Эрнст Юнгер - Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)

• Название: Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)
• Автор: Эрнст Юнгер
• Издательство: Владимир Даль
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-93615-022-0

«Издав нынешний том сочинений Эрнста Юнгера, издатели серии «Дневники XX века» выполнили свое обещание представить отечественному читателю уникальный памятник художественного творчества и мысли европейской культуры, какими являются, по общей оценке, собрание дневников и созданные на их основе литературные произведения этого замечательного немецкого писателя.»

---

На озере и в его густых камышовых зарослях, откуда мы с Венигером наблюдали за растительностью и живностью. Здесь царила тропическая духота, задающая тон подобным болотным экспедициям.

Говорили о разных людях, на них у Венигера особая память, Его голова — энциклопедия имен. Также о Ганновере и гвельфах, которых я решил упомянуть в своем воззвании. Мое политическое нутро похоже на часы с колесиками, действующими вразлад: я и гвельф, и пруссак, и великогерманец, и европеец, и в то же время космополит, но могу представить себе такой полдень на циферблате, когда все это будет звучать в унисон.

Вечером разговоры о ботанике, к которым у главнокомандующего особая склонность. Описание Hottonia palustris, кратко представленное мне таможенным начальником Лоттнером, возбудило во мне желание когда-нибудь понаблюдать над этим растением на одном из болотистых участков. Никогда не видел и багульника.

Wille и Wollen:[164]во втором есть призвук чего-то морального и благоразумного, это один из примеров могущества О. Оно усиливается в повторяющейся эвфонии: Wohlwollen,[165] в то время как Wohlwillen[166] режет слух.

Pondre, «клясть», — к нему нет у нас такого сочного существительного, как la ponte, которое в лучшем случае можно перевести как «откладывание яиц». Реальные языки сотканы довольно-таки небрежно.

Tailler un crayon, наше «точить карандаш», напротив того, точнее, удачней.

Париж, 2 августа 1943

Среди почты — детский рассказ Александра о налете на город.

После полудня, как всегда по понедельникам, час у мадам Буэ; обсуждали предлоги. Удивительно, что древнее en перед городами, начинающимися с гласных, сохранилось только для Авиньона — не потому ли, что этот город считался государством? Кажется, уже Доде потешался над этим «en Avignon».[167] В старинном духовном за́мке языка такие единичные случаи похожи на куски старинной кладки, просвечивающие сквозь штукатурку.

В прихожей мадам Буэ сказала: «Я молилась, чтобы Кирххорст остался цел».

Водяные растения в Серне, мерцавшие на дне темной зеленью. Они похожи на растительность из сновидений; тихая вода — их сон. Когда мы днем вспоминаем подробности нашего сна, то словно видим поверхность цветка, лепестка или усика. Тогда мы беремся за них, извлекая на свет их мокрое, темное, ветвящееся произрастание.

Париж, 3 августа 1943

Письма принимают апокалиптический характер, какого не было со времен Тридцатилетней войны. Кажется, что в таких положениях потрясенный человеческий разум теряет чувство земной реальности; он попадает в космические вихри и ему открывается новый мир гибельных видений, пророчеств и сверхчувственных образов. Удивительно, что на небе еще не вспыхнуло знамение, как это обычно бывает в переломные времена. Но, может быть, в качестве предвестницы мирового пожара нам подойдет комета Галея?

Продолжил работу над воззванием, начал и закончил сегодня вторую главу: «Страдание должно быть плодоносным для всех».

Париж, 4 августа 1943

Завтрак у Флоранс Гульд. Утверждают, будто налеты последних дней на Гамбург унесли жизнь двухсот тысяч человек, что, по-видимому, сильно преувеличено.

Флоранс привезла из Ниццы известие, что в полночь там объявили об отречении Муссолини. Еще до рассвета отряды сжигали его портреты. Хотя иного я и не ждал, все же удивительно, как бесславно, беззвучно и безгласно подобная диктатура, построенная на страхе, переходит в ничто.

Геллер, к моей радости, сообщил, что благодаря тем сведениям, какие я дал главнокомандующему, Фабр-Люсу смягчили тюремный режим. И суд, перед которым он должен предстать, тоже весьма приличный.

Париж, 5 августа 1943

Как уже не раз бывало во сне, я находился на балаганной или ярмарочной площади. Я переходил ее с маленьким слоненком, на котором то ехал, то просто вел его, положив левую руку ему на шею. Из всех картин я запомнил вид открытого поля, где были устроены клетки для хищных зверей. Стояло холодное, туманное утро, и, чтобы защитить зверей, смотрители лопатами громоздили вокруг них горы разного железа, какие-то куски, похожие на обрывки цепей и ржавые магниты, и все они были до того раскалены, что их движение пронизывало туман оживленным мерцанием.

Я поглядел на этот способ обогрева вскользь: он был мне знаком во всех технических подробностях. Здесь использовался материал, который не нужно было сжигать, как уголь, но который излучал радиоактивную теплоту.

Закончил: «Записная книжка» Вашингтона Ирвинга, одно из произведений великой литературы, коего я до сих пор не читал. Я нашел там отрывки, сильно захватившие меня, и другие, для меня поучительные, как, например, описание английского характера под названием «Джон Буль». Я сделал выписки для своего воззвания.

При упоминании Якова I Шотландского, долгие годы своей юности бывшего узником Виндзора, называется также Боэций; действительно, в тяжелые времена читать его особенно утешительно. Это я испытал у Западного вала в камышовой хижине.

Здесь же нашел удачное замечание о некоторых выскочках: «Скромность других они объясняют собственным высоким положением».

Париж, 6 августа 1949

До полудня работал над воззванием, а именно над третьей главой, где следует написать, что семенем, из коего война произрастит плоды, является жертва. Наряду с солдатами, рабочими, невинными страдальцами я не могу умолчать и о жертве тех, кто погиб в результате кровожадной и бессмысленной бойни. Именно на них, как когда-то на замурованных в сваи моста детях, будет построен новый мир.

«Побледнеть сильней» — выражение, справедливо раздражающее меня. Язык, подпавший под власть логического опрощения, я все упрямей стараюсь использовать согласно с его образной системой. Нужно вообще вернуться назад, в образы, чей логос является лишь их отсветом, внешним блеском. Язык — древнейшее и благороднейшее здание, пока еще сохранившееся, наши история и предыстория запечатлелись в нем своими тончайшими жизненными чертами.

В обеденный перерыв снова в Музее человека. Кто более жесток: дикарь, отделывающий черепа поверженных врагов с художественной тщательностью, разрисовывая их, протравляя разноцветными линиями, заполняя глазницы ракушками и кусочками перламутра, или же европеец, собирающий эти черепа и выставляющий их напоказ?

Вновь отчетливо осознал, насколько материя, в частности камень, обогащается ручной работой. Это проникновение внутрь — пожалуй, даже одушевление — ощутимо физически, во всех первоначальных ремеслах чувствуется волшебство искусства. Сегодня едва ли сыщется подобное, если только не в отдаленных китайских провинциях или на самых дальних островах, — и то лишь там, где живы еще художник, знающий, что такое цвет, и автор, понимающий, что такое язык.

В Музее человека меня всегда охватывает сильное желание потрогать вещи, — желание, которое я никогда не испытывал перед другими коллекциями. Радует и то, что здесь часто видишь мальчишек в возрасте от двенадцати до шестнадцати лет.

Вечером с Нойхаусом и его зятем фон Шевеном в «Coq Hardi»,[168] Беседа о дипломатах первой мировой войны, таких как Кидерлен-Вехтер, Розен, Хольштайн и Бюлов, с коими Шевен близко знаком. Здесь имеют значение мельчайшие детали, равнозначные открытию космической шахматной партии.

В Германии растет число участников секты под девизом «Наслаждайся войной, ибо грядущий мир ужасен». Вообще во всех толках о том, что будет дальше, я разглядел два сорта людей: одни считают, что в случае проигранной войны они жить не смогут, в то время как другим перспектива поражения кажется вполне вероятной. Может быть, правы и те и другие.

Париж, 7 августа 1943

Писал воззвание, начав четвертую главу, где собираюсь продолжить рассуждения о жертве. Хочу сопоставить четыре слоя, все более и более плодотворных:

жертву активно действующих, т. е. солдат и рабочих обоего пола, жертву обычных страдальцев, усиленную жертвой гонимых и замученных, и, наконец, жертву матерей, в которую каждая из предыдущих вливается, как в глубочайший резервуар боли.

После полудня изучал улицы за Пантеоном, бродил по рю Муфтар и боковым переулкам, где еще что-то сохранилось от суеты перенаселенных предреволюционных кварталов XVIII века. Там продавалась мята; это пробудило во мне воспоминания о странной ночи в мавританских кварталах Касабланки. Рынки всегда полны всяких неожиданностей для человека, они — страна мечты и детства.

Вновь испытал сильное чувство радости, благодарности за то, что этот город вышел из катастрофы невредимым. Было бы настоящим чудом, если бы он, подобно нагруженному по самый верх древней богатой кладью ковчегу, спасся от нынешнего потопа и, достигнув мирного порта, пребыл в веках.