Эрнст Юнгер - Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)

• Название: Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)
• Автор: Эрнст Юнгер
• Издательство: Владимир Даль
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-93615-022-0

«Издав нынешний том сочинений Эрнста Юнгера, издатели серии «Дневники XX века» выполнили свое обещание представить отечественному читателю уникальный памятник художественного творчества и мысли европейской культуры, какими являются, по общей оценке, собрание дневников и созданные на их основе литературные произведения этого замечательного немецкого писателя.»

---

Днем у Флоранс, где беседовал с главным конструктором Фогелем о нашей авиационной индустрии. Несколько месяцев тому назад он предсказал, что пришло время, когда возросшее строительство ночных бомбардировщиков сделает налеты на город регулярными, — а если авиаэскадры пожалуют средь бела дня? Поговорили о фосфоре как оружии уничтожения; кажется, мы владели этим средством уже в период нашего превосходства, но отказались от его применения. Это можно рассматривать как заслугу, что, учитывая характер Кньеболо, довольно странно. Фосфорная масса доставляется в больших глиняных сосудах и представляет собой для пилота опаснейший груз, ибо достаточно одной искры, чтобы превратить самолет в пылающую массу, откуда уже не выбраться.

Вечером у Жуандо, на столь уютно расположенной улочке Командан Маршан на краю Буа. Однако вначале я застал только его супругу, знаменитую Элизу, героиню большинства его романов, женщину демоническую и обладающую сильным характером, пожалуй, даже слишком сильным для нашего времени. Жуандо охотно сравнивает свою жену с камнем — то со скалой Сизифа, то с утесом, с которого тот низринулся. Мы с ней немного побеседовали, в ходе беседы она выделила понятие dégénéré supérieur,[169] применимое к большинству сегодняшних французских писателей: мораль и плоть уже переступили порог декаданса, в то время как дух отличается силой и высокой зрелостью. Так, часовой механизм слишком слаб для сильной пружины, которая им движет, и именно это порождает многие непристойности и извращения.

Около десяти часов пришел Жуандо и составил мне компанию для прогулки по улицам вокруг Этуаль. Высокое и зеленое, как стекло, небо светилось на западе тем холодным светом, который сменяет вечернюю зарю. Легкие облака, окрашенные в жемчужно-аметистовые и серо-фиолетовые ночные тона, обрамляли его. «Voilà un autre Arc de Triomphe»,[170] — сказал Жуандо. Мы прошли также мимо того места, где я, из чистого озорства, познакомился с мадам Л., дабы проверить рецепт Мориса, коего могу считать одним из своих учителей по части зла. Так, пока мы бродим по городским лабиринтам, вновь оживают ушедшие времена, словно дома и улицы обретают свои краски, одушевляясь и пестрея в калейдоскопе воспоминаний. Жуандо согласился со мной и сказал, что отдельные площади и улицы он буквально посвящает памяти определенных друзей. Мы прошлись по авеню Ваграм, которую, с ее освещенными красным светом кафе, куртизанками и боковыми улочками, заполненными маленькими Hotels de Passe,[171] он определил как диковинный остров в столь респектабельном 16-м районе, — как разноцветно воспаленную вену в сплетении его улиц.

Париж, 11 августа 1943

Ночью оборонительный огонь, направленный против бомбардировщиков, на большой высоте возвращающихся после обстрела Нюрнберга, растянулся на долгие часы. Утром главнокомандующий пригласил меня к себе и подарил прекрасный труд по ботанике. Потом зашел оберлейтенант Зоммер, побывавший в Гамбурге. Он рассказал, что там видели вереницы поседевших детей, маленьких старичков, состарившихся за одну фосфорную ночь.

Дописал четвертый раздел воззвания, — работа хоть и медленно, но продвигается. Обе его части можно обозначить как фундаментальную и конструктивную; в первой излагается причина жертвы, во второй — новый порядок, который может быть на жертве устроен. В первой части мне лишь с большим трудом удается не впадать в обыкновенную жалостливость, в связи с чем надеюсь, что во второй мое перо станет более независимым.

Вечером с Баумгартом две партии в шахматы. Краузе, во время налета и сразу после него остававшийся в Гамбурге, сообщает, что видел там примерно двадцать обугленных трупов, друг подле друга, как на гриле, прислоненных к перилам моста. Залитые фосфором люди бежали, чтобы броситься в воду, но, не успев, превращались в угли. Кто-то видел женщину, в каждой руке державшую по обугленному трупу ребенка. Краузе, у которого в сердце вросла пуля, проходил мимо дома, с чьей низкой крыши стекал фосфор. Он слышал крики, но прийти на помощь не мог, — все это напоминает адское видение, кошмарный сон.

Париж, 13 августа 1943

Иногда я встаю на двадцать минут раньше обычного, чтобы во время утреннего кофе немного почитать Шиллера, пользуясь для этого небольшим изданием, выпущенным Кречмаром, которое он сам мне недавно и подарил.

Читая, я вспомнил об одном из своих давних планов, а именно о плане «Светской душеспасительной книги». Я хотел бы собрать там небольшое количество коротких текстов либо о религии, вливающейся в искусство, либо об искусстве, поднимающемся до религии, — некий букет высших проявлений человеческого духа по отношению к вечности. Человек может достигнуть этого на основании присущего ему добра и принадлежности к какой-нибудь конфессии, поднимаясь до откровений, правота которых выдержит все расхождения веры и все догматические измышления. В сборник можно было бы также включить отдельные репродукции произведений изобразительного искусства. Отдавая должное пространным описаниям, я тем не менее всегда испытывал потребность в Vademecum[172] подобного типа.

Шиллеровские «Три слова» и гётевские «Орфические праслова» ввели в обиход разделение идеального и субстанционального духа, и не чудо ли, что два созвездия такой величины сошлись в одной и той же провинции, где и без того было много светочей, в то время как нынче пространство, вмещающее в себя многомиллионные государства, не может высветить никого, им подобного.

Кстати, для только что затронутого различия, наряду с часто восхваляемой беседой о первичном растении, важно также упоминание астрологии в переписке о «Валленштейне».

Среди почты кроме едва разборчивого письма от Тронье Фундер, которая собирается бежать из Берлина, рецензия Адольфа Заагера на «Сады и улицы» в «Книжном обозрении» от 19 июня 1943 года. Там читаю: «Неосведомленность этого антирационалиста подтверждается также данными самой кампании. Безусловно, автор ведет себя корректно, даже гуманно, но, несмотря на свою чуткость, он позволяет себе заигрывать с французами любого толка, словно ничего не случилось».

Париж, 15 августа 1943

Возвращение из Ле-Мана, где я провел субботу и воскресенье с Баумгартом и фройляйн Лампе.

В мастерской Ная, подарившего мне рисунок: влюбленная пара посреди тропического парка, взрывающегося флорой. Чудовищная луна всходит над стволами и раскидистыми ветвями дерев; на заднем плане — страж с единственным красным глазом на лбу.

Там я снова встретил господина де Теруана, наделенного той духовностью, какую может дать только жизнь, проведенная в праздности. В подобных случаях у меня создается впечатление, что духовное платье долго носили, оно стало таким удобным и каждой своей складкой так прилегает к телу, что в конце концов стало второй натурой. На этом зиждется превосходство перед всеми сословными, имущественными, национальными и религиозными различиями, даже различиями в самом духе, — превосходство, достигаемое не за счет расширения до всеобщего, а за счет восхождения, за счет роста аристократизма, благородства. Аристократизм может стать столь значительным, что придаст человеку детские черты и высветит в своем носителе те первозданные времена, когда все люди были братья. Из всех качеств простота — самая благородная. Адам — наш верховный правитель. К нему ведет любой аристократизм.

Най относится к самым одержимым труженикам, каких я когда-либо встречал среди художников, — он рисует даже в короткий обеденный перерыв, который предоставляет ему служба. Иногда в мастерскую приходит Теруан, чтобы пообщаться и полежать на диване с книгой.

У Ная, как у ефрейтора, дел хватает, но при всей занятости он чувствует себя в Ле-Мане весьма вольготно. Это означает, что государство вряд ли балует художников. А здесь в мастерскую не врываются никакие полицейские с проверкой, не пользуется ли художник кистью. В Кньеболо, в коем символично все, символична и его профессия маляра. Месть за Садову[173] свершилась сполна.

В воскресенье с утра на католической службе для вермахта, куда меня привел счастливый случай, ибо благодаря ему я смог насладиться краткой и умной проповедью о Деве Марии как вечной Матери. Потом прогулка вдоль Юин, мелкой, глинистой речки, на поверхности которой расположились напоминающие форму сердца листья кувшинок и где сонмы рыбаков предавались культу праздности. У самого берега были привязаны большие крытые лодки для общественной стирки белья.

Потом на кладбище, где у могил кипела жизнь, ибо было Успение, а мертвые ведь тоже сопричастны праздникам. Среди надгробий скромный обелиск возвещает место упокоения Левассера де ла Сартра, наградившего себя необычным титулом «Ex-Conventionell».[174] При этом я подумал, не завещает ли кто-нибудь позднее, лет через тридцать, вот так же похоронить себя как экс-нациста? Кто может предсказать, какие еще изломы и причуды ожидают человеческий дух?