БЕННО ХЮБНЕР - ПРОИЗВОЛЬНЫЙ ЭТОС И ПРИНУДИТЕЛЬНОСТЬ ЭСТЕТИКИ

• Название: ПРОИЗВОЛЬНЫЙ ЭТОС И ПРИНУДИТЕЛЬНОСТЬ ЭСТЕТИКИ
• Автор: БЕННО ХЮБНЕР
• Жанр: Философия

Книга представляет собой критику априоризма в этике. По мнению автора, долженствование не предшествует хотению ни в случае отдельного человека, опосредованного и итерсубъективной сферой языка (Апель), ни вне человека (Хёсле) Сегодня этический дефицит компенсируется преимущественно эстети­чески: если истины уже не очаровывают, истиной становится очарование.Но тогда возникает вопрос, не основываются ли сам этос и этическое в эстетическом. Ведь этос и смысл могли контитуироваться лишь там, где людям с их мега-физической по­требностью казалось разумным расходовать себя ради Другого.Существование Другого,этоса как "обещания счастья" (la promesse du bonheur) было возможно лишь благодаря "счастью обещания" (le bonheur de la promesse), т.е., благодаря эстети­ческому феномену.

ISBN985-6329-40-X

---

[37]

хотели бы быть должными служить, исполнять свои обязанности, приносить жертвы, то это делалось бы не из страха возможного наказания за неисполнение долга, а согласно постоянно упоминаемой здесь мета-физичес­кой структуре потребности. Исходя из нее, впрочем, даже властители делают себя слугами народа, разумеет­ся, лить в воображении (об этом можно услышать се­годня от политиков, по меньшей мере в Испании, кото­рые при таком обилии «сидячей» работы даже не спо­собны сидеть за обеденным столом), тогда как те, кто действительно служит или просто выполняет грязную работу, уже не могут претендовать на презентацию свое­го дела в качестве служения народу, отечеству, обще­ству. Все-таки есть разница (и немалая) в том, как слу­жит человек, — служа или господствуя. А что скрывает­ся у политиков и предпринимателей за этими речами о служении и жертве, за жертвенным менталитетом, за жертвенным жеманством и игрой в ответственность, какие механизмы здесь действуют, — все это давно уже достойно отдельного исследования. Прежде всего, лю­бопытен тот аспект, что для вышеуказанных лиц не ха­рактерно принесение в жертву склонности к занятию служебных постов, — а это воистину была бы самая величественная жертва — собственно, оторвать свое седа­лище от занимаемого кресла и прекратить жертвовать собой ради народа (pueblo,раздается по-испански сле­ва) или отечества (patria,раздается справа), когда на­род или отечество давно уже пресыщены их жертвами. Итак, кто же субъекты, неодинаковые субъекты, ин­терсубъективного коммуникативного сообщества? Это — господин и раб, Бог и люди, дети Божьи, вождь и народ, капиталист и пролетарий, отец и дети, мужчина и женщина, суверен и подданные, феодал и крепостной, гетеросексуал и гомосексуал, белый и черный. Во всех этих отношениях имеет место доминирование воли пер-

[38]

вого над вторым и, соответственно, наличествуют раз­личные морали, требования долга, мораль господина и раба и т.д. Нет нужды разбирать это здесь логически строго, ибо до сих пор, например в области сексуально­сти, была лишь одна господствующая мораль, собствен­но мораль гетеросексуалов. Итак, простая эмпирия пред­ставляет собой нечто совершенно иное по сравнению с априорно фундированным коммуникативным сообще­ством. Она скорее характеризуется некоммуникативно­стью, иерархичностью структур власти и воли, принуж­дением, дифференциацией, стратегически спланирован­ными действиями одних и уступчивым служением дру­гих. Если сегодня коммуникативное сообщество дает больше равенств и прав субъектам, конституирующим интерсубъективность, благодаря чему стало больше шан­сов для согласия, то эти равенство и права зачастую до­стигнуты в жестких освободительных битвах последне­го столетия. Разумеется, речь идет о формальном ра­венстве, а фактическое неравенство продолжает зани­мать обширное игровое пространство. Так, каждый имеет право на собственность, на ее защиту, даже тот, у кого как раз нет никакой собственности, а таких большинство. И если подумать о том, как была приобретена большая часть нередко столетиями переходивших по наследству бо­гатств, а именно посредством эксплуатации, грабежа, мо­шенничества, убийств и мародерства, то это прямо-таки сакрализируемое, неприкосновенное и для всех равное право на собственность окажется просто-напросто скан­далом, а принцип равенства — насмешкой. В потребитель­ском обществе, где самые разнообразные желания удов­летворяются благодаря коммуникативной силе денег, нуждаются в тех, кто владеет этими коммуникативными силами, и потому вовсе не прилагается усилий к тому, что­бы исчезли прежние привилегии положения и господства. А впрочем, все равны и обладают равными правами, не-

[39]

смотря на то, что большинство не располагает этими сред­ствами коммуникации и потому может использовать свои права чисто символически. Рабы стали излише­ством там. где можно использовать прислугу. Я считаю, что богатство, господствующий в богатых странах потребительско-метафизический менталитет являются даже большим препятствием для создания общенарод­ной коммуникативной общности, для нахождения со­гласия в вопросах, жизненно важных для всего челове­чества, чем фундаменталистский ЭТОС.

Вернемся еще раз к двум a priori Апеля. интерсубъективности и языку, предрасполагающим к согласию и пре­одолевающим субъективный произвол. Для того чтобы появилась возможность конституирования интерсубъек­тивности, безусловно, необходимо минимум два-три че­ловека, которые живут вместе и доверяют друг другу, а так­же владеют языком, т. е. способны к общению. Без ин­терсубъективности, без совместного существования не нужны были бы никакие правила, а без языка, без разу­ма эти правила не могли бы быть установлены. Вывод Апеля, что обе эти априорности ведут к «этическому транссубъективному принципу согласно-коммуника­тивного поведения»14, основывается, как я попытался показать, на том, что он, во-первых, исходит из абстрак­тной интерсубъективности, а не из конкретных историче­ских субъектов с различными характерами, потребнос­тями и желаниями, конституирующих интерсубъектив­ность. Во-вторых, он рассматривает язык как коммуни­кативный, аргументативный, ориентированный на дос­тижение согласия медиум, тогда как он часто был лишь инструментом для осуществления господства и лишь в особенных случаях использовался для общения между равными. И в этом языковом вопросе вплоть до сегод­няшнего дня изменилось не так много. Обратим внима­ние на манипулирование акцентами и на скрывающиеся

[40]

за ними интересы, прежде всего, электронных средств массовой информации, посредством словесного и об­разного языка которых интеллектуально наэлектризо­вана большая часть человечества. Волюнтаризм, нашед­ший свое коллективное выражение в национал-социа­лизме, как и в прочих индивидуальных формах, даю­щих трансцендентальным прагматикам повод для пост­роения априорных плотин разума, однозначно подтверждает своей обнаженной фактичностью, что это коммуникативное согласие-априори Апеля как априо­ри либо не существует, либо не функционирует, т. е. оно не обладает нормативной силой, сдерживающей произ­вол, а является голой теорией. И тогда априори Апеля является не чем иным, как апостериорно инъецируемым в разум коммуникативно-этическим идеалом, проекци­ей желания. По мнению Сафранского, «это симптом... бесхитростности мышления недавнего прошлого, когда коммуникативная философия предполагала, что в ходе диалога разумное равенство интересов достижимо не по счастливой случайности, а вследствие априори че­ловеческого ассоциирования»15.

Как из бытия невыводимо никакое должное, так и из бытия природы невозможно вывести должного по отношению к природе. Подобное положение, безуслов­но, является сциентистским. Оно возможно лишь тогда, когда мы обесценили природу как творение Божье, десакрализировали, объективировали ее и тем самым сде­лали ее подвластной нашему тотальному использованию. «Дистанция — ключевое слово новой трагической тео­рии познания в отличие от старой оптимистической, которая всегда стремилась к сближению»16 (Слотердайк). Природа раньше была для нас священной, оду­хотворенной божественным существом (можно вспом­нить и поныне существующих в Индии священных ко­ров). Священность в метафизическом плане предшество-

[41]

вала красоте, а теперь природа может быть священной лишь постольку, поскольку она красива или, точнее, эс­тетична17. Мы относимся или до недавнего времени от­носились к обесцененной сциентистским мышлением природе либо инструментально, когда природа имела лишь инструментальную ценность в качестве функции для наших целей, либо эстетически, поскольку все же, вопреки Канту18, имеют место и эстетические цели. Од­нако после того, как обесцененная природа, бездумно эксплуатируемая во имя нашего прогресса, стала угро­жать будущему человечества ограничениями или непри­годностью для пользования, возник вопрос, можем ли мы и далее неразумно использовать и контаминировать природу? Кстати, биомасса человечества в сравнении с остальной биомассой увеличивается гораздо интенсив­нее, и прежде всего в бедных странах. Установлено — и я говорю об этом без цинизма, — что бедные страны про­изводят детей, а богатые — товары. Для того чтобы при решении этого вопроса избежать человеческого произ­вола, Йонас и Хёсле, равно как и многие другие, к кото­рым присоединяюсь и я, не желающие дальнейшей эксп­луатации природы, попытались придать ей статус мета­физической, интеллектуальной ЦЕННОСТИ-в-себе, из которой автоматически выводим ЭТОС защиты природы. Однако я не могу совершить вместе с ними этот метафи­зический прыжок мысли. Я не знаю, какова цель природы и есть ли таковая вообще. Если же, отчаявшись, я обра­щусь за советом к привитой мне христианской метафизи­ке, которую я разделяю с Хёсле, то боюсь, что, принимая во внимание страшный суд, апокалипсис, спасение чело­вечества в потустороннем мире ИСТИНЫ, я буду вынуж­ден в отличие от Хёсле прийти к другим выводам.