Юрий Софиев - Синий дым

• Название: Синий дым
• Автор: Юрий Софиев
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 9965-18-113-9

«Синий дым» — наиболее полное собрание сочинений известного поэта Русского Зарубежья Юрия Софиева (1899–1975), который в 1955 году вернулся на родину и жил в Алма-Ате.

В книгу вошли стихи из прижизненного сборника «Годы и камни» (Париж, 1936) и посмертного — «Парус» (Алматы, 2003), а также включены стихотворения из рукописных тетрадей, записных книжек и дневников поэта. Заключают книгу мемуары «Разрозненные страницы» — об эмигрантских скитаниях, о встречах с выдающимися людьми того времени.

Примечание: автор электронной версии книги бесконечно признателен Надежде Михайловне Черновой — хранителю архивов Софиевых-Кнорринг, составителю и издателю их книг, и автору произведений об этих безусловно интереснейших поэтах русской эмиграции — за тот гигантский, многолетний труд на благо Русской Литературы и сохранение памяти о культуре Русского Зарубежья и за бесценную возможность ознакомиться с этими редкими изданиями.

Тираж 50 экз.

---

Годы и камни

Илье Голенищеву-Кутузову[1]

Не знаю где, но это было, было…
И в те отягощённые года
Бежала варварская кровь по жилам,
Соборы строились и города.

И нет, не романтическая шпага,
Не рыцарей блистательный турнир, —
Но ясен образ мастера и мага,
Творящего ещё не бывший мир.

И он, неведомый и безымянный,
Упрямою и крепкою рукой
Преображает хаос первозданный
В геометрически послушный строй…

Ещё пожара потушить не могут,
Не всколыхнулась ночь, метёт метель,
А мы уже выходим на дорогу,
Упрямолобых мастеров артель.

1930.

«Весь этот хлам — осадок дней…»

Алексею Дуракову[2]

Весь этот хлам — осадок дней —
Дневник, стихи, листки альбома
Найдёт среди других вещей
Мой любознательный потомок.

Разобранные взяв бумаги,
Он скажет: «Дед мой, эмигрант…»
И собеседника стакан
Весёлою наполнит влагой.

О странствиях и о сраженьях
Речь поведётся за столом.
Расплещется воображенье,
Разгорячённое вином.

Кивком укажет на архив,
Подвинет пепельницу ближе,
И скажет: «Дед писал стихи
И прожил много лет в Париже…»

1928.

«О, времени внезапный лёт!..»

О, времени внезапный лёт!
Летит, летит за стрелкой медной,
А пастушок свирель берёт
К губам фарфоровым и бледным.

На полках крашеных, добротных,
На этажерке, на столе,
В тяжёлых, прочных переплётах, —
Свидетели давнишних лет.

И пожелтевшая бумага
Благоуханно шелестит.
Вот Нельсон — адмирал со шпагой,
Вот Бонапарт у пирамид.

Единственный во всей вселенной
Пейзаж неповторимых крыш,
И Александр Благословенный
Вступает в трепетный Париж.

А вот мой дед, майор уланский,
Со Скобелевым говорит,
А по дороге Самаркандской
Усталый ослик семенит.

И мёртвых нет. Одни живые.
Там, в бездне отшумевших дней,
Горят огни сторожевые
Несытой памяти моей.

1929.

«Я с детства странствиями окрылён…»

Я с детства странствиями окрылён,
И баловня неволи и свободы
Качали и ритмический вагон,
И палуба большого парохода.

В дни юности и трудной и суровой
Возил, под орудийный лязг и шум,
Истрёпанные книжки Гумилёва
На дне седельных перемётных сум.

И с прежнею неутолимой жаждой
Хочу я слушать, видеть, верить, жить,
И проклинаемую не однажды
Земную нашу теплоту любить.

Прохладный вечер. В синеве долины
Особенно напевны голоса.
И чёток хруст велосипедной шины.
На склонах Галлии шумят леса.

1929.

Встреча

Семнадцать сжигающих лет.
Вы сетуете: «Неужели».
…Над озером бледный рассвет,
Над озером тёмные ели.

Как почва у наших болот,
Так зыбкое счастье непрочно,
Так к осени клонится год,
И дни холодней и короче.

Редеет наш северный лес,
И за погибающим летом
Застенчивого кадета
Уносит сибирский экспресс…

1929.

Альпы[3]

«К утру Альпы», — учтиво сказал проводник,
И я видел, как ты засветилась.
И лишь солнечный луч к изголовью проник,
До конца ты окно опустила.

Электрический поезд несётся в горах.
И я помню, как ты мне сказала:
«Нумидийские всадники вязли в снегах,
Погибали слоны Ганнибала».

Целый день мы стояли с тобой у окна,
В безмятежном блаженном томленье.
Ты устала. Под вечер ты стала бледна,
У тебя заболели колени.

Нас застав у окна, распростёрся у ног
Синий незабываемый вечер.
Стало холодно. Вязаный тёплый платок
Я накинул на зябкие плечи.

1929.

Бовэ

Помнишь, как мы подходили
Ночью к собору с тобой.
За руки взявшись, бродили
По улице вековой.

Какие-то великаны
Начали строить его,
Страшный, нелепый и странный,
И не сделали ничего.

Хаос дрогнул. Своё виденье
Высекали и день, и ночь.
Но ни вера, ни напряженье
Его не смогли превозмочь…

Снова шуршали шины,
По холмам синели леса.
И дорога, как свиток длинный,
Бежала из-под колеса.

Ни за какое небо
Не отдадим мы с тобой
Корку простого хлеба
Нашей жизни земной.

Замок Ричарда Львиное Сердце

Мы взошли. Вот он, замок-титан.
Вся Нормандия с вышины
Обозрима. И вся залита
Синим светом полной луны.

Мы одни. Синева. Тишина…
Полноводная Сена внизу.
Волшебство этой яви иль сна
Я с собой навсегда увезу.

В год он выстроил замок такой,
Заслуживший названье Gaillard,a.
То-то радостью гордой и злой
Билось сердце Ричарда.

Над Нормандией тишина.
Над Нормандией светит луна.

Загорается матовым блеском
В Андели черепица крыш.
Эта ночь на скале отвесной —
Щедрый дар от древней страны.
А большая летучая мышь
Режет жёлтое поле луны.

1935.

«Hotel de Sens. Когда-то на исходе…»[4]

Hotel de Sens. Когда-то на исходе
Средневековья обитали здесь
Епископы. И ловкий гид приводит
Все данные. Советует прочесть
Таких-то авторов. А камень чёрен.
Дыхание больших веков хранит.
Уж распадался, не был так упорен,
Как некогда, дух зодчества в те дни.

В невероятных, в узких переулках
Зловоние, еврейский говор, мрак.
А в булочных, на пряниках и булках
Помёт мушиный или тмин и мак.

А я смотреть спокойно не могу
(Чьё сердце не волнуется в Париже?)
На это кладбище, на эту мглу,
По вечерам на этот полог рыжий.

И эти почерневшие гробы,
Что по ночам друг к другу жутко жмутся,
Вздымало разъярённо на дыбы
Святое пламя многих революций.

1929.

Версаль[5]

Трубит труба над лесом
В осенний ясный день,
И вот у ног принцессы
Затравленный олень.

Принцесса на картине,
А осень наяву.
И мы у тёмных пиний
Садимся на траву.

Сквозь редкий лес осенний
Белеет Трианон.
Теперь и наши тени —

Лишь выдуманный сон.
А здесь, у водоёма,
Частенько поутру
Играли жантильомы
В опасную игру:

Их по местам разводят —
Такой простой сюжет, —
А друг уже наводит
Испанский пистолет.

1930.

Отдых

Земное счастье. Лето. Тишина.
Медлительное облако над садом.
Чуть пламенеющая даль видна.
Ты рядом — больше ничего не надо.

Как будто не было обид и зла,
Все эти годы с радостью приемлю.
В густом овсе кричат перепела.
На что ещё мы променяем землю?

Я большего не жду и не ищу,
Хоть каждый миг всегда сулил разлуку…[6]
И матовую от загара руку
Роняешь ты в высокую траву.

1932.

«Сквозь шумы автомобилей…»