Юрий Софиев - Синий дым

• Название: Синий дым
• Автор: Юрий Софиев
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 9965-18-113-9

«Синий дым» — наиболее полное собрание сочинений известного поэта Русского Зарубежья Юрия Софиева (1899–1975), который в 1955 году вернулся на родину и жил в Алма-Ате.

В книгу вошли стихи из прижизненного сборника «Годы и камни» (Париж, 1936) и посмертного — «Парус» (Алматы, 2003), а также включены стихотворения из рукописных тетрадей, записных книжек и дневников поэта. Заключают книгу мемуары «Разрозненные страницы» — об эмигрантских скитаниях, о встречах с выдающимися людьми того времени.

Примечание: автор электронной версии книги бесконечно признателен Надежде Михайловне Черновой — хранителю архивов Софиевых-Кнорринг, составителю и издателю их книг, и автору произведений об этих безусловно интереснейших поэтах русской эмиграции — за тот гигантский, многолетний труд на благо Русской Литературы и сохранение памяти о культуре Русского Зарубежья и за бесценную возможность ознакомиться с этими редкими изданиями.

Тираж 50 экз.

---

Теперь о Бунине. Слишком часто Ивана Бунина, в угоду преходящей «злобе дня», шельмовали безнадежным «мертвецом хороня вместе с ним его могучий, прекрасный талант. Думается, спокойная, трезвая объективность требует признать, что ни «Жизнь Арсеньева», ни «Темные аллеи», ни другие произведения, написанные в эмиграции, полные зрелого таланта, по своей художественной ценности и высоте совершенного мастерства нисколько не уступают ни «Деревне», ни другим произведениям, созданным писателем еще до революции в России.

Революция развела прежних друзей по противоположным, враждебным лагерям: Горький — Леонид Андреев, Горький — Бунин. Однако недаром Горький советовал молодым советским писателям учиться высокому художественному мастерству и великолепному русскому языку у Бунина. Теперь время утвердило за Иваном Буниным прочное место в рядах классиков русской литературы.

Во время великих революций, в особенности при смене одного класса другим, неизбежно рвется национальная культурная традиция. Обычно в эти эпохи появляются люди, чувствующие себя «людьми первого дня творения», начисто отрицающие все, что было до них. И тогда часто отметаются, с действительным шлаком истории, и неизбывные культурные ценности, созданные гением народа на различных этапах его исторического пути. Но проходит время, и во имя единства и целостности национальной культуры выросшее культурное самосознание народа начисто вычеркивает из народной памяти рьяных отрицателей Пушкина, Достоевского, Толстого, Бунина и других, а Пушкин по-прежнему, как ни в чем не бывало, стоит себе со склоненной головой на московском бульваре…

Во Франции развивались события «Народного Фронта». В Испании началась гражданская война. В различных кругах эмиграции, конечно, по-разному относились к этим событиям, по-разному относились к ним и в литературной среде. Еще за несколько лет до этих событий Мережковский с Гиппиус ездили на поклон к королю Александру в Югославию — за денежными подачками. Александр принял их весьма милостиво, долго беседовал с ними, наградил Мережковского орденом св. Савы 1-й степени — высшим орденом королевства. А Зинаиде Гиппиус пожаловал Саву 2-й степени (возможно, это было связано с какой-то денежной пенсией). Разговор шел на французском языке. Как у нас потом сплетничали, будто бы Гиппиус своим капризно-кокетливым тоном сказала Александру: «Стыдно, стыдно, король, забывать русский язык!» Когда-то Александр учился в России и более-менее знал русский язык. По возвращении в Париж, на воскресных сборищах «Зеленой Лампы», на квартире у Мережковских шли шуточные представления — рядили в алую муаровую ленту через плечо и большую нагрудную звезду ордена Саввы поэта Георгия Иванова, уверяя его, что он похож на высокого полномочного посла. Илья Голенищев-Кутузов, для которого Югославия была тогда второй родиной и который приехал из Белграда в Париж защищать докторскую диссертацию и бывал на всех литературных сборищах, возмущенно говорил мне: «Знаешь, на меня производят совершенно отвратительное впечатление эти шутовские комедии, это декадентски-циничное неуважение к высоким государственным орденам и наградам».

В ожидании денежных щедрот, ездил Мережковский на поклон и к Муссолини в Рим. Говорили, когда русский писатель заявил итальянскому диктатору о своем желании написать книгу: «Данте и Муссолини», дуче похлопал маленького безумного старика по плечу и сказал: «Пьяно, пьяно, сеньор Мережковский!» (что по-русски значит: «Потише, потише!») На это, видимо, у дуче хватило чувства юмора, но денег он Мережковскому не дал, как ни уверял его старик, что он «всегда против большевиков, хоть с чертом!» Может быть, на это дуче обиделся?

И мои сверстники относились к событиям по-разному. Алексей Эйснер, как почти все члены «Союза за возвращение на Родину», уехал в Испанию добровольцем в «Интернациональную бригаду». Он попал в 11-ю, к генералу Лукачу (Мате Залке) и получил назначение на должность адъютанта генерала. Пережил трагическую гибель своего начальника, к которому был очень привязан и искренне ему предан, после несчастного окончания гражданской войны, уже в чине капитана Республиканской Армии, снова пробрался в Париж, и в 1938 году ему удалось уехать в Союз. Но на родину попал в трудные годы сталинского культа личности. Вскоре был репрессирован и 19 лет провел в заключении. Затем пришла справедливая реабилитация, и Эйснер возвратился в Москву. Беда не сломила сильного человека. В 1963 году в издательстве «Советский писатель» вышла прекрасная талантливая книга Алексея «Сестра моя Болгария», она посвящена встрече с двумя старыми боевыми товарищами, которые сражались вместе с Алексеем в Интернациональной бригаде в Испании, и поездке Эйснера к ним, в гости в Болгарию. Алексей прислал мне свою книгу с трогательной дарственной надписью.

По-разному смотрели на события и два приятеля, дружившие со студенческих сорбоннских дней, Борис Вильде и поэт Юрий Мандельштам — из пиетета к Осипу, Юрия называли шутя: «Мандельштам-ненастоящий». Вильде работал в «Музее человека» (научно-исследовательский институт этнографии, антропологии, языковедения и других наук по истории человека). Блестящие доклады молодого ученого о социально-экономических строях исчезнувших и современных цивилизаций, по вопросам антропологии и этнографии очень высоко оценивались специалистами.

Вильде (Борис Дикой) вел активную деятельность и в русской литературной среде: сотрудничал в «Числах», альманахах «Круг» и разных журналах, принимал участие в литературных докладах и дискуссиях, выступал со своими произведениями на литературных вечерах. Красивый мужчина, с закинутыми назад светлыми волнистыми волосами, со светлыми же и очень выразительными, умными, холодноватыми глазами, всегда очень сдержанный, он появлялся на наших литературных вечерах чаще всего вместе со своей красавицей-женой — дочерью известного французского ученого, тоже антрополога, профессора Фердинанда Лотта. Лотт был женат на русской, и потому дочь их отлично владела русским языком.

Вильде никогда не скрывал своих левых, прогрессивных убеждений. Во время войны Борис Вильде стал национальным героем Франции. На площади Трокадеро в Париже, в правом крыле дворца того же названия помещается «Музей человека». У главного входа висят мемориальные доски, на одной из них значится: «Вильде. Оставлен при университете, выдающийся пионер науки. Целиком посвятил себя делу подпольного Сопротивления. Будучи арестован гестапо и приговорен к смертной казни, явил своим поведением во время суда и под пулями высший пример храбрости и самоотречения.

Левицкий. Выдающийся молодой ученый, с самого начала оккупации в 1940-м году принял активное участие в подпольном Сопротивлении. Арестованный гестапо, держался перед немцами с исключительным достоинством и храбростью вызывающими восхищение. Шарль де Голль».

Борис Вильде и Анатолий Левицкий в первые же месяцы оккупации организовали у себя в Музее подпольную типографию и 15 декабря 1940 года в оккупационном Париже вышел первый номер подпольной газеты «Резистанс» («Сопротивление»). Так редакторы этой газеты — Борис Вильде и Анатолий Левицкий — определили борьбу с оккупантами. Таким образом, именно им принадлежит этот термин: «Резистанс», вошедший в историю Европы в эпоху Второй Мировой войны.

Вильде развивает необычайную активность — помимо редактирования подпольной газеты, он занимается агитацией, переодевается в форму немецкого офицера, проникает в воинские части врага, перебрасывает французских солдат и офицеров в Англию к де Голлю.

Гестапо напало на след организации, и участники ее были арестованы. 8 января 1942 года в тюрьме Френ начался суд над восемнадцатью участниками организации «Музея Человека». 23 февраля приговоренные к смерти были расстреляны на Монт-Валериен. Вильде и Левицкий отказались от повязок и встретили смерть, мужественно глядя в дула немецких винтовок.

Приятель Бориса Вильде поэт Юрий Мандельштам смотрел на вещи иначе. Он сотрудничал в правой газете «Возрождение», печатал стихи, литературоведческие и критические статьи, разделяя, видимо, взгляды этой части эмиграции. Но во время оккупации погиб он тоже трагически. Немцы установили комендантский час, специально для евреев: после двадцати часов нельзя было выходить из дому. Мандельштам жил на первом этаже. Иногда, по вечерам, он поднимался на четвертый этаж в том же Доме, к соседям, поиграть в карты. Какой-то негодяй проследил за ним и донес немцам. Гестаповцы сделали внезапный обыск, и сколько его жена — поэт был женат на дочери композитора Игоря Стравинского — ни убеждала гитлеровцев, что муж ее никуда из дома не выходил, а только поднялся двумя этажами выше, к соседям, ничто не подействовало. Мандельштама увезли в лагерь Дранси, под Парижем, а затем перевезли в Германию. Он оттуда больше не возвратился.