Александр Беатов - Время дня: ночь

• Название: Время дня: ночь
• Автор: Александр Беатов
• Жанр: Современная проза

В романе "Время дня: ночь" сделана попытка нарисовать картину завершающегося расцвета советского декаданса — той "золотой" эпохи, которую назвали "застойной". В манере, лишённой "пафоса оптимистического соцреализма" вычерчивается бытовая линия круга, в который попадают различные выходцы из ушедшего в прошлое XX-го века. Поиск жизненного смысла, любви, страдание героев, преодоление недугов, преследование властей и противостояние им образуют негативный образ структурной нити, ведущей к сокрытым для первоначального видения горизонтам позитивного преображения читательского взгляда.

В отличие от автора "Мёртвых Душ", побоявшегося отступить от идеи ради правды жизни, создатель романа "Время дня: ночь" не решился предать своё детище огню. Может быть, образы героев Гоголя вовсе не вытянуты из больного сознания перфекциониста, который пытался переделать жизнь, но не нашёл ничего лучшего для разрешения своих сомнений, чем сожжение? Следуя этой логике, автор романа "Время дня: ночь" пришёл к мысли, что и его образы вовсе не являются какой-то новой выдумкой. Он только обрисовал контуры тех, с кем столкнулся в жизни; и если таковыми оказались персонажи, может быть, и не достойные уважения читателя, — за недостатком чего-либо значительного, автор попытался из обыденного создать что-то, вырвав у времени никем не замеченное сырьё и даже использовав свою собственную жизнь как материал для творчества. Художник в самом широком смысле — это "плагиатор жизни", с болью для себя поглощающий и переваривающий её пертурбации, чтобы продвинуть вперёд хотя бы немного то, чему мало кто придаёт значение, или, к сожалению, принимает даже свою собственную жизнь за нечто обыденное. Так ли это?

---

— Он спросил, крещёный ли я. — Саша опустил чашку с чаем на стол. — А я не растерялся и ответил по-польски: "Tak".

Соня печально улыбнулась.

— Да, брат, Андрей! Тут ведь не Москва… Всё на виду, все друг друга знают… Кто-то уже сообщил ксёндзу, что ты здесь…

— Ну и что?! — воскликнул Саша. — Разве к тебе никто не может приехать?

— Может-то — может… Только за мной и так следят! А теперь пойдут кривотолки… — Соня вздохнула. — Меня, ведь, не раз вызывали в милицию… Почему, мол, молодая, а работаю в церкви? Почему не иду, как другие, на Завод? И в самой-то церкви я — как "белая ворона"… Если б не моя бабушка… — Соня замолчала, смахнула набежавшую слезинку. — Она — старая… И я, как бы, при ней… — девушка выделила "старая" и "при ней", сглотнула слюну. — А больше, ведь, у нас — никого, кто понимал бы так, как вы, московские… Только, вот, Анатолий один. И всё!

— Почему бы тебе не уехать отсюда? — Саша почувствовал жалость к этой несчастной хрупкой девушке. И ему хотелось как-нибудь проявить своё сочувствие. Но он не знал, как… Ни обнять, ни положить руку на её руку он не решался, боясь, что она истолкует такой жест неверно.

— Что ты! — воскликнула Соня, — У меня, ведь, бабушка! Да и как же я уеду? Должен же кто-то оставаться и здесь! В Москве и вас хватает. Мы с Анатолием пытаемся раскрыть людей для Христа. Ведь, большинство из них ходит в церковь либо по традиции, либо по националистическим мотивам…

— Санитар говорил, — вспомнил Саша, — Ты бывала в Польше…

— Да… Ездила несколько раз, — скромно ответила Соня.

— У тебя там родственники?

— Как тебе сказать… — замялась она. — "Как бы" родственники. — Она выделила "как бы", улыбнулась.

— Я бы тоже не отказался там побывать…

— Хочешь, я попрошу, чтобы тебе прислали вызов?

— Хочу…

— Ты только дай мне свои анкетные данные. А я напишу в Польшу… Через месяц — другой ты получишь письмо, "как бы" от дяди. Пойдёшь с ним в УВИР и оформишь поездку.

— Наверное, это дорого стоит?

— Я беру с собой золотое кольцо и там продаю. Это окупает дорогу, и ещё я привожу много литературы. Один раз привезла целую сумку с Библиями. И меня ни разу не проверили. Думают: молодая девчонка — никак не повезёт ничего такого… А я им ещё улыбаюсь, да спрашиваю нарочно: как, мол, ребята, вы тут без девчат живёте? — Соня засмеялась, застенчиво взглянула Саше в глаза. И он тоже заулыбался, слушая девушку, немного повеселевшую. От взаимных улыбок их глаза как-то привыкли, подружились, и молодые люди уже без боязни смотрели друг на друга.

— Ты всегда жила с бабушкой? — спросил Саша то, что давно хотел.

— Нет… — Соня оторвала от него взгляд, опустила его вниз, перестала улыбаться. Помолчав некоторое время, чтобы собраться с мыслями, она сказала:

— Отец нас бросил рано. Я его и не помню: маленькая была. Мы жили вместе: я, мама и… — Соня вдруг как-то поворотилась, посмотрела в угол, где в каменной стене находилась печная заслонка.

— И кто? — не выдержал Саша.

— И другая я… — Как бы, не слыша вопроса добавила девушка. — То есть, вдруг опомнилась она, взглянув на своего слушателя, — Моя сестра-тёзка… Ой. Нет… Не тёзка! Как это называется… Короче говоря, мы с ней были двойняшками… Всё у нас было хорошо… Мы тогда жили в Киеве… Но однажды… — Соня говорила, с трудом находя слова, часто оговариваясь, не зная, как рассказать о том, о чём, наверное, давно ни с кем не говорила.

— Однажды, — продолжала девушка, — Моя сестра утонула в Днепре. — Соня проговорила это шёпотом, как-то медленно ворочая языком, — И Саша увидел какой-то ужас, на мгновение застывший на лице девушки, сделавшимся вдруг совсем некрасивым.

Соня снова покосилась на печную заслонку, потом продолжила свою историю.

— Я тогда сильно заболела, — тихо проговорила она. — Мне казалось, что, будто, на самом деле это случилось не с ней, а со мной… — Соня взглянула на Сашу с каким-то страхом, и добавила: — Что будто бы Света — жива…

И снова она посмотрела на печную заслонку.

Наступила пауза. Соня погрузилась в себя, впала в какое-то оцепенение. Саша не решался что-либо спросить или сказать. Наконец он не выдержал.

— И что же было потом? — выдавил он из себя вопрос.

— Меня положили в больницу… А мама сошла с ума и наложила на себя руки… Когда я выздоровела, то оказалась тут, у бабушки… Так вот, и живу уже несколько лет… — она снова помолчала, а потом робко добавила: — Теперь я совсем здорова! Бог помогает…

Саша, не зная, что ответить, тоже посмотрел на печную заслонку, и Соня, поймав его взгляд, резко поворотилась, чтобы опять туда взглянуть.

— Nech benje pohvalony Jesu Christi!" — проговорила она.

— Давай, помолимся, сестра, — выдавил из себя Саша, чувствуя, что ему становится не по себе.

Он вытащил из кармана свои чётки. Соня молча зажгла свечку, взяла свои чётки и, видя, что девушка готова к молитве, Саша начал: — "Во имя Отца и Сына и Святого Духа…" — перекрестился, и… они оба стали шептать вслух: — "Верую во Единого Бога Отца, Вседержителя…"

Порою Соня сбивалась, переходя на польский язык, но потом возвращалась, повторяла за Сашей по-русски. Когда дошла очередь до "сквозной молитвы", у экуменистов обращённой ко Христу, Соня уже не слышала Сашу, но молилась на католический манер — Деве Марии: — "Sventa Marie, Matka Bozka…"

Как-то на одном дыхании они прошли весь круг Розария. Наступила тишина, которую никто долго не решался нарушить, даже часы, которых в комнате не было. Лишь свечка, слегка потрескивала воском и золотом играла на Сониных волосах; и светлый овальный круг её пламени освещал полумрак маленькой комнаты, трепетал и подёргивался на стенах тенями двух склонившихся друг перед другом людей. И когда Саша осознал, что молитва окончилась, необъяснимое умиление сошло на его сердце, он почувствовал братскую любовь к существу, сидевшему напротив, за маленьким столиком, мешавшим приблизиться к девушке и ласково погладить, как ребёнка, чтобы и на её сердце стало так же тепло.

— Ты знаешь, Соня, — сказал он, — Я тоже был, вроде как, болен… Чтобы избежать армии, я лёг в психиатрическую больницу. Меня приучили к лекарствам. И теперь я всё время хочу спать… Часто испытываю подавленное настроение… Ты меня извини, что я такой скучный… Это — поэтому… — Саша протянул руку, и Соня протянула свою…

Они лишь едва коснулись друг друга. Саша хотел было пожать её маленькую ладошку, но девушка вдруг отпрянула. Её рука оказалась под столом, и Саша прочёл в глазах Сони испуг.

Перед его мысленным взором вдруг отчётливо встала картина: будто бы он делает то, на что никогда бы не решился: зажав её маленькую ладошку в своей, он встаёт и тянет девушку к себе… Лёгкий столик переворачивается, катится по полу блюдце, и свеча, обливаясь воском, гаснет…

И будто увидев, что он прочёл её мысли, Соня вскочила — и выпорхнула из комнаты…

Вечером, после окончания заводской смены, пришёл Анатолий. Все трое снова помолились по Розарию. Узнав, что Саша знает по латыни, Анатолий попросил записать для него молитвы.

— Я буду на Заводе напевать вслух — и никто не поймёт, что я открыто молюсь! — пояснил он.

Уроженец Белоруссии, русский по национальности, много проживший в разных республиках СССР, переезжая с одного Завода на другой, Анатолий плохо говорил как по-белорусски, как по-русски, как по-украински, как и по-польски. Казался косноязычным грубым мужиком, на самом деле в душе был добрым и бескорыстным. Он признался Саше, что хочет выучить молитвы по латыни ещё и потому, что намерен поступить в Рижскую Семинарию, чтобы стать священником.

Время пролетело незаметно. Сославшись на то, что завтра рано просыпаться, чтобы поспеть на Завод, скоро Анатолий попрощался и ушёл.

Из-за Саши Соне было некуда деться. Стоило ей уйти в соседнюю комнату, как оттуда начинало доноситься ворчание бабки. И она возвращалась обратно, не находя себе места. И Саша чувствовал неловкость из-за того, что нарушил порядок её жизни своим непрошеным приездом.

— Ты завтра в костёл не ходи! — попросила девушка, покидая в конце концов свою комнату, чтобы отправиться спать вместе с бабкой.

Ворочаясь на жёсткой кушетке, Саша долго не мог заснуть.

"Пожёстче, чем у Санитара", — подумал он. — "Ведь тут голые доски!"

Он вспомнил облик хрупкой девушки.

"Ах, если бы не Оля — я бы влюбился в Соню!"

Однако, к чувству симпатии примешивалось что-то такое, чего Саша никак не мог понять. От Сони веяло холодом… И он испытывал к ней странное смешанное чувство братской и, как бы, даже отеческой любви, вместе с состраданием, от которого становилось на сердце одновременно и тепло и тоскливо…

В комнате была непроглядная тьма. Ни одного звука не доносилось ни из-за окна, ни из-за двери.

"Как в склепе…" — продолжал думать юноша. — "Жалко бедняжку… Как она может тут жить?"