Наталия Медведева - Отель "Калифорния"

• Название: Отель "Калифорния"
• Автор: Наталия Медведева
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-264-00669-5

Роман «Отель Калифорния» рассказывает о судьбе фотомодели в Америке, о проблемах бизнеса «бабочек-однодневок». Как и ее муж, писатель Эдуард Лимонов, Наталия Медведева использует в своей прозе современную лексику, что делает ее книги живыми и эмоционально-убедительными.

---

Его дочь с «не мужем» решили поехать пожить на родине ее матери, первой жены Ричарда.

— Я думала, что ты современный родитель, а ты — как все, как мои…

— Нет, я не как все. Я мог давным-давно уже не заботиться о ней, не оплачивать ее университет.

— Почему родители рассчитывают на автоматическую преданность детей? Мои родители вообще должны быть в ярости. Они меня растили, учили, воспитывали, а я — фьить! — улетела… А Америка автоматически рассчитывает на преданность эмигрантов. За то, что дала им возможность жить в свободной стране — то есть жрать много и свободно колбасы! Джентльмены из эФБиАй так мило звонят в дверь — вы, мол, ничего не обязаны, но если что-то знаете о соседе… Конечно, за колбасу надо платить! За вид на жительство надо стать доносчиком!

— Настья, ты все смешала. При чем здесь Америка?!

— Ни при чем. Или при том, что это волнует меня больше, чем твоя дочь.

— Ты можешь быть иногда очень nasty[118]! — Ричард, впрочем, сам подумал, что слишком разбушевался.

Настя даже моложе его дочери! Хотя, может, поэтому? Будто продолжая ругаться с дочерью.

— Насти, Настаси, так говорили о теннисисте. И вот пожалуйста. Совсем недавно это был спорт избранных, теперь каждый родитель сует своего ребенка учиться играть в теннис. В надежде, что тот станет загребать миллионы. И ты не хочешь, чтобы твоя дочь рожала, ехала в Польшу, потому что надеешься, что она кем-то может здесь стать. Не как ее неудачливая мама. — Настя хотела добавить «и не как ты, Ричард», но удержалась.

Ричард провел обеими руками по волосам, закрыл глаза на секунду, потом взял Настю за руку и повел в спальню.

— На Филиппинах насилие употребляется как пытка. — Настя лежала на постели, поверх покрывала. С одной ноги свисали не снятые джинсы.

— Ты считаешь, что я тебя изнасиловал? Ха, ты не очень бы возражала. Все русские мазохисты! — Ричард потянул за штанину джинсов.

— О, без ярлыков, пожалуйста!

Дик потрепал Настю по голой ляжке: «Мягенькая, пусс!» Настя подумала, что все мужчины любят «мягенькое», и нет, наверное, такого, который, хвастая перед другом качествами новой подруги, говорил бы — ноги у нее волосатые, пятки, как наждачная бумага, прыщи на попе создают впечатление жабьей кожи, воняет от нее мочой и на верхней губе у нее бородавка с волосами… Настя аж взвизгнула от всего представленного.

— Ты все еще представляешь, что тебя… пытают? — Ричард принес бокал вина.

— Нет. Я просто подумала, что моя мягкость стоит пятнадцать долларов в месяц. Нежная щечка — двадцать долларов. Мой запах — сорок пять долларов на три недели, и так далее, и тому подобное. Вульгарно, да? Но мягко…

— Тебе нужны деньги?

— О, шит! Я просто так сказала! О, фак! — Ей было стыдно, она вообще терпеть не могла говорить о деньгах, о том, что у нее их нет.

— А я не просто! Лучше я дам тебе денег, чем этой девчонке. Сука! — Последнее слово в адрес дочери было сказано уже не так зло, как до постели.

«Он меня выеб, будто наказывая. Зло. Дочь-то свою он наказать так не может», — но ей понравилось. И чем больше она постанывала под ним детски кошачьим голоском, тем сильнее чувствовала его в себе, тем он сильнее становился в ней.

— Хэй, татарин! Я тебе купил твоего Хэма. Называется «Movable feast» по-английски. А не праздник там чей-то… — Ричард принес книгу, обернутую и перевязанную ленточкой.

Настя схватила, развязала и… вспомнила себя в школе в четырнадцать лет, как она прячется от библиотекарши, потому что не хочет возвращать «Праздник, который всегда с тобой».

— Ой, я помню, как мне было грустно, когда я читала ее по-русски. Но не плохо, хорошо грустно.

— Это ностальгия романтическая. Но скоро, может, увидишь Париж, а?

Настя вздохнула. Она так и не поняла, кто такой Джон Касабланка. Поняла только, что надо быть в его агентстве. В Нью-Йорке или в Париже. Джоди нахваливала ему Настю, говорила, что она очень биг[119] в Лос-Анджелесе, Касабланка говорил, что она сможет сделать биг в Нью-Йорке… а Настя себя чувствовала маленькой-премаленькой.

— Настья, опять ты все усложняешь. Сумасшедший татарин, вспомни своих боевых предков! Поедем к итальянцам, поедим, а то из-за беременной женщины я остался голодным.

«Two guys from Italy»[120] назывались итальянцы. Одна из дюжин пиццерий под таким же названием. Лучшие «ребята» находились на Сансете. Насте там нравилось, потому что они с Ричардом были почти всегда единственными клиентами. Хозяину, приятелю Ричарда, это, конечно, нравиться не могло. Но пиццерия в этом районе не пользовалась популярностью — у проституток не было времени на поедание пиццы, проезжающие же мимо предпочитали заведение в нескольких блоках — «Пуссикэт».

Дарио — хозяин — сидел в белом переднике, в компании приятелей-итальянцев-бесплатных клиентов. Незанятые столики в красных скатертях в шашечку освещались тающими в стаканчиках свечками. Ричард разменял доллар и бросил в щелку джук-бокс[121] сразу несколько монеток, обеспечив «ребят» музыкой надолго.

Брель «заплакал» «Ne me quitte pas…»[122], Ричард продегустировал «Кьянти»: «М-м-м-м, очень неплохо!»

— Откуда ты знаешь эту песню?

— От нелюбимых тобою моих жен. Все эти адамо-азнавуры-далиды были их любимыми исполнителями. Помимо Пресли, конечно. Так что можно сказать, мои жены меня познакомили с другим миром.

— Поэтому ты мне и нравишься, Ричард. Ты знаешь, что есть и другие миры, а не только Америка. И если завтра президент скажет, что Советский Союз враг, ты не будешь думать, что все двести пятьдесят миллионов — или сколько их там — враги. Как большинство американцев.

Им принесли гигантские чаши с салатом — Дарио американизировался, то есть увеличивал порции.

— Под большинством, Настия, ты имеешь в виду простых людей, среднего человека, да? Так разве такой средний в Советском Союзе не считает Америку врагом?

— По-моему, нет. Там всегда подозревают, что не все сказано, поэтому не доверяют информации и ищут сведений еще откуда — нибудь.

— То, что называется у нас свободой информации и прессы.

— Что толку от вашей свободной прессы и информации, если ей не интересуются! Я ненавижу русское, может, вообще славянское преклонение перед Западом. Но отчасти именно это заставляет людей быть… более любопытными, что ли. Американцы же, считая себя number ONE, ослеплены собственным значением и ничего вокруг себя не видят. Они до сих пор спрашивают, есть ли TV в СССР! И в то же время это не мешает им считать Советский Союз угрозой, говорить о руке Москвы!

— О, Настия, простому человеку вообще не свойственно интересоваться чем-то дальше своего дома, семьи…

— Банковского счета! Но поэтому глупо думать, что эти простые эмигранты прибегают в Америку из каких-то высших побуждений и свобод. Да, свобод открыть свою лавочку! Все эти боат-пипл в конце концов и селятся рядом — во вьетнамских, корейских и каких угодно гетто. Так же, как и советские евреи. Интеграция может только с внуками и происходит, а бабушки очень против американизирования! Что же это значит? Для чего они в Америку приезжают, а?

Дарио принес круглый блин дымящейся пиццы. Он чокнулся своим стаканчиком о Настин и Ричарда и вернулся к бесплатным посетителям продолжить беседу о том, что, видимо, придется закрываться, что американцы настоящую пиццу не понимают, что им нужны гамбургер и кока-кола и что, может, место плохое и «мамма мия и порка мадоска, и мани, и мани, и опять мани».

Настя пошла поставить новые диски. Оперевшись о джук-бокс, она разглядывала названия и думала: «Чьи интересы я отстаиваю? Народ везде одинаков. В Союзе — серый под асфальт. Здесь прикрыт более цветастыми тряпками. Но как и в Москве, только определенный контингент людей посещал кинематограф, так и здесь — одних и тех же я встречаю с Другом на фильмах Маковеева, Пазолини, Фосбиндера… Вот именно с Другом! А с Сашей и Ричардом я трахаюсь. Да, с Ричардом еще по-английски говорю». Она вернулась к столу и не удержалась, чтобы не сказать, что пожить в Европе, особенно в соцстране, полезно было бы многим американцам.

— О'кей! Чтобы вернуться и работать в славик департменте какого-нибудь университета? Мизерия, как говорят итальянцы, раз уж мы у итальянцев!

— Это только в Америке культура — мизерия!

— Ох, я очень хорошо знаю ваши европейские дела. Ребенок должен учиться музыке, фигурному катанию, балету и еще фак знает чему… Сама возмущаешься повальным увлечением теннисом. Все не станут Джимми Конарсами, а те, кто на пьяно учится играть, не обязательно окажутся Шопенами.

— Игра в теннис развивает руки и ноги. Мало кому она повышает банковский счет. А музыка повышает общую культуру. Но, конечно, в Америке это ничего не значит. Потому что нельзя перевести на деньги, на доллары. А во сколько тысяч оценивается ваша общая культура, в какую сумму?! Ха-ха, Дикуша, как называет тебя твоя жена! — Настя залпом выпила вино.