Иннокентий Омулевский - Софья Бессонова

• Название: Софья Бессонова
• Автор: Иннокентий Омулевский
• Жанр: Русская классическая проза

Федоров (Иннокентий Васильевич, 1836–1883) — поэт и беллетрист, писавший под псевдонимом Омулевского. Родился в Камчатке, учился в иркутской гимназии; выйдя из 6 класса. определился на службу, а в конце 50-х годов приехал в Петербург и поступил вольнослушателем на юридический факультет университета, где оставался около двух лет. В это время он и начал свою литературную деятельность — оригинальными переводными (преимущественно из Сырокомли) стихотворениями, которые печатались в «Искре», «Современнике» (1861), «Русском Слове», «Веке», «Женском Вестнике», особенно же в «Деле», а в позднейшие годы — в «Живописном Обозрении» и «Наблюдателе». Стихотворения Федорова, довольно изящные по технике, большей частью проникнуты той «гражданской скорбью», которая была одним из господствующих мотивов в нашей поэзии 60-х годов. Незадолго до его смерти они были собраны в довольно объемистый том, под заглавием: «Песни жизни» (СПб., 1883).

Кроме стихотворений, Федорову, принадлежит несколько мелких рассказов и юмористически обличительных очерков, напечатанных преимущественно в «Искре», и большой роман «Шаг за шагом», напечатанный сначала в «Деле» (1870), а затем изданный особо, под заглавием: «Светлов, его взгляды, его жизнь и деятельность» (СПб., 1871). Этот роман, пользовавшийся одно время большой популярностью среди нашей молодежи, но скоро забытый, был одним из тех «программных» произведений беллетристики 60-х годов, которые посвящались идеальному изображению «новых людей» в их борьбе с старыми предрассудками и стремлении установить «разумный» строй жизни. Художественных достоинств в нем нет никаких: повествование растянуто и нередко прерывается утомительными рассуждениями теоретического характера; большая часть эпизодов искусственно подогнана под заранее надуманную программу. Несмотря на эти недостатки, роман находил восторженных читателей, которых подкупала несомненная искренность автора и благородство убеждений его идеального героя.

Другой роман Федорова «Попытка — не шутка», остался неоконченным (напечатано только 3 главы в «Деле», 1873, Љ 1). Литературная деятельность не давала Федорову достаточных средств к жизни, а искать каких-нибудь других занятий, ради куска хлеба, он, по своим убеждениям, не мог и не хотел, почему вместе с семьей вынужден был терпеть постоянные лишения. Сборник его стихотворений не имел успеха, а второе издание «Светлова» не было дозволено цензурой. Случайные мелкие литературные работы едва спасали его от полной нищеты. Он умер от разрыва сердца 47 лет и похоронен на Волковском кладбище, в Санкт-Петербурге.

---

— Что это вы без меня не сидите смирно! А! Переобулись? Отлично! — говорила вошедшая хозяйка, застав Аргунова шибко расхаживающим по комнате и прервав таким образом его умственный монолог. — Вот ведь, как вас не похвалишь теперь! — право, умница вы! Больше всего меня радует, что вы, кажется, начинаете понемногу осваиваться в моем уголке, а то я все боялась, чтоб вам как-нибудь не было в тягость мое гостеприимство: тогда мне, пожалуй, пришлось бы уступить вас, как гостя, Русановым, что для меня, как для всякой хорошей хозяйки, было бы, согласитесь, не особенно лестно. Долго я была? Соскучились? Что вы тут без меня поделывали?

Одного взгляда на молодую женщину, в то время как она говорила это, достаточно было для того, чтоб у Андрея Александрыча мгновенно пропала всякая решимость «непременно разговориться с ней»: ему совершенно верно подумалось, что, о чем бы он ни разговаривал с ней в эту минуту, весь его разговор показался бы одной натянутой фразой в сравнении с той простотой, с какой эта женщина говорила все, что только случилось ей сказать.

— Да ничего не делал! — ответил вдруг Аргунов по какому-то внезапно нашедшему на него вдохновению и тотчас же мысленно сам себе сознался, что и она, на его месте, не могла бы ответить ничего проще.

— Вот как! Ну и отлично! Знаете! Я начинаю замечать, что вы исправляетесь…

— Очень рад, — сказал Андрей Александрович, чувствуя, что в самом деле начинает незаметно исправляться под ее руководством.

Молодая женщина улыбнулась.

— Как вы серьезно сказали это! — заметила она ему.

— Я серьезно и рад, — отличился Аргунов:- вы даете мне превосходный урок!

— Что вы! Помилуйте! Какой урок? — спросила она торопливо, удивляясь и оробевши немножко.

— Надо вам признаться, что я очень мало знаю общество, особенно… женское, — тихо и скромно заметил Андрей Александрович.

— А! Это очень легко может быть… Но я, право, уверяю вас, и не думала даже серьезно сказать вам что-нибудь в поучительном смысле, шутя разве… Простите меня, если так!

— Не прощаю, а благодарен вам… очень! — сказал Аргунов, невольно залюбовавшись ее милым смущением и сам не понимая, как это так ловко удалось ему извернуться с ответом.

— О, да какой же вы злой еще вдобавок! — оправилась она тотчас от своей минутной робости:- Я этого и не подозревала за вами… Поздравляю вас!

Ей ужасно хотелось в эту минуту смутить его самого. Но Андрей Александрович (порадуемся за него) решительно чувствовал себя под вдохновением.

— И есть с чем! — сказал он весело и развязно.

— С чем же, позвольте узнать?

— С таким учителем, например, как вы! С вами, мне кажется, я в один урок пройду всю общественную азбуку, даже грамматику, пожалуй, — наивно сознался Андрей Александрович.

— Вы подсмеиваетесь надо мной, или так просто говорите это, как комплимент? — спросила молодая женщина Аргунова, с таким видом, с каким дуэлист спросил бы своего противника: деретесь вы со мной или наморены извиниться?

Андрей Александрович вдруг страшно смутился и покраснел.

— Нет, — отвечал он, благоразумно отступая.

— Как это нет? — полюбопытствовала хозяйка, очевидно радуясь, что ей удалось-таки смутить опять своего застенчивого гостя.

— Так!.. Я сказал только, что думал, — ответил он, уже инстинктивно попадая в прежний искренний тон.

— А! Это совсем другое дело. Радуюсь от души за такой нечаянный проблеск искренности с вашей стороны и, кстати, буду еще раз просить вас — говорить мне и на будущее время только то, что вы думаете. Заметьте уж также раз навсегда: я не сержусь, если надо мной немножко подсмеиваются, люблю, когда со мной говорят от души, и выхожу из себя, если слышу… комплименты.

«Ложь», кажется, хотела она сказать, но удержалась почему-то.

— Поверьте, что я и сам терпеть не могу комплиментов, — заметил Аргунов, совершенно оправившись:- однако ж в обществе они допускаются…

— Мало ли что терпимо, послушайте, в нашем обществе! Я знаю, что отдельной личности часто приходится делать уступки этому обществу, понимаю, что иногда это даже необходимо — но ведь какие опять уступки? Их там так много требуется! Я, по крайней мере, признаю только те, которые не противоречат нн совести, ни здравому смыслу…

— Но позвольте, — живо перебил Аргунов, обрадовавшись, что разговор их свернул на любимую дорогу — на путь анализа: — таким образом, вы допускаете весьма мало уступок: или даже, пожалуй, и вовсе их не допускаете?

— Весьма мало и редко — это правда; но почему вы непременно заключаете отсюда, что я отвергаю их совсем? Не понимаю!

— Сейчас поймете. Видите ли, все дело в том, что вы ваши уступки ограничиваете одним только непротиворечием здравому смыслу и совести…

— Так что же? И довольно!

— Не совсем; какой бы лучше сказать вам пример?..

— Скажите какой знаете.

Опять последовало коротенькое молчание.

— Извините ли вы меня, если я приведу вам такой пример, который… который будет… ну, хоть не совсем приличен в разговоре между людьми только что познакомившимися? — спросил Аргунов, краснея, как шестнадцатилетняя девушка.

— Совершенно, если только ваш пример пойдет к делу!

— В таком случае я скажу, — проговорил Андрей Александрович, краснея еще больше. — Представьте себе, что вы на бале и танцуете…

— Представляю.

— Положим, танцуете с человеком, которого любите и который тоже вас любит…

— И это могу представить.

— И вам вдруг, тут же, в зале, и именно во время танца приходит неодолимое желание поцеловать его…

— Даже могу представить и это! — заметила молодая женщина с такой обворожительной улыбкой, что Андрею Александровичу решительно потребовалось некоторое время, чтобы успокоиться и продолжать.

— Скажите же, поцелуете вы его или нет? — спросил он, наконец, сам удивляясь своей храбрости.

— Нет.

— Почему?

— Не скажу, пока не узнаю вполне вашей мысли.

— Хорошо! Но если б вы его поцеловали — противоречило ли бы это, по-вашему, здравому смыслу?

— По-моему, нет; в строгом смысле, заметьте.

— Так. А совести бы это противоречило?

— Тоже нет.

— Видите? Ваш поступок был бы согласен и со здравым смыслом и с совестью, а вы все-таки его не сделаете; потому не сделаете, что общество, среди которого вы будете находиться в ту минуту и которое не терпит ничего подобного, незаметно подскажет вам уступку, и вы, как сами сейчас сказали, сделаете ему эту уступку…

— Боже мой, какой нерациональный пример! Нет, не правда, не потому я его не поцелую, что сознаю в этом случае необходимость уступки обществу!

— А почему же?

— Я не поцелую его просто потому, что не захочу порадовать его таким завидным признаком моей любви при других; они непременно испортят и у него и у меня это удовольствие, так что неприятность, которую мы будем испытывать в минуту такого поступка от присутствия посторонних, уничтожит для нас самую приятность поцелуя. Счастливый поцелуй любит уединение и потому счастлив, а не потому, чтоб в нем чувствовалась неправота или уродство; таким поцелуем я даже дома мужа никогда не поцеловала бы при свидетелях! — заключила молодая женщина тихо и застенчиво.

— Помилуйте! — скромно заметил Аргунов:- много ли женщин у нас так понимают? Одна из тысячи, может быть!

— Не знаю, право, так ли это? Представляю другим понимать вещи, как они хотят; я тоже хочу понимать так, как я хочу… как умею! — сказала она с жаром.

— И имеете полное право на это; но… — хотел было возразить Андрей Александрович.

— Послушайте-ка, милостивый государь! Вы, как я замечаю, думаете, кажется, уклониться от сущности нашего разговора? — перебили его вопросительно.

— Нисколько!

— А! Ну, виновата! Так позвольте же прежде всего вам заметить, что пример ваш нам не годится и, по условию, я могу не извинить вам его; но так и быть, в первый и в последний раз — прощаю!

— Благодарю; однако ж он совершенно пригодился бы, если б вы разделяли мнение большинства женщин.

— Да; но я его не разделяю, по крайней мере в этом случае…

— Все-таки пример мой показывает, что я мог бы привести вам и другие, ужо положительно идущие к нашей речи, и, таким образом, был бы в состоянии доказать вам мою мысль; досадно только, что примеры такого рода как-то не приходят в голову…

— Постараемся обойтись без них. Не буду противоречить вам, хоть и люблю поспорить: сегодня я немножко устала; но, скажите на милость, допустив, что я не признаю почти никаких уступок обществу, какой вы особенный сделаете для меня вывод отсюда?

— И очень особенный: вам после этого нельзя жить ни и каком обществе!

— Будто бы уж и ни в каком?

— Поверьте, что так!

— А в обществе, например, разделяющем одни взгляды со мною, я тоже не могу жить, по-вашему?