Иннокентий Омулевский - Софья Бессонова

• Название: Софья Бессонова
• Автор: Иннокентий Омулевский
• Жанр: Русская классическая проза

Федоров (Иннокентий Васильевич, 1836–1883) — поэт и беллетрист, писавший под псевдонимом Омулевского. Родился в Камчатке, учился в иркутской гимназии; выйдя из 6 класса. определился на службу, а в конце 50-х годов приехал в Петербург и поступил вольнослушателем на юридический факультет университета, где оставался около двух лет. В это время он и начал свою литературную деятельность — оригинальными переводными (преимущественно из Сырокомли) стихотворениями, которые печатались в «Искре», «Современнике» (1861), «Русском Слове», «Веке», «Женском Вестнике», особенно же в «Деле», а в позднейшие годы — в «Живописном Обозрении» и «Наблюдателе». Стихотворения Федорова, довольно изящные по технике, большей частью проникнуты той «гражданской скорбью», которая была одним из господствующих мотивов в нашей поэзии 60-х годов. Незадолго до его смерти они были собраны в довольно объемистый том, под заглавием: «Песни жизни» (СПб., 1883).

Кроме стихотворений, Федорову, принадлежит несколько мелких рассказов и юмористически обличительных очерков, напечатанных преимущественно в «Искре», и большой роман «Шаг за шагом», напечатанный сначала в «Деле» (1870), а затем изданный особо, под заглавием: «Светлов, его взгляды, его жизнь и деятельность» (СПб., 1871). Этот роман, пользовавшийся одно время большой популярностью среди нашей молодежи, но скоро забытый, был одним из тех «программных» произведений беллетристики 60-х годов, которые посвящались идеальному изображению «новых людей» в их борьбе с старыми предрассудками и стремлении установить «разумный» строй жизни. Художественных достоинств в нем нет никаких: повествование растянуто и нередко прерывается утомительными рассуждениями теоретического характера; большая часть эпизодов искусственно подогнана под заранее надуманную программу. Несмотря на эти недостатки, роман находил восторженных читателей, которых подкупала несомненная искренность автора и благородство убеждений его идеального героя.

Другой роман Федорова «Попытка — не шутка», остался неоконченным (напечатано только 3 главы в «Деле», 1873, Љ 1). Литературная деятельность не давала Федорову достаточных средств к жизни, а искать каких-нибудь других занятий, ради куска хлеба, он, по своим убеждениям, не мог и не хотел, почему вместе с семьей вынужден был терпеть постоянные лишения. Сборник его стихотворений не имел успеха, а второе издание «Светлова» не было дозволено цензурой. Случайные мелкие литературные работы едва спасали его от полной нищеты. Он умер от разрыва сердца 47 лет и похоронен на Волковском кладбище, в Санкт-Петербурге.

---

— Помилуйте! — скромно заметил Аргунов:- много ли женщин у нас так понимают? Одна из тысячи, может быть!

— Не знаю, право, так ли это? Представляю другим понимать вещи, как они хотят; я тоже хочу понимать так, как я хочу… как умею! — сказала она с жаром.

— И имеете полное право на это; но… — хотел было возразить Андрей Александрович.

— Послушайте-ка, милостивый государь! Вы, как я замечаю, думаете, кажется, уклониться от сущности нашего разговора? — перебили его вопросительно.

— Нисколько!

— А! Ну, виновата! Так позвольте же прежде всего вам заметить, что пример ваш нам не годится и, по условию, я могу не извинить вам его; но так и быть, в первый и в последний раз — прощаю!

— Благодарю; однако ж он совершенно пригодился бы, если б вы разделяли мнение большинства женщин.

— Да; но я его не разделяю, по крайней мере в этом случае…

— Все-таки пример мой показывает, что я мог бы привести вам и другие, ужо положительно идущие к нашей речи, и, таким образом, был бы в состоянии доказать вам мою мысль; досадно только, что примеры такого рода как-то не приходят в голову…

— Постараемся обойтись без них. Не буду противоречить вам, хоть и люблю поспорить: сегодня я немножко устала; но, скажите на милость, допустив, что я не признаю почти никаких уступок обществу, какой вы особенный сделаете для меня вывод отсюда?

— И очень особенный: вам после этого нельзя жить ни и каком обществе!

— Будто бы уж и ни в каком?

— Поверьте, что так!

— А в обществе, например, разделяющем одни взгляды со мною, я тоже не могу жить, по-вашему?

— Там можете; да ведь в том-то и дело, что нет у нас подобного общества!

— Общества, в обширном смысле — не найдется такого, это правда; но я всегда могу удовольствоваться небольшим кружком сочувствующих мне людей, взгляды которого будут и моими собственными взглядами.

— Да, собственно вы — это так, а другие?

— Если я могу, то и другие также могут; это совершенно будет зависеть от них.

— Нет, извините, не от них!

— Так от кого же, скажите?

— Прежде всего, каждый человек, желающий выбирать общество по своему вкусу, должен иметь, по-моему, обеспеченное состояние, то есть, я хочу сказать, что он должен быть прежде всего независим.

— Как! Стало быть, вы вне богатства не допускаете возможности независимого положения?

— Положительно не допускаю!

— Но позвольте вам, если так, заметить, что я сама, например, не имею ровно никакого состояния, живу своими трудами — и чувствую себя вполне независимой!

— Вы?.. Живете своими трудами?! — воскликнул Андрей Александрович, не в силах будучи преодолеть своего недоверия.

— Да; что же? — сказала она очень просто.

— Должен вам поверить; но в таком случае, вы не независимы…

— Пожалуй, хоть и зависима, если вам это больше нравится; только ведь какого рода эта зависимость? Если я что хорошо сделаю — мне хорошо и заплатят; сделаю хуже — и заплатят меньше, вот и все!

— Да, это все так!

— Что же я-то за исключение такое, скажите вы мне на милость?

— Вы раскольница! — сказал Аргунов, не скрывая своего восторга.

— А у вас староверческие понятия! — отвечала она стыдливо.

Они оба тихо засмеялись.

— Наша независимость, послушайте, зависит, по-моему, от нас же самих, от меры наших требований в жизни, — сказала молодая женщина, подумав немного, — Вы, например, положим, хотите иметь отличную квартиру, роскошный стол, пару лошадей для выезда; чтоб удовлетворить себя с этой стороны, вам понадобится или выгодное частное место, или широкий род официальной службы, если только вы не какой-нибудь исключительный талант, которому общество искательно заглядывает в глаза; для того же, чтобы получить такое место или службу, понадобятся опять связи; придется вам столкнуться с так называемыми сильными мира сего, кланяться, угождать им, делать обществу уступки против своих убеждений, придется, пожалуй, переменить некоторые свои привычки, непременно даже придется! Я же, положим, прежде всего хочу сохранить эти привычки, эти убеждения, и для этого ограничиваюсь простенькой квартиркой, простеньким столом; а это я могу приобрести и на те средства, которые дает мне работа, не требующая от меня ни особенных поклонов, ни уступок каких-нибудь возмутительных! Я только предлагаю свой труд — берите, если кому надо! Вот вам и весь секрет моей независимости! — заключила она с детски-милой улыбкой.

— Прекрасно! Все это прекрасно! Но… какого же рода ваш труд? Что вы такое работаете?

— Поверьте, что не египетские пирамиды…

— Однако ж можно узнать: что именно, хоть это с моей стороны и нескромный вопрос?

— По-моему, совершенно скромный. Утром я учу грамоте девочек и мальчиков, детей здешних мещан; у меня учится их всего десять человек, и каждый приносит мне по два рубля в месяц: вот вам уже и двадцать рублей в месяц! После обеда я вышиваю что-нибудь, вяжу, шью; это дает мне еще… рублей пятнадцать. Наконец, у меня есть в городе вечерние уроки музыки, три раза в неделю, по полтиннику за урок: вот и еще вам шесть рублей! Кроме того, случаются иногда и другие работы, на заказ, не так правильные, как эти, но больше выгодные, так что, круглым числом, я имею рублей до пятидесяти в месяц, которых мне не только вполне достаточно на мое содержание, но я даже немножко еще, предстаньте, и в кубышку откладываю! — заключила она с невыразимо милой улыбкой.

— Какая же вы славная женщина! — восторженно сказал Аргунов; — и вдруг, будто испугавшись звуков собственного своего голоса, растерялся, потупился, покраснел.

Молодая женщина, должно быть, поняла сразу искренность этих восторженных слов, и когда, через минуту, Андрей Александрович осмелился робко взглянуть на нее, она только улыбнулась особенной какой-то улыбкой.

— Видите, как нехорошо говорить не вполне прочувствованные любезности, — заметила она ему, по обыкновению, тихо-ласково:- сами же вот вы и покраснели!.. Но вернемся к нашему, весьма интересному для меня спору: согласились вы со мной или нет насчет независимости?

Аргунов бойко ободрился.

— Нет… не совсем, — отвечал он, прежде подумав несколько.

— В чем же мы расходимся?

— Независимость вашего изобретения задумана очень хорошо, — сказал Андрей Александрович: — вы за то ведь и пользуетесь ее привилегией; но она, позвольте вам сказать, удобна только в том случае, если все ваши стремления ограничиваются домашней деятельностью, скромным довольством в вашем хозяйстве…

— Положим, что у меня только такие стремления, что же вы скажете?

— А то, что у другого могут быть еще и другие: иной, например, хочет приносить заметную пользу обществу, для этого ему нужно и поле деятельности пошире вашего; и чтоб выбраться на такое поле, ему действительно не раз придется и поклониться, и уступить…

— У вас, должно быть, очень уступчивый характер, замечу вам мимоходом, — улыбнулась хозяйка.

— Н…ну, нельзя сказать! — улыбнулся, в свою очередь, Аргунов.

— Послушайте, как вы думаете, — сказала она серьезно:- капля дождя сама по себе приносит ведь весьма незаметную пользу?

— Да, по-видимому, очень незаметную.

— То-то и есть! Вы прибавили же вот: по-видимому, стало быть, вполне убеждены, что множество таких капель, упавших одновременно и на большом пространстве, принесут и очень заметную пользу, такую пользу, от которой бывают (не разб.) тысячи, миллионы!

— Пример ваш… немного староват, — заметил Аргунов откровенно.

— Да ведь что станешь делать! Иногда приходится прибегать за доказательствами и к старым истинам, если они и до сих пор все-таки истины… — ответила она, нисколько не обидясь его откровенным замечанием.

— Но не забудьте, что ведь человек не капля же дождя в самом деле: ему иногда хочется, даже случается, одному и разом, принести такую же точно пользу человечеству, какую приносят в разное время целые мириады дождевых капель!

— Да ведь я же вам еще давеча докладывала, что допускаю скачки только в отношении исключительных каких-нибудь личностей, исключительных именно по своим особенным талантам! — возразила хозяйка немножко нетерпеливо:- те всегда независимы, даже в своих уступках, потому что же они сами и управляют умами того общества, среди которого живут и действуют, а но оно управляет ими. Обыкновенному же смертному, как мы с вами, например… впрочем, извините, вы, может быть, считаете себя принадлежащим именно к числу таких личностей? — понравилась она и лукаво-вопросительно посмотрела на Аргунова.

— Увольте, пожалуйста! — сказал Андрей Александрович, рассмеявшись. «Нашла-таки ведь опять, бестия, чем уколоть меня!» — подумал он в ту же минуту.

— Так обыкновенному человеку, я хотела сказать, если только он искренне намерен быть истинно полезным кому-нибудь, надо, по-моему, прежде всего выработать себя и свою независимость, и потом уже делать свое дело, свободно, без шуму, не торопясь, чтобы не испортить всего, — продолжала молодая женщина медленно и с расстановкой. — Такая сознательная и твердая деятельность может действительно, со временем, выдвинуть вперед и обыкновенного человека, даже может постепенно обратиться у него сперва в не совсем обыкновенную деятельность, а там уж и прямо в необыкновенную, если он только будет настойчиво преследовать свою мысль. Мало ли людей выдвинулось таким же образом из толпы; за примерами недалеко ходить: множество скромных ученых — людей не особенно талантливых, а только умных — оставили благодаря этому свое полезное имя в истории человечества! Спрашивается теперь: что же лучше для человека, желающего принести посильную пользу? Идти ли к этой цели зависимо, путем наклонов и уступок, или идти свободно, путем постепенной нравственной разработки в самом себе и постепенного терпеливого труда? Тем более, что независимый человек может и высказываться независимее! Да, наконец, неужели вы, в самом деле, допустите, что человек, не умевший быть истинно и разумно полезным в своем ничтожестве, может сделаться именно таким от одного величия, которое упадет на него ни с того ни с сего, только благодаря его умению поклониться и уступить вовремя?