Томас Берджер - Маленький Большой Человек

• Название: Маленький Большой Человек
• Автор: Томас Берджер
• Жанр: Вестерн

---

И теперь я открою вам совершенно дикую, невероятную, нелепую, но единственно истинную причину того, чему суждено было случиться в канун великой годовщины. Причина эта называется Кастер… А вернее,- его голова. А ещё вернее – причёска… Да-да, я не смеюсь. И пусть всякие там писаки твердят чего угодно, не верьте им: всё – ерунда! А мне врать незачем. То было второе озарение, посетившее меня после беседы с Тесаком. И тогда я совершил, может, и не героический, Но кажется главный поступок в своей жизни. И не побоюсь сказать, что именно он, этот мой поступок, повлиял на исход того поистине великого события…

Поступок тот не был делом ни рук моих, ни ног моих, ни ножа, ни револьвера, ни ружья, ни даже слова – то был Поступок Мысли. И состоял он в том, что я отказался от своей давно лелеемой мечты – убить Кастера. Я взвесил всю известную мне диспозицию. И решил, что сделать это сейчас – означало бы совершить самое гнусное предательство по отношению к тем, ради кого я и должен был это сделать.

Едва спустившись с трапа «Дальнего Запада», я сразу же уловил витавший в воздухе дух недовольства: солдаты – те открыто костили Кастера за его злокозненный приказ, из-за которого солдатская жизнь, и без того безрадостная, превратилась в сущий «сухой» кошмар, и что их особенно угнетало, так это недосягаемая близость полковой казны. «Это что ж получается? – рассуждали самые ретивые,- выходит, если тебя укусит змея или, что ещё хуже, выпотрошит лазутчик, то это что ж – забесплатно?!» «Слыхали,- многозначительно шептали другие,- тут бочки сгружают, а жалованья – шиш тебе! Эдак краснорожие нас нарочно заморят – от жажды подохнем тут все!» «Да-а, а в Бисмарке мы бы славно покутили!» – подливая масла в огонь заключали третьи…

Оставив Кровавого Тесака, я двинулся обратно в лагерь, размышляя о превратностях человеческой натуры, как тут на берегу, чуть выше того места, где Паудер впадает в Йеллоустоун, я вдруг заметил какую-то подозрительную тёмную личность, застывшую в рыболовной позе. Более того, эта личность кажется мне отдаленно знакомой, а присмотревшись повнимательнее я с удивлением констатирую, что личность эта есть никто иной, как…

– Привет, Лавендер, вот так встреча, вот так сюрприз! – говорю этой тёмной личности, испытывая равное изумление как от факта её присутствия в лагере, так и от того, что сумел узнать её после стольких лет в таком неожиданном месте.

Лавендер испуганно озирается и замирает в недоумении. Что ж, его можно понять: я-то узнал его сразу – как увидел – так и узнал, потому как на Дальнем Западе едва ли другая, столь же тёмная личность с таким же оливковым цветом лица, полными губами и приплюснутым носом, да к тому же ещё в неизменной шляпе-канотье с орлиным пером; а ему на то же дело требуется гораздо больше усилий – у него от таких, как я, давно в глазах рябит.

Он долго щурится, хмурит лоб, склоняет голову то на левое плечо, то на правое и, наконец, разводит руками, ссылаясь на ослабление памяти.

– Да Джек я, Джек Крэбб! – кричу я ему в лицо. -Ну, Миссури, пастер Пендрейк, ну?

– Ну-ка, ну-ка,- начинает интересоваться он, снимает шляпу, встает, затем охает и заливается счастливым смехом. Смеясь, он толкает меня в грудь, я – его, и вот мы уже барахтаемся как два медвежонка, пытаясь задушить друг друга в объятиях. Не знаю уж почему, но радости от этой встречи у меня больше, чем от всех остальных встреч со всеми моими родственниками и с теми, кто называл себя таковыми.

– Слушай, Лавендер, каким ветром тебя сюда занесло? – наконец спохватился я, терзаемый любопытством. – Неужто пастору прискучило перековывать мечи на орала и он решил наоборот? И заделался полковым капелланом? Или того похлеще – личным исповедником у Кастера? Слу-у-у-шай, а может он совсем пошёл в артиллеристы, и теперь у него своя большая-большая пушка?

Лавендер замахал руками.

– Боже мой, какая пушка?

– Погоди-погоди,- не унимался я,- сейчас угадаю! Ну, конечно же! Никакой пушки у него нет, а есть большая-большая сабля и нож, которым он ковыряет в носу и снимает индейские скальпы.

– Какие скальпы? Какие орала? Побойся Бога, Джек! – всерьёз ужаснулся Лавендер.- Орала на мечи – скажешь тоже! Да пастор скорее бы удавился, чем вообразил себе такое непотребство!

…«Пастырь-пастырь, на носу пластырь, а в руке псалтырь, а на лбу волдырь!» – вспомнилась мне детская дразнилочка – в разных вариациях она как раз гуляла среди миссурийской детворы в пору моей безгрешной юности; куплетов в ней была целая уйма, и далеко не все из них были такими уж безобидными; попадались среди них и такие, что имели рифму «кочерга» – «рога», но это к слову… А Лавендер… Лавендер – он все тот же. И пусть ему уже за сорок, на тёмном, цвета черного дерева лице до сих пор ни единой морщинки; та же улыбка, та же наивность в глазах, ну, разве что кучерявую голову уже прихватил иней.

На нём куртка из оленьей шкуры, штаны с бахромой и пояс, расшитый бисером; причём, если не ошибаюсь, в манере Лакотов.

– Не-ет, – покачал головой Лавендер,- в армию пастор не пошёл бы ни за какие коврижки! Преподобный Пендрейк со скальпом… Ты, наверное, смеешься, Джек?

«Гляди-ка, а не зря он пошатался по «белому» свету – догадлив стал, дальше некуда!» – подумал я и признался:

– Да смеюсь я, смеюсь…

– Грешно смеяться над мёртвыми! – огорошил меня Лавендер, всем своим видом отображая кладбищенскую скорбь.

– Преподобного Пендрейка больше нет с нами, – торжественно и печально объявил он, так, будто Пре подобный Пендрейк скончался только сейчас, сию минуту, пока мы тут точили лясы и, между прочим, как раз ожидали его кончины.

– И как же это он, а? – зачем-то спросил я, как будто это имело хоть какое-то значение.

– Преподобный Пендрейк, – с глубоким прискорбием возвестил Лавендер, – ушёл от нас, подавился… облопался, то есть.

– Как облопался? – в свою очередь ужаснулся я столь неестественной по моим понятиям смерти.

Но Лавендер, как человек более попривыкший к таким смертям, только пожал плечами:

– Облопался, как есть облопался: откушал один из тех знатных обедов, что сварганила Люси; прилёг, по-обыкновению, вздремнуть, а покуда дремал, обед проснулся и потихоньку вспять, и прямо в эту, как её – трах… трах… как же она по-врачебному называется? – ну да, трахею! По нашему – не в то горло, ну, не в пастора корм. И вот он то ли хрюкнул, то ли всхлипнул; поерзал – а никто ничего понять не может – вот и всё, так и почил в бозе наш Преподобный Пендрейк…

– Выходит, облопался…- промямлил я, будучи настолько потрясен этим способом ухода в другой мир, что даже не смог выразить приличествующее случаю сожаление.

– Облопался, ну и облопался, и что? – не понял моего смущения Лавендер.- Смерть как смерть, не хуже…

В эту минуту, прервав его на полуслове, дернулась леска, и Лавендер подхватил удочку; он выждал, пока рыба склюет наживку, и ловко выдернил из-под воды пухлого желтоватого окунька с вытаращенными от изумления глазами.

– Вот так-то, – философски изрек он (то есть, не окунь, а Лавендер), – все мы смертны, все мы не вечны, но если благоволение Господне и впрямь распространяется на слуг его, то смерть у пастора была что надо, лучшей и пожелать невозможно: набил брюхо – и на боковую, только и делов-то, что не проснулся… По моему разумению, он сам себе выбрал смерть по душе, а Господь лишь поглядел на него и согласился! Что ж там было на обед, дай Бог памяти… ну да: в тот день как раз Люси запекла поросёнка в яблочном соусе – знатный был поросенок; что-что, а куховарить Люси была большая мастерица…

Внутри у меня что-то шевельнулось, сердце екнуло – и я испытал нечто среднее между сердечным приступом и желудочной коликой. «А миссис Пендрейк,- спросил я, затаив дыхание, совсем как после удара под дых,- она-то как? Что с ней? Где она? Замуж не вышла?»

– «Миссис? – Лавендер подумал и нанизал на крючок нового червячка.- Зачем же замуж? Замуж миссис не вышла. А чуть не в тот же день захлопнула в доме ставни, заложила дверь, и не то что замуж – на похороны не вышла! В церковь приехал новый священник, вот, ну, и поселить его собирались в том же доме,- да куда там, не тут то было. Уговорить бедную вдову покинуть насиженное гнездышко так никому и не удалось: ни всем миром, ни каждому отдельно. Так что, насколько я знаю, живет она там и поныне, а духовный пастырь – что ж, он обосновался в другом месте».

…Да-а-а, всю жизнь нас преследуют романтические идеи юности. Вот и за мной, куда б не забросила меня судьба, неусыпно охотился светлый образ миссис Пендрейк. Иногда закроешь глаза и представляешь себе: вот ты, значит, входишь в дом, а на пороге Она, миссис Пендрейк – в чём-то таком, простом и домашнем, и вот она протягивает к тебе руки…

– …И никого из прихожан, хоть они и белые, даже на порог не пустила…- некстати донесся до меня голос Лавендера.

Вот так всегда: не успеешь размечтаться, как на тебе – вечно найдется какой-то нелепый Лавендер со своим языком: бу-бу, бу-бу – все мечты распугает! А ещё рыболов называется… Нет уж, как хотите, а настоящая, возвышенная любовь (про которую в книжках пишут) в нашем низменном мире как бы даже и не жилец – ей, бедной, только и остается, что вот, как миссис Пендрейк, забаррикадироваться в доме, а посторонних и на порог не пускать,- ничего, пускай не лезут, хоть и белые, хоть и чёрные! Она, может, от всех и отгородилась только потому, что меня ждёт; может, ей всю жизнь только меня и не хватало: ступаю на порог, а она… ну, об этом я уже мечтал. Возвышенная любовь, она и есть удел мечтателей, а я, как вы понимаете, мечтатель. Оно бы, конечно, и здорово махнуть рукой на всякую мелочную дребедень, прыгнуть в седло и в дорогу – навстречу большой мечте; но как подумаешь, что тебе уже тридцать шесть, и пол-жизни за плечами, а ещё долги надо раздать, и… вместо дребедени махнешь на большую мечту; не про нас он, этот пирог! С годами, знаете, даже в любви из радикала становишься консерватором.