Дмитрий Басаргин - Море, солнце и…

• Название: Море, солнце и…
• Автор: Дмитрий Басаргин
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2006

---

Вниз, вниз к морю. Скорее, скорее нырнуть. Вм-м, блаженство. Где они, интересно, ловят этих мидий? Я бы и сам наловил, бесплатно, не в лом.

И не хочется уходить, но надо, надо. Так много еще нужно успеть до работы. Во-первых, съесть чебурек. Ну конечно, очередь, как в мавзолей. Виктор пристроился в хвосте и предался меланхоличным размышлениям. Большинство людей, стоя в очередях, которых, правда, почти не осталось сегодня, предаются размышлениям. И большинство этих размышлений — меланхоличные. Да, здесь самые вкусные чебуреки за одну гривну — шесть рублей, и за ними стоит постоять. Люди, кстати, здесь уже более одеты по сравнению с пляжем, хоть и ненамного. Такими они и останутся на протяжении всего своего пути по городу. Сначала это немного шокировало. Ну сами посудите, центр города, улица, как водится, им. Ленина, а на некоторых дамах вся одежда состоит из двух полосок и на нижнюю наброшено подобие рыбацкой сети. Позолоченной, правда. Недалеко ушли и представители сильного пола. Самые яркие типажи — из тех, что хватило бы небольшому людоедскому племени на месяц пропитания — обходятся здесь в лучшем случае шортами и расшитыми круглыми шапочками типа «зэчка», они в этом сезоне особенно модны. И это никого не смущает. Местные нравы очень легкомысленны.

Кстати, вот живой пример — честное семейство Кравченко при всем параде. Папа, мама и Гоша. Папа — «зэчка», шорты, очки, цепь; мама — купальник, очки, парео на бедрах, правда не в сетку, а сплошное; Гоша — трусы, сандалии, панама. Помахать им по-соседски, Гошке подмигнуть. Ишь ты, машину-то к сердцу прижал, не оставляет дома, не ровен час опять уведут. Вон, кстати, чуть отстав от них, топает его вечный оппонент и товарищ по играм Кирилл. С мамой, естественно. Папа, скорее всего, дома «отсыхает» в обнимку с бутылкой пива «Крым» и вселенской тоской в голове. От которой пиво «Крым» если и спасет, то от силы на час. А не надо было столько местного вина вчера вливать! Ф-фу, какой чад из этой чебуречной! Как они там не поугарают, бедные. По секрету скажем, что сам Виктор в первые дни, поддавшись обаянию местного алкоголя, тоже перелетал планку пару раз. Один раз, стыдно сказать, вышибала Петя из бара, где работал Виктор, унес его под утро домой как куль с картошкой — на плече. Благо живет этот «терминатор» рядом — через улицу. Забавно просыпаться под покрывалом с гитарой в обнимку и в кедах. Гитару он мертво обнял еще в баре, а почему в тот роковой вечер надел кеды — запамятовал. Тьфу, какая гадость, какая гадость… Так что папе Кирилла можно только посочувствовать. Маме, впрочем, тоже. Привет, привет! Главное, как говорил тов. Жеглов, улыбаться людям, они это любят. Эй, Кирилл, э-эй, ну улыбнись дяде Вите! Ишь, надулся, обиделся за машину Гошкину. Ла-адно, дуйся-дуйся. Вот так, встав в центре кипарисовой аллеи, можно встретить всех знакомых и массу незнакомых людей. Да и как иначе, центральный, можно сказать, городской бульвар. И чего здесь только нет. И кого.

Разглядывая прохожих и оценивая по степени загара, кто как давно приехал — все от вынужденного безделья, — герой наш невольно загляделся на стройную девочку/девушку. Да-а! Здравствуй, как говорится, старость! Не могу отличить пятнадцати- от двадцатилетних. Вот сколько ей, скажите на милость? Какие красивые встречаются девочки-аборигенки: тоненькие, смуглые, кожа гладкая, глаза быстрые, жгучие… Незаметно он достоялся до заветного окна, оттуда пыхнуло жаром и черноволосая черноглазая очень усталая женщина, почти без косметики на лице, спросила: «Вам?»

— Два с мясом (чебуреки бывают еще и с сыром), с собой, — сказал и подумал: «А хотел ведь один, да пока достоишься… Да, какие красивые бывают девчонки. И куда потом что девается?»

Девчонка, между тем, будто что-то искала. Что-то или кого-то, обводя взглядом всех идущих навстречу людей и стараясь обогнать попутный людской поток. Вдруг, чуть-чуть не дойдя до очереди в чебуречную, от которой только отходил наш герой, она вспыхнула, отвернулась к ближайшему лотку с деревянными поделками и с детской категоричностью ткнула пальцем в первые попавшиеся бусы: «Эти сколько?»

«А ведь нашла, кого искала», — любуясь ею украдкой и уписывая чебурек, подумал Виктор. Вон как покраснела, сквозь смуглоту видать. Он с любопытством огляделся, тоже украдкой. Никого вокруг, кто мог бы вызвать такое смущение, ни стайки таких же девчонок, ни подростков близких по возрасту. Да никто и не замечает ее. Люди текут двумя встречными потоками — к морю и от моря. Пошел и он вместе с тем потоком, что от моря, блаженно щурясь на солнце.

* * *

Вечер упал на город, как темное покрывало на клетку попугая, накрыв сразу и полностью все селение. С той лишь разницей, что попугай при этом замолкает, город же в темноте загомонил еще сильнее. Танцевальная музыка, с преобладанием низких частот. Тут и там караоке: «…а-Владимирский централ (ветер северный)! а-Этапом из Твери…»

На набережной — шум невидимого моря, восторженные крики купающихся голыми в темноте. Дерево — сандаловое и можжевеловое — в прохладном вечернем воздухе пахнет иначе, чем на жаре, но остро по-своему. А ракушки у лоточников в свете ламп… Нет, это какое-то безумие!

И опять возвращается трудноуловимое ощущение театра, или, скорее, игры в какой-то безымянной пьесе. Ощущение сцены. Особенно если углубиться в боковую аллею какого-нибудь бывшего санаторного парка. Все эти кипарисы — странная прихоть Творца, мох на ветках — и это дерево? Как говорил г-н Станиславский: «Не верю!» Но и когда выходишь из боковой аллеи на центральную, ощущение невиданного действа не только не пропадает, оно усиливается. Здесь на сравнительно небольшом пространстве уживаются и морской ресторан с огромными аквариумами и зеленым колышущимся светом, и шинок за плетнем, где еду разносят хлопцы в косоворотках и шароварах, и даже какое-то подобие кафешантана на современный лад. Девицы в сногсшибательных, просто сногсшибательных нарядах, этакие гипертрофированные снежинки с гигантскими белыми кружевными кокошниками, крыльями, веерами и алчными лицами. Эквивалент в деньгах — пять гривен. Это фото со «снежинками». А вы что подумали?

А вот и наш бар.

— Привет, Петя.

— Привет, забулдыга.

— Не надо о былом…

Посетителей пока еще мало, вечер для них только начался, судя по трезвым лицам. Так что можно не спеша разложить шнуры, «примочку», подключиться, проверить звук, микрофон. Итак…

— Буэнос ночес, амиго. (Как с наличными, гринго?) Если вы не против, я начну.

Тихое вкрадчивое начало перебором на «чистом» звуке, без «примочки». Жуйте-жуйте, грингос. Все тридцать восемь удовольствий за ваши грязные песо. Я не для вас играю, вы пришли пожрать под музыку в дорогом баре. Я играю для тех, кто стоит за забором. Они шли куда-то или откуда-то, но остановились здесь. У них, может, и денег-то нет, но играю я для них.

Пришло время. Педаль.

Неистовое фламенко! Фламенко экстремистос!

Оле! Оле!

В воздухе запахло опилками и кровью. Бык не хочет умирать, а тореро — быть покалеченным.

Торро!

«Отвратителен переход от жизни к смерти». Но и привлекателен — для вас. Вы отвернетесь и очень оскорбитесь, если вам сказать, что некоторые части тела у вас отвердели или наоборот обмякли, в зависимости от пола. Вы возбуждены, ведь смерть дышит так близко, но не вам в лицо. Так платите за это!

Ф-фу! У меня перекур, пусть музыкальный центр поработает. После каждой такой песни руки дрожат и пот градом. «Зафузить» фламенко — хорошая мысль, но энергоемкая. Следующим номером пойдет Тито со своими тарантулами — номер попроще. Где моя вода?

— Ты хорошо играешь.

— Спасибо.

Девчонка… Та самая… Стоп…

— Почему ты играешь здесь? Им? — в ее голосе звучало столько детского максимализма, что он улыбнулся. Только дети верят во что-то решительно и бесповоротно, с годами это качество безвозвратно теряется.

— А где же мне играть? На улице?

— Они не слышат тебя.

— Почему?

— Не слышат и все.

— А ты слышишь?

— Я слышу. Пахнет, как бы… — она повела рукой в воздухе, стараясь подобрать слово, — как бы опилками и кровью.

— …?

— Ну, опилками посыпают арену для корриды. А кровь — быка.

— А может тореро?

— Нет, быка.

— Как много ты знаешь для своего возраста, — улыбка легкого превосходства.

— Пф! Мне, между прочим, уже шестнадцать. Почти, — высокомерная гримаска. — И я не знала. Ну, про опилки, кровь — я не знала, этим пахла твоя песня.

Он вдруг поймал себя на мысли, что она очень красива. Потрясающе красива. Дело даже не в правильности черт лица, молодости, хотя и в этом, конечно, тоже. Дело в соединении всего вокруг с ней, если так можно выразиться. Красные фонари цветомузыки, черная ночь, как черный бархат. Она стояла, как Кармен, перешагнувшая реку времени — длинное темное платье с открытыми плечами, черные глаза, черные волосы, черная ночь за спиной… Красное и черное — трагическое и прекрасное.