Дэниел Хоуп - Когда можно аплодировать? Путеводитель для любителей классической музыки

• Название: Когда можно аплодировать? Путеводитель для любителей классической музыки
• Автор: Дэниел Хоуп
• Издательство: АСТ, Астрель, ВКТ
• Жанр: Музыка, музыканты
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-068478-6, 978-5-271-29143-2, 978-5-226-03354-1

Классическую музыку любят многие. Но именно там, где можно насладиться ею в живом исполнении — в концертном зале, — иные чувствуют себя неуютно. Это не в последнюю очередь связано с традициями и ритуалами, которые дилетанты понимают и принимают с большим трудом. Знаменитый скрипач Дэниел Хоуп постоянно сталкивается на своих концертах с многочисленными вопросами слушателей. Почему инструменты настраивают по тону гобоя? Почему дирижер перед началом здоровается за руку только с концертмейстером? Почему музыканты играют то по нотам, то без них? Откуда появился фрак как форменная одежда оркестрантов? Что делает скрипач, когда у него рвется струна? И кто, собственно, решил, что между частями симфонии не положено аплодировать?

На эти и многие другие вопросы дает ответ эта книга.

---

Эти вопросы имеют отношение и ко многим другим композиторам. История музыки полна конфликтов, композиторы конфликтовали с церковными и светскими властями, достаточно вспомнить о Палестрине и его раздорах с папой римским, Верди и его проблемах цензурой или Рихарде Вагнере, который подвергался гонениям за свои революционные взгляды. И разумеется, о наихудших формах наказаний и преследований в XX веке, в нацистской Германии и в России при сталинской диктатуре. Прежде чем записывать на CD оба скрипичных концерта Дмитрия Шостаковича, я счёл своей первейшей обязанностью интенсивно заняться биографией этого композитора, прочесть, в каких тяжелейших условиях он работал в сталинскую эпоху, в каком постоянном страхе жил, боясь в наказание за свою музыку стать жертвой политических «чисток».

Что до Бетховена, то меня живо интересовало, в каких отношениях он был с аристократической верхушкой, что думал о революции и Реставрации, как воспринимал эпоху реакции, наступившую в Австрии после поражения Наполеона. Взять к примеру тот факт, когда он в ярости вычеркнул из партитуры своей «Героической» симфонии имя Наполеона, когда узнал, что этот корсиканский генерал провозгласил себя императором. Был ли он таким «титаном», каким его изображают во многих исследованиях? Я этим не мог удовлетвориться. Мне хотелось знать, каким он был на самом деле, что им двигало, откуда он черпал энергию, почему часто бывал невыносим для своего окружения, что его радовало и что приводило в отчаяние. Я считаю, что каждый человек, слушающий его музыку, должен хоть что-то знать обо всём этом. Нельзя сказать, что его жизнь с точностью отразилась в его сочинениях, или что отдельные сочинения представляют собой описание его душевных состояний — но его музыку воспринимаешь иначе, когда ближе узнаешь его как человека.

МОЦАРТ — БОЖЕСТВЕННОЕ ДИТЯ

То же касается Моцарта, другого великого классика. Почему нам нельзя знать, что он не был святым? Восхищение его операми, симфониями и концертами из-за этого не станет меньше, напротив, оно лишь возрастёт. Мы будем ещё больше удивляться тому громадному наследию, которое он оставил, прожив всего тридцать шесть лет. Особенно когда представим себе жизнерадостного молодого человека, который любил вечеринки, не чурался флирта и мог ночи напролёт проводить за игрой в карты или на бильярде.

Конечно, Моцарт — один из величайших гениев в истории человечества, достойный обожания и преклонения, и я упал бы перед ним на колени, если бы его встретил. Но неземным существом он не был! Он был человеком, с сильными и слабыми сторонами, до крайности шаловливым и необузданным, временами впадавшим в глубокое уныние. И то, что он мог, несмотря на всё это, писать такую музыку, в моих глазах придаёт его чудесному дару волшебную полноту.

При всём том он не был инфантильным приспособленцем. Напротив, Моцарт жил своим умом и нередко вступал в спор со своим непосредственным начальством и представителями элиты тогдашнего общества. Он ненавидел подхалимов и подлиз и презирал коллег, готовых поступиться самоуважением художника ради дружеских отношений с вышестоящими. В известной мере он был игрок, не боящийся риска и готовый всё поставить на карту. Почему я об этом говорю? Потому что когда впервые слышишь его музыку, обо всём этом не имеешь ни малейшего представления. Она просто прекрасна.

Но в сокровенных глубинах его музыки можно услышать и прочувствовать его отношение к жизни, темперамент, особенности характера, мир чувств. Неожиданно открываешь для себя неповторимый моцартовский шарм, моцартовскую шутку, его наслаждение игрой, его иронию. Точно так же у Бетховена можно услышать своенравие, резкость, энергичность и бескомпромиссность, готовность биться головой о стену. И с другой стороны — неслыханное богатство и глубину чувств, меланхолию — в тягучих музыкальных фразах или в том, как душераздирающе он жалуется в «Гейлигенштадском завещании» на свою глухоту: «О люди, считающие меня злонравным, упрямым мизантропом, — как вы несправедливы ко мне, ведь вы не знаете тайной причины того, что видите» (пер. Л.В. Кириллиной).

Оба они, причём Бетховен ещё в большей мере, чем Моцарт, были первыми композиторами, которые шли своим собственным путём, не состоя на службе у знатных господ и желая оставаться свободными художниками, нести ответственность только перед собой и своими слушателями. Насколько обострённым было чувство собственного достоинства у Бетховена, показывает его откровенное высказывание в адрес князя Лихновского, его благородного покровителя, который иногда позволял себе быть высокомерным: «Князь! Тем, что Вы собой представляете, Вы обязаны случаю и происхождению; я же достиг всего сам. Князей было и будет тысячи, Бетховен же один». Чувство собственного достоинства было присуще и Йозефу Гайдну, старшему из трёх венских классиков, и он, один из самых знаменитых композиторов своего времени, проложивший новые пути в развитии жанров симфонии, струнного квартета и сонаты, имел на это все основания. Тем не менее он как раз подчинялся традициям своего времени, ибо вплоть до пятьдесят восьмого года своей жизни Гайдн служил капельмейстером у князя Эстергази, занимал высокое положение в придворной иерархии, и не был свободным художником.

МУЗЫКА НА ПЕРЕЛОМЕ

С Гайдна, Моцарта и Бетховена началось новое летоисчисление в музыке, совпавшее с историческим периодом, отмеченным великими переворотами и в других областях жизни. Заканчивалась эпоха абсолютизма и неограниченного господства князей, повсюду в Европе, под влиянием идей Просвещения, набирало силу новое мышление, ставившее под сомнение прежние порядки. Философы, учёные и люди искусства призывали к религиозной терпимости и равенству перед законом, настаивали на конституционном ограничении монархической власти и выступали за отделение церкви от государства. Эти требования привели к революции 1789 года во Франции, а в Австрии — к относительно мягким реформам «сверху» в годы правления императора Иосифа II.

Искусство тоже пошло по новому пути. Оно больше не прославляло княжескую власть, не забавляло верхние десять тысяч и не отдавалось благоговейному служению церкви. На передний план выдвинулась индивидуальность, человек с его чувствами и страстями, радостями и страхами. Своего рода заклинанием стало слово «чувствительность», как в литературе, так и в музыке, в которой три великих венских композитора создали новый эталон. Они изобрели новый музыкальный язык, в котором слились в гармоническое единство форма и содержание, язык такой же совершенный, как античное искусство. Поэтому их музыку назвали «классической», ибо она воспринималась, как пример и образец для подражания.

Вводная беседа о Бетховене, о которой я упомянул выше, была недостаточно продолжительной, чтобы подробно осветить все аспекты «венской классики». Но мы всё же обсудили некоторые важные детали, способные помочь пониманию музыки, — музыки, которая в конечном счёте может сама рассказать о себе. Кто-то из присутствующих процитировал знаменитое высказывание исследователя древности Винкельмана, его слова о «благородной простоте и спокойном величии» классики. Они убедили не всех. Поэтому в качестве альтернативы я предложил им прослушать начало увертюры моцартовского «Дон Жуана» или длинную фразу из Седьмой симфонии Бетховена. В них было всё: гениальное величие, безупречная форма, глубина восприятия и богатство чувств. Это были звуки, которые, как однажды сказал французский писатель Виктор Гюго, выражают то, «что нельзя высказать и о чём невозможно умолчать».

ЧТО ТРИ ВЕЛИКИХ МУЗЫКАНТА ГОВОРИЛИ О МУЗЫКЕ…

Музыка — более высокое откровение, чем вся мудрость и философия. Кому открывается моя музыка, тот избавляется от всех тех бед, которые терзают других людей.

Людвиг ван Бетховен

Музыка, изображающая даже нечто ужасное, должна не оскорблять слух, а доставлять удовольствие, то есть всё время оставаться музыкой.

Вольфганг Амадей Моцарт

Вот чего недостаёт многим нашим молодым композиторам: они сочиняют один опус за другим, едва успев начать, они обрывают музыку; но когда их послушаешь, в сердце ничего не остаётся.

Йозеф Гайдн

…И ЧТО ГОВОРИЛИ О НИХ ДРУГИЕ

Гайдн и Моцарт, творцы новой инструментальной музыки, первыми продемонстрировали нам искусство в его небывалом блеске, но вглядывался в него с великой любовью и проникал в его суть один Бетховен.

Э.Т.А. Гофман, писатель и музыкант

Магическая сила Гайдна заключается в том, что в его творчестве господствуют свобода и радость. Его радость импульсивна, естественна, чиста, непобедима и постоянна.