Зухра Сидикова - Тайна

• Название: Тайна
• Автор: Зухра Сидикова
• Жанр: Детектив

Все в его жизни было предусмотрено и предсказуемо.

Но внезапно ровный ход его жизни был прерван. Кто-то решил нарушить установленный им порядок. Что-то в его жизни стало происходить - незапланированное и непредусмотренное…

Кто-то вторгся в его жизнь, нарушил ее конфиденциальность, ее стабильность и размеренность. Он чувствовал, что за ним наблюдают. Появился некто, чье присутствие он с недавних пор стал явственно ощущать. За спиной – когда шел по длинному коридору своего офиса или направлялся к машине после рабочего дня, за окном – когда ужинал в любимом ресторане, среди деревьев – когда подъезжал к дому, на том конце провода – когда поднимал телефонную трубку. 

---

Макс вяло усмехнулся, пожал плечами, настроения поддерживать шутливый тон беседы не было.

- Если я больше не нужен, с вашего позволения я вас покину - дела, - он пожал руку капитану, холодно кивнул Володьке, сверлящему его недобрым взглядом.

- Думаю, еще придется нам встретиться, Максим Олегович, немало в этом деле неясного, - капитан, прищурившись, наблюдал за ними.

- Встретимся, Степан Ильич, жду вашего звонка, – Макс пошел к двери.

Владимир ничего не сказал ему вслед, но пока дверь не захлопнулась за спиной, Градов чувствовал, что старый друг смотрит ему в спину.

Глава седьмая

За столом собралась вся его большая дружная семья. По правую руку старшая дочь Люба с мужем Иннокентием и двумя дочками Катенькой и Настеной, по левую - младшая дочь Иринка с мужем Иваном и сыном Витюшей. Жена Вера Николаевна хлопотала на кухне вместе со своей бессменной помощницей и няней всех детей и внуков Марьей Петровной, полной бойкой женщиной. Из кухни все время что-нибудь выносили, и скоро большой стол, занимавший центр столовой, под белоснежной хрустящей скатертью полностью заставили тарелками, тарелочками, блюдцами, плошками, вазочками. Здесь имелось все, что так любил Виктор Борисович – наваристый ярко-красный борщ с расплывающимся белым пятном сметаны, дымящиеся куски говядины, отварная картошка, посыпанная укропом с тающим янтарно на желтых рассыпчатых кругляшах сливочным маслом, ноздреватые блины с икрой, румяная, глянцево лоснящаяся курица и, конечно, множество солений, по которым слыла большой мастерицей  Вера Николаевна: хрустящая квашеная капуста, маринованные огурчики, помидоры в томатном соку, соленые грузди и рыжики.

Виктор Борисович вдохнул этот сытный, вкусный, щекочущий ноздри домашний теплый дух, и вдруг больно защемило сердце, на мгновенье показалось, что это в последний раз… в последний раз сидит он за семейным столом, в последний раз видит эти лица - родные, любимые… Он оглядел их всех. Внучки Катюша и Настена, сблизив головы, о чем-то шептались, тихонько посмеиваясь. Дочери переговаривались о чем-то вполголоса - обе красавицы, высокие, статные, темноволосые в мать. Старший зять Иннокентий, облокотившись на спинку стула, сосредоточено думал о чем-то своем – очень умен был, первый помощник во всех делах. Иван переглядывался с Иринкой, улыбаясь глазами. Младший, любимый внук Витюша катал хлебные шарики, он обижался на деда: тот не хотел брать его с собой в эту поездку, нагрянувшую так внезапно, – семье пришлось сказать, что плохо себя чувствует, что нуждается в отдыхе. Теперь вот Витя сердится, а ведь дед и внук так дружны, между ними особенно близкие доверительные отношения. Виктор Борисович подозвал мальчика, тот, опустив голову и насупив пушистые бровки, подошел. Заговорили тихо, вполголоса. Почему-то никто из присутствующих на этом семейном обеде не хотел нарушать тишину, которая воцарилась в столовой, словно все находились в каком-то торжественном ожидании чего-то важного, что вот-вот произойдет с минуты на минуту. Виктор Борисович, скрывая улыбку, серьезно, как со взрослым, беседовал с внуком. Тот все еще хмурился, но вдруг его лицо с детскими ямочками на пухлых щеках оживилось, он заулыбался, закивал головой, глаза его заблестели. Он прижался к деду боком, облокотившись на ручку высокого кресла, на котором вот уж столько лет восседал во главе стола глава семейства, заговорил быстро и оживленно. Виктор Борисович слушал мальчика, улыбаясь, затем поцеловал его в кудрявый затылок. Витя вернулся на свое место и с увлечением стал рассказывать отцу, что дед привезет ему много интересного с побережья, а следующим летом они обязательно поедут вместе к морю.

Виктор Борисович еще раз взглянул на свое любимое семейство, тряхнул седой головой, чтобы отогнать тяжелые мысли, и крикнул:

- Вера, Марья Петровна, садитесь уже, кушать хочется!

За столом стало оживленно, зазвучали голоса, зазвенели бокалы, застучали ложки.

- Ну что, папа, – сказала Люба, вытянув над столом руку с бокалом вина, - выпьем за твой отдых на Черноморском побережье?

- Выпьем! – подхватил Иван. - И как это вы решились, Виктор Борисович?!

Младший зять - неглупый расторопный малый, но с ехидцей. Вот и сейчас, Арсеньев уверен, Иван намекает на то, что тесть не хочет уходить на покой, несмотря на солидный возраст, дела свои не доверяет никому, даже зятьям, тщательно проверяет каждую бумагу, каждое распоряжение.

В другое время Виктор Борисович не преминул бы затеять с зятем словесную баталию о безответственности, халатности, нерадивости молодого поколения. Обычно он выходил из этих вежливых, но полных едкими намеками поединков победителем, Иван скоро сникал, понимая, что все равно не переговорит тестя. Но сейчас Виктору Борисовичу не хотелось говорить ничего неприятного. Он хотел запомнить свою семью дружной, любящей. Он только улыбнулся.

- Да что-то устал очень. Сердце пошаливает. Хочу отдохнуть.

- Ну и правильно, папочка, - подхватила Иринка, – сколько можно работать. Жаль вот только - маму с собой не хочешь брать. Вместе вам, наверное, лучше было бы.

- Не могу уговорить, - вздыхает Вера Николаевна. – Говорит, от меня тоже хочет отдохнуть.

- И меня тоже дедушка не хочет брать на море, - вставляет удрученно Витюша, - только в следующем году…

- И мы тоже хотим на море! - хором кричат Катя и Настена.

- Ну вот, закудахтали, - серьезно говорит Иннокентий. – Какой же это отдых, если вы будете вокруг? Тогда и смысла нет уезжать.

- Правильно, - подхватывает Люба. – Папа, ни о чем не тревожься. Отдыхай спокойно. Мы здесь справимся со всеми делами. Сколько захочется, столько и отдыхай. Санаторий прекрасный. Море еще теплое. Лечение будешь получать. Вернешься бодрым, молодым, здоровым.

- Осторожно только надо, – робко вставляет вдруг Марья Петровна, сидящая в конце стола. – Ведь сестра-то моя двоюродная, Ксения, как убивается по своему Костику, не передать, целые дни на кладбище пропадает, плачет день и ночь. А что плакать-то теперь, не вернешь сыночка-то. А молодой ведь, жена с ребеночком остались. Теперь плачь, не плачь… - Она замолчала, увидев, что все смотрят на нее, уткнулась в тарелку.

За столом стало тихо.

- Жалко парня, - вздохнул Иннокентий. - Толковый был, исполнительный.

- Вот ведь как бывает, - сказал Иван, взглянув на тестя, - премировали путевкой на море, а получилось на тот свет!

Виктор Борисович помрачнел. Ирина, заметив это, поспешила вставить:

- Ну, папа у нас на машине лихачить не станет, будет спокойно на песочке лежать, на солнышке греться. Ох, папка, как я тебе завидую!

- Может, лучше было бы в Эмираты, или хотя бы в Турцию, - произнесла Люба. – Все-таки там спокойнее, сервис намного выше.

- Нет, - чуть раздраженно ответил Арсеньев, его расстроила эта болтовня о Косте, - хочу, чтобы вокруг на русском языке говорили!

- Деда! - Витюша приподнялся со своего места и громко, так, чтобы перекричать взрослых, сказал: - Деда, так ты не забудь, привези мне раковин самых огромных, какие там будут, и краба живого, и тоже самого огромного!

Все засмеялись, словно обрадовавшись тому, что можно сменить тему.

- Тебя краб за нос цапнет! - сказала Катюша. - У тебя нос распухнет и будет как у твоего Джека, когда его пчела за нос укусила.

- А вот и не цапнет, - сказал Витюша, - не цапнет. Я с ним подружусь и буду его изучать!

За столом снова воцарилось то оживление, та близость, та радость от присутствия друг друга, которые всегда существовали в их семье, и которые были основой этой семьи.

Виктор Борисович всматривался в любимые лица, вслушивался в родные голоса. И вдруг снова почувствовал, как ему страшно… страшно до тошноты, до мелкой дрожи в коленях, до озноба, холодными мурашками пробегающего по спине.

Все эти несколько месяцев были для него полны страха - липкого, противного, облепившего как паутина.

Никогда еще ему не было так страшно.

Ни тогда, когда ребенком он упал в заброшенный колодец на окраине деревни, и больше суток просидел в затхлой сырой темноте, устав плакать и звать на помощь, слушая, как глухо отражается эхо от склизких илистых стен, не поверив сразу, что его нашли, что вытащили мокрого, перепачканного, что мать тискает его и плачет в голос.

Ни тогда, когда он метался по пахнущему хлоркой белому больничному коридору и неистово стучало сердце от животного отцовского страха за младшую, горячо любимую дочку девятнадцатилетнюю Иринку, которую отдали замуж год назад и которая рожала теперь в палате за закрытыми дверями, рожала тяжело, в муках, он слышал ее тоненький мучительно взвизгивающий голос, видел, как бегают в палату и обратно запыхавшиеся медсестры, и молился неумело, дрожа губами: «Господи, боже!.. Пронеси чашу сию, помилуй, господи!.. Не дай умереть моей девочке, господи! Спаси, спаси!..» И пот стекал холодными каплями по лицу и по спине, на лавке сжался в комок молодой зять, муж Иринки, Иван – бледный, с виноватым лицом, больно сжимало сердце, и не отпускало, пока не закричал оглушительно младенец, и доктор со слипшимися на лбу волосами, распахнув двери, не сказал, устало выдохнув: «Поздравляю с внуком, Виктор Борисович!»