Идиллия Дедусенко - В «игру» вступает дублер

• Название: В «игру» вступает дублер
• Автор: Идиллия Дедусенко
• Жанр: О войне

Кто ты, Зигфрид? Долгое время этого не знал почти никто, потому что у него было ещё одно имя. Но радистке Анне, которая шлёт от него в центр телеграммы, неважно, как его зовут: с ним её объединяет общее дело и любовь. При поддержке патриотов Зигфрид ведёт смелую и опасную «игру» с абвером и гестапо, добывая важные сведения для штаба разведгруппы госбезопасности, действующей на оккупированной территории Северного Кавказа и в прифронтовой полосе.

Повесть написана на основе воспоминаний Г. Артёмова (псевдоним), принимавшего участие в деятельности этой группы. Все имена изменены, многие эпизоды (в силу художественной целесообразности) скорректированы. Никого из реальных лиц уже нет в живых, но жива память о них. Эта книга — дань благодарности военным чекистам и патриотам, которые внесли свой весомый вклад в победу над гитлеровским фашизмом.

---

Только хотела взяться за пальто, почистить да погладить, как в дверь постучали. Анна повесила пальто в шкаф и пошла открывать.

В первую минуту опешила: у двери стоял красивый молодой человек интеллигентного вида с книгой в руке. Несколько секунд он молча разглядывал Анну, и от неё не скрылось мимолётное выражение не то удивления, не то восхищения. Наконец он улыбнулся и спросил:

— Вы даёте уроки немецкого языка?

Анна напряглась, мысленно выверяя точность слов, затем чётко произнесла заученную фразу:

— По вторникам и четвергам.

Теперь всё зависело от того, как он ответит.

— Я предпочёл бы заниматься по средам и пятницам, — сказал молодой человек.

— Можно по средам и пятницам, — всё ещё настороженно согласилась она.

— Тогда позвольте войти?

Анна перевела дух:

— Ой, конечно, входите!

— Вы одна?

— Да, отец придёт часа через два.

В тот день они, наконец, вытащили «Юрку» на свет, и гость стал вхолостую отрабатывать с ней приёмы передачи. Убедившись, что она с этим справляется неплохо, он подошёл к этажерке с книгами — там стояли те, которые можно было найти в любой домашней библиотеке, не говоря уже о городской: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев. Но раскрыл ту, что принёс с собой. Это была «Анна Каренина» Толстого. Молодой человек выбрал некоторые словосочетания и принялся шифровать текст, одновременно поясняя Анне, как это делается. Система была предельно проста. Шифровальщику надо только взять определённую книгу, раскрыть на определённой странице и прочесть нужную строку. Такой шифр предохранял от неожиданностей, и прятать его не было необходимости.

Анна оказалась способной ученицей, быстро усвоив кодирование. Оставалось самое главное — быстро передать следующий текст: «Папа здоров, занимается ремонтом. Объявился дальний родственник, с которым не виделись с пятого класса. Зазнался, меня пока не признаёт и говорит свысока, хотя, кажется, он тоже Рух. Хвастал фотографией брата. Дядя внезапно уехал неизвестно куда».

— Сегодня сеанс связи в семнадцать тридцать, ровно через две минуты, — сказал гость. — Настраивайтесь на волну и постарайтесь передать текст как можно быстрее.

Анна надела наушники, взяла шифровку. Услышав позывные, застучала ключом. И будто что-то заворожило её. Сейчас она была целиком во власти этого священнодействия. А гость посматривал в наружное окно через открытую между комнатами дверь. Дом стоял в конце переулка, почти в тупике, и прежде чем подойти или подъехать к нему, надо было обогнуть небольшой квартальчик и пройти практически весь переулок. Любой, кто появляется в его начале, хорошо виден из окна.

Анна простучала последние знаки, и гость поспешно сказал:

— В конце поставьте моё имя: Зигфрид.

Она быстро отстучала подпись.

— Теперь немедленно прячьте «игрушку», — сказал Зигфрид.

Место для «Юрки», действительно, оказалось вполне надёжным. Печь в комнате Анны стояла одним боком к её кровати. С этой стороны была когда-то духовка, которую отец потом перенёс на лицевую сторону, а отверстие, закрытое заслонкой, искусно загрунтовал под стену и побелил, как и всю печь. Чтобы достать рацию или спрятать, нужно толкнуть кровать, стоявшую на маленьких колёсиках, к противоположной стене и поднять заслонку. Для большей надёжности Анна закрывала рацию каким-то старьём. Эта печь давно уже не топилась, так как Пётр Фёдорович сложил в гостиной «голландку», которая обогревала и Анину комнату, но для постороннего глаза она была действующей, и не сразу придёт кому-нибудь в голову искать потайную духовку.

Укрыв «Юрку» и придвинув кровать, они впервые за эти несколько минут посмотрели друг на друга с вниманием и интересом, как смотрят люди при первом знакомстве. Он улыбнулся и сказал:

— Вот и познакомились, наконец, Анечка.

Анна быстро опустила голову, чтобы он не заметил, как она покраснела. В его голосе ей почудилось нечто такое, что не имело отношения ни к радиошифровке, ни к «Юрке». Это предназначалось только её одной.

— Я буду приходить часто. Действительно, займёмся немецким языком, как вы и предлагаете: по вторникам и четвергам. Мне это совсем не помешает.

— А это? — Анна растерянно показала на печь.

— И это — тоже, но, возможно, не так часто. Достаточно одного раза в неделю, но будем исходить из необходимости. Иногда я буду только давать текст шифровки, а передавать будете сами. Ну, я пойду?

— Вы можете выйти через веранду и пройти дворами, вас никто не заметит. Попадёте сразу в центр.

— Сегодня не надо. Никакой опасности нет. Радиограмму могли перехватить, но запеленговать место вряд ли успели. Соседи, наверное, видели, как я входил, поэтому я должен и выйти отсюда у них на глазах. Ну, до встречи.

— До встречи, — ответила Анна, чувствуя, что не может сдержать улыбки.

А в это время за десятки километров от них генерал Панов, приказав увести арестованного, отпустил Кондратьева и Рыжова. Оставшись с Игнатовым, задумчиво спросил:

— Если Зигфрид жив, то почему он молчит? Больше недели прошло после бомбёжки, а мы ничего толком не знаем о её результатах. И вообще, многое надо выяснить. Например, что это за разведшкола?

Игнатов не успел ничего ответить, как в кабинет буквально влетел Кондратьев, таща за собой радиста.

— Зигфрид! — только и сумел вымолвить он, переполненный волнением.

По лицу Панова скользнуло какое-то подобие улыбки, остальные открыто радовались, что операция «Дас Фенстер» по дезинформации немцев оказалась своевременной и удачной, отвлекла внимание врага от Зигфрида, и что он, наконец, дал о себе знать. Но встревожило его донесение о допросе гестаповцами и встрече с бывшим одноклассником. Он может раскрыть Зигфрида. Надо что-то предпринять. И прежде всего срочно выяснить, что это за Рух. Впрочем, из шифровки ясно, что фамилия предположительна. Придётся посылать человека в подмосковную школу, где учился Зигфрид, поднимать архивы. И немедленно.

А с Морозовым, как видно, случилась беда, ничего другого не могла означать фраза «Дядя внезапно уехал неизвестно куда». Но что именно случилось? Он в руках гестапо? Скорее всего. Почему? И сумеет ли выдержать? Впрочем, тут вопроса нет. Морозов — чекист со стажем, бывший матрос, прошедший суровую школу жизни и войны, из породы железных, несгибаемых людей. Он-то выдержит, но почему провал, да ещё в самом начале? За Зигфрида с этой стороны беспокоиться нечего — Морозов его не знал. И с Анной не знаком. Связь у него была пока только с Петровичем. А с ним-то что?

Как ни крути, вопросов всё равно намного больше, чем ответов. Игнатова и Панова сильно озадачили слова «хвастал фотографией брата». Какая-то незапланированная информация.

— С папой и ремонтом всё понятно, — вслух размышлял Панов, когда они остались вдвоём с Игнатовым. — Клейст, стало быть, уцелел, но материальный урон нанести мы сумели и панику посеяли, сориентировав немцев на партизан. А чей же это брат на фотографии? Руха, что ли?

— Зачем он будет предъявлять ему фотографию своего брата? — резонно заметил Игнатов.

— В самом деле, зачем? — подтвердил Панов.

— Брат, брат… — будто что-то вспоминал Игнатов.

— Может быть, фотография Морозова? — предположил Панов.

Игнатов вдруг вспомнил и даже побледнел:

— Когда прощались с Зигфридом у Петровича, он мне сказал: «Ещё увидимся, брат». Брат! Вот это откуда!

— Так, стало быть, фотография ваша?

— Выходит, что моя, — с недоумением констатировал Игнатов.

Шкловский «наводит мосты»

С тех пор, как бомбой разнесло чуть ли не полдома, где по вечерам кутили немецкие офицеры, центром притяжения для них стал театр, ставивший в основном оперетты и водевили. Директор старался изо всех сил, чтобы его труппа понравилась столь взыскательной публике.

Александр Генрихович Кох прежде и сам играл, даже считался мастаком канкана, но покинул сцену тотчас же, как только стал директором театра. Суетливый, экзальтированный, он отчаянно «умирал» из-за какой-нибудь мелкой неприятности. А поскольку неприятностей в театре хватало, то «умирал» он по нескольку раз в день. Кругленький, одутловатый, в свои пятьдесят с небольшим Александр Генрихович выглядел более чем на шестьдесят, но это не мешало ему бегать по театру с невероятной скоростью, настигая артистов и рабочих сцены в самый неподходящий момент, за каким-нибудь посторонним делом или вовсе без такового. В коллективе шутили, что он носится за счёт запасов жира на животе. Застав человека без дела, директор изображал на лице крайний ужас, хватался обеими руками за сердце жестом именитого провинциального трагика и восклицал:

— Но вы меня убиваете! Я умираю, умираю! Я уже умер!

Когда Кох «не умирал», он отлично справлялся с обязанностями директора, так как в нужный момент умел проявить твёрдость характера, «пробить» сложный вопрос, устроить любое необходимое театру дело. За это его ценили и прощали ему маленькие слабости.