Владимир КОРОТКЕВИЧ - Черный замок Ольшанский

• Название: Черный замок Ольшанский
• Автор: Владимир КОРОТКЕВИЧ
• Издательство: «Мастацкая лiтаратура»
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 1984

История уходит корнями в глубокую древность 18 века. В те далекие смутные времена князь Ольшанский крадет казну и драгоценности повстанцев, но таинственным образом исчезает, оставив манускрипт, в котором указано местонахождение сокровищ.

Палеограф и писатель Антон Космич находит пергамент с шифрованным указанием о спрятанных в подземелье Ольшанского замка сокровищах. Но эти сокровища ищет и последний отпрыск рода Ольшанских, сотрудничавший в годы войны с фашистами…

Тайна манускрипта будет открыта, но какой ценой…

---

– Ну, «начатки», как сказал бессмертный Якуб Колас, и мы знаем, – ответил я. – В смысле – математики.

– Ты что, ты близок к разгадке?

– Достаточно близок.

– Тогда молчи ты, мужик, и никому – ни-ни. Чтобы и искры из тебя нечем было выбить. Дело какое-то… паскудное. Бесчеловечное какое-то дело.

– Что же, Антон Глебович, – изрек, подходя, Высоцкий, – придется вам, желаете вы того или нет, ехать со мной до следующей станции.

– Почему? – удивился Шаблыка.

– А, черт бы его побрал, кладовщика… Договаривались ведь, так нет, куда-то поволокся в соседнюю деревню. То ли свадьба там, то ли похороны.

– Так что вы решили? – спросил я.

– Гончаренок здесь остался, а я к его родне идти не захотел. Поеду до Польной. Там у меня друг, у него переночую, а первым утренним – сюда.

Огненным змеем из чужого мира подошел поезд. Промелькнули в вагоне-ресторане слишком вдохновенные лица мужчин и слишком красивые – женщин. Некоторые были с бокалами в руках. И все смотрели на этот освещенный клочок земли, перед которым долгое время была тьма с редкими огнями посреди полей и после которого, они знали это, снова за окнами будет мрак.

– Эй, туземцы! – заорал какой-то «пижамный» с подножки. – Здесь в буфете пива нету? В вагоне кончилось!

И тут я удивился выражению жестокой неублажимой ненависти на лице Высоцкого. Таком обычно добродушном лице.

– Таким, как ты, нету, пес приблудный, – процедил он. – И вообще, кати, – это уже вслух, – тебе люру[62] глотать. Или г…

Жизнерадостный «варяг» живо убрался в вагон, как улитка в свою раковину. Может, и сцепился бы с Высоцким, но увидел – стоят втроем. Хотя я и Шаблыка были тут ни при чем. Ни сном, как говорится, ни духом.

…Когда мы сели в почти пустой вагон и совсем пустое его отделение, я спросил у Высоцкого:

– Зачем вы его так?

– Вот, – все еще возмущенно сопя, сказал он, – ты тут трясись черт знает куда, возвращайся на рассвете обратно, а он – «туземец». А сколько ж здесь померзнуто, помокнуто, постреляно сколько, побито…

– Вы правы, – сказал я. – Я тоже однажды ехал. Ноябрь. Слякоть. Сумерки. Пейзажи, по обе стороны дороги, сами знаете, после немцев какие. Ну, стоим, курим в тамбуре. И тут какой-то тип смотрит на туман и дождь и говорит: «Правильно немцы эту страну „шайзеланд“ называли». Я тут не сдержался. «Если тебе жена со мной или с кем другим рога наставила, так не кричи о своем позоре. Если слабак, то такую землю не хули. А если ты сию минуту не сделаешь, как говорят твои любимые нацисты «Halt den Maul»[63], то я сейчас открою дверь и тебя на полном ходу под откос вышвырну…» Он почему-то заткнулся. Юркнул в свое купе.

Мое лицо, по-видимому, даже при одном воспоминании сделалось страшным, потому что Высоцкий смотрел на меня слишком пристально. А я вдруг устыдился и воспоминания, и того, как я тогда разволновался.

Поезд колотило на стыках. Высоцкий отвел глаза, тоже взволнованный.

– А почему вы здесь возчиком? – спросил я. – У вас ведь какое-то образование есть. Судя по речи и по манерам.

– Ну, если все Ольшаны знают по сплетням и все равно вам расскажут, то лучше узнайте от меня.

– Верно. Сплетни в таких местечках до страшного суда доживут.

– Образование, ясно, так себе. Четыре класса польской гимназии. Вышибли за участие в патриотическом кружке. А потом – война.

– Так подучились бы на каких-нибудь бухгалтерских или агрономических курсах.

– Нет. Все-таки и тот и другой – фигуры на селе. А я этими сложностями по уши сыт. Троюродного брата поляки повесили перед самым сентябрем[64].

– За что?

– А господь его знает. Я с ним почти незнаком был. Будто бы убил провокатора, а те повернули дело так, что убийство уголовное. Ну и ясно, может, кто и защищал, а широкая общественность – нет… Второй, двоюродный, расстрелян немцами за подполье прямо на улице. Кто говорит в Кладно, кто говорит, что вывезли в Белосток. Так что видите, нашему брату куда ни кинься… Лучше уж я здесь. Спрос, как говорится, невелик, ответственности никакой. Тихо – и гори оно все ясным огнем.

Глава XIII Совещание двух холостяков, одного вдовца и одного женатого

Утром я позвонил в Кладно Максиму Смыцкому, одному из лучших, если не лучшему, знатоку города и истории его и окрестностей. И, к счастью, застал дома.

– Слушай, Максим, ты историю с Ольшанским замком слыхал?

– Друже, ты меня за ребенка считаешь. Скоро посадишь за парту и заставишь учить…

– Что?

– Ну, «сам сабе катлету смажыў i запэцкаўся ў сажу»[65] или «У Мани верный был баран, собаки он верней. Куда бы Маня ни пошла – баран бежит за ней».

– Угм. Ты еще вспомни «Anna und Marta baden»[66]. Замок в Ольшанах разрушать хотели…

– Кто?.. Ах, сек твою век!.. Кто?!

– Этого сказать не могу… Слово дал. Обещали не растаскивать. Так вот ты, как «охрана памятников культуры», помни об этом и при случае постращай. Доску новую повесьте.

– Ах, черт! Еще легенда такая красивая связана с ним. Холера ясна.

– Возможно, она имеет под собой какую-то почву.

– Какую?

– А ты про бунт Валюжинича слыхал? И про послание бискупа Кладненского?

– В лесу родилась елочка.

Он был очень похож на Марьяна. Юмор у всех нас почти одинаковый: юмор эпохи и ее манера шутить. И все же он был не то, не то… Хотя и энциклопедия на двух ногах.

И тут мне тюкнуло в голову:

– Максим, что ты знаешь о расстрелянных в последний день немцами в Кладно?

– Есть такой памятник. Вернее, стела. Только здесь их будто бы половину расстреляли. Часть дальше, под Белостоком. И неизвестно, кого где. Расстрелянные были поляки и белорусы. Во всяком случае, и здесь и там адекватные и двуязычные стелы.

– Текст помнишь?

– Помню, но лучше, для верности, посмотрю по картотеке.

Минутная пауза.

– Есть, слушай, – и дальше текст:

Tu spoczywają zwłoki
22 bojowników Ruchu
Oporu, zamordowanych
przez hitlerowców
w dniu 17.VII.1944 r.

И далее перечень фамилий:

A.Oblocki z Krakowa.
Р.Romski…

Еще фамилии, и потом, как последнее подтверждение:

J.Stankiewicz z Olszan.
W.Wysocki z Kladna
oraz 17 osob nieznanych.
Cześć ich pamięci.

И ниже по-белорусски:

Тут спачываюцъ астанкi
22 байцоў Руху Супрацiўлення,
замардаваных гiтлераўцамi
у дзень 17.VII.1944 г.
. . . . . . . .
А.Аблоцкi. з Кракава.
П.Ромскi…
. . . . . . . .
I.Станкевiч з Альшан.
В.Высоцкi з Кладна
А таксама
семнаццаць чалавек невядомых.
Вечная слава памяцi герояў[67].

– Спасибо, Максим. До встречи. – Я повесил трубку.

Почему мне пришло в голову спросить об этом? В истории этой все было загадкой, и потому приходилось присматриваться ко всем. Что означал человек под окнами? Случай в музее? Усыпление собак? Убийство (да, я подсознательно знал, что это было убийство, и даже желал этого, в противном случае это была бы слишком глупая смерть)? Записка, написанная моей рукой? Странные и диковатые люди в Ольшанке (а я умудрился проверить: никто из них уже два месяца не был в нашем с Марьяном городе). Наконец, вся эта история со старой легендой и ее странная связь с современностью, и странный поворот старой сказки. Да и вообще, куда мог подеться такой человек, как Валюжинич? Хотя… Мог же Кучум после последнего разгрома погнать коня, и следы его, как говорит великий историк, «утерялись во тьме истории». И история эта – моя история, а не та – крайне паскудная, очень во многом страшная.

Мне очень не хотелось идти к Хилинскому, но надо было. Может, узнал что-нибудь от Щуки? И мне ли, подозреваемому, было избегать закона? Но я тянул и тянул. Вышел к «Святому Герарду», купил сигарет; на этот раз «Шипка» была, а «БТ» только один блок. И за это спасибо доброму человеку, что приберег.

– И надолго, товарищ Космич?

– Да нет, дня на два, а там снова…

– Всё ищете? – спрашивает он.

– Ищу.

– Бывает, что и находите?

– Бывает, что и нахожу. Чаще всего нахожу… Тут лбом и задом надо стену прошибать. – Я оттягиваю визит к Адаму как могу. – Дурное дело нехитрое.

– Угм. Тогда в этом городе три четверти таких, «нехитрых».

Я все же иду на Голгофу. И когда Адам открывает мне дверь, меня словно ударяют в лоб чекухой или балдой. Той, что по обуху топора бьют, когда он завязнет в пне.

…Сидят за столом и попивают чаек полковник Щука и Ростик Грибок. Меня от этой идиллии передернуло. И одновременно снова возник страх. Правильнее, он жил все время. Страх. Страх перед той запиской. Перед собственным почерком. Откровенно говоря, ни до того, ни после я, в самых трудных обстоятельствах, не боялся. Но одно дело убить на войне, в уличной драке с уличным дерьмом, в состоянии аффекта. И совсем иное, когда между тобой и другом встают деньги, когда человек за эти вонючие бумажки, за наследство убивает единственного друга. Так подло выманив его из дома.