Владимир КОРОТКЕВИЧ - Черный замок Ольшанский

• Название: Черный замок Ольшанский
• Автор: Владимир КОРОТКЕВИЧ
• Издательство: «Мастацкая лiтаратура»
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 1984

История уходит корнями в глубокую древность 18 века. В те далекие смутные времена князь Ольшанский крадет казну и драгоценности повстанцев, но таинственным образом исчезает, оставив манускрипт, в котором указано местонахождение сокровищ.

Палеограф и писатель Антон Космич находит пергамент с шифрованным указанием о спрятанных в подземелье Ольшанского замка сокровищах. Но эти сокровища ищет и последний отпрыск рода Ольшанских, сотрудничавший в годы войны с фашистами…

Тайна манускрипта будет открыта, но какой ценой…

---

В камине – пепел. Если бы давний – выдуло бы.

Василько Шубайло, который спустился первым, вдруг копнул ногой песок.

– Ты что? – спросил я.

– Та-а. Пыли нет.

Я, конечно, не заметил бы этого, а он уже выкопал банку из-под бычков в томате. Пустую. Опорожненную недавно, потому что жижа еще не высохла.

– Бандюга, – сказал Стах.

– Почему?..

– Ну, – он неодобрительно посмотрел на меня. – И глупому ясно. Если бы просто какой-то бродяга – зачем бы ему закапывать жестянку?.. Бросил бы, и все.

– Резонно, орел. И хорошо, что у вас такие глаза.

Потом мы осторожно осмотрели подземелье под одной из башен. Я боялся, что может случиться обвал, и не пустил туда детей. Но они – они ж такой народ, что гнать их от интересного – напрасный труд. Как кота от сала. Прокрались сами и начали шарить по углам. И ничего не нашли.

Тогда я отпустил свою гвардию на несколько дней, попросив их, чтобы сами не лазили. Еще случится что, а тогда – как посмотришь в глаза деду Мультану и родителям Шубайло?

…Когда я, пыльный и грязный, шел мимо правления, председатель Ольшанский окликнул меня из окна.

Обычный кабинет председателя колхоза. Длинный стол, стулья, портреты. По углам – снопы разных зерновых, очевидно, премированных когда-то, но теперь уже довольно пыльных. А на стульях, по обе стороны стола, Ольшанский и Высоцкий.

– Добрый день, Ничипор Сергеевич… Добрый день…

– …Игнась Яковлевич, – склонил голову Высоцкий.

– Садитесь, Антон Глебович, – как-то слишком… ну, словно извиняясь, сказал Ольшанский.

Мы молчали. Говорить, собственно, было не о чем. Потом председатель крякнул:

– Вы вот что, Космич. Вы плюньте на то, что тогда было. И на него, – он неопределенно махнул головой, и я понял, что он имеет в виду Гончаренка.

– Почему?

– Нестоящее это дело, бессмысленное… Ну зачем нам цапаться? Коты драть?

– Боитесь, что нагорит? – прямо спросил я.

– Бояться? Нет. Но неприятно. И вы правы – нагорит. Почему не сопротивлялся, выполняя нелепые приказы… Правильнее, почему глупые советы слушаю… А Гончаренок теперь тоже десятому закажет… Доску мы нашли. В бурьяне. А думали, что снял кто-нибудь из района или области, что ценности эти руины не представляют.

– А разве так бывает, чтобы без ведома местных?

– А то, – сказал вдруг Высоцкий. – Вон председатель ездил опытом обмениваться под Давид-Городок. Так там негодяи, бездельники какие-то тоже доску сняли. И тоже все так же, как и мы, подумали.

– И разбирать уже начали церковь. Но тут учитель истории из Минска позвонил, и такой тарарам поднялся, что в районе едва отбрехались, что, мол, старую сняли, потому что поржавела, и новую надо вешать, – мрачно сказал Ольшанский.

– И никому в голову не стукнуло, – сказал я, – что ни минуты нельзя без охраны, что старая должна висеть до новой?

И сам понял, что никому.

– Ну, а Гончаренок что же?

– А, – махнул рукой Ольшанский, – желает всю жизнь героическим «гестаповским» периодом жить. Он и поддержал меня, когда я заколебался на миг, стоит ли в той бандуре проход бурить. Говорит: «приказ»… Но – плюньте. Тем более такое случилось при этом. Но врачи у нас хорошие…

– Плюну.

– Ну, а куда вы сегодня?.. – спросил председатель.

– Вот приведу себя в порядок да пойду на автобусную остановку. Хочу на пару дней в Минск съездить.

– Зачем вам идти на остановку? На автобусе вы доберетесь до Кладно, а оттуда снова автобусом до Минска. Удобнее добраться до станции Езно. Двадцать километров – и прямо поездом в Минск.

– Ничего себе удобнее.

– Так сегодня туда наш грузовик пойдет. И вот Гончаренок поедет, Высоцкий – машины принимать. И Шаблыка за школьными принадлежностями. Загодя. На будущий год. Мы этого «наперехват и вперегонки» не любим. Как раз к вечернему поезду успеете. Да и на будущее – вот Высоцкий, наш возчик, прошу любить и жаловать. Каждый день в Ольшаны, в другие окольные места, каждые два-три дня – на станцию. И «козел» есть, и «Москвич», а иногда приходится и «овсяным паром».

Вздохнул:

– Обманула нас железная дорога. Дошла когда-то до Езно, а потом вильнула на северо-запад и пошла, пошла все дальше, до Кладно. А оттуда автобусом – сами знаете. А если бы дошла до нас – был бы уже, может, неплохой городок.

– Если можно будет – воспользуюсь.

…Через час Шаблыка, Высоцкий, Гончаренок и я уже тряслись в кузове грузовика. Никто не пожелал лезть в кабину к шоферу, потому что майские сумерки были удивительно теплые.

Я вспомнил слова из той поэтической легенды:

Тайно они убегали
Слуцкою брамой[61] ночною,
И на тусклый маяк луны
Тучи шли, как валы прибоя.

– Послушайте, Шаблыка, есть в замке Слуцкая брама? И почему – название? Брама же одна. Ворота в башне одни.

– Есть. И башня и ворота. Точнее, были. Слуцкие, или Несвижские. От них шла дорога, и через десять верст с нее был поворот на Несвиж, Слуцк. Потом их кирпичом заложили. Как и вторые. Одни только, третьи, остались. Главные. Слуцкая башня – это вторая с той стороны, что напротив Главной башни и Главных ворот.

Теперь я был почти уверен, что именно в той башне горел ночной огонек, видимый только с одного пункта дороги. И в соседней – вход в подземелье.

– С той стороной, наверное, и военная история связана, – сказал Шаблыка. – Доску в паре километров от деревни видели?

– Видел.

Действительно, стоит небольшой обелиск из серого бетона, и в него вмурована мраморная доска:

На этом месте похоронено
четыреста советских граждан,
зверски убитых
15 июля 1944 года
немецко-фашистскими захватчиками.

Стояли вы до кончины,
Как подобает людям.
Спите спокойно.
Край родной о вас не забудет.

– Немцы из деревни всех людей в последние дни выгнали. Думали – стрелять. Но нет. Только заставили в чистом поле под охраной прожить три дня. Некоторые в облаву не попали, мыкались по лесу, но в Ольшанку идти боялись. Они и видели, как шли в направлении замка грузовики под охраной. Много. Штук сорок-пятьдесят. Знаете, эти немецкие, тупорылые. А перед тем как они ехали, туда прогнали большую колонну людей. А потом, очень далеко, выстрелы. На исходе третьего дня. И обратно уже – никто. Можете догадаться, что это было.

– Знаю, айнзатцкоманды имущество и архивы прятали.

– Почему? Ведь могли вывезти? Хотя нет. Кладно тогда было в полукотле, – рассуждая вслух, сказал Шаблыка. – Дай бог вывести хотя бы часть войск.

Машина начала разрывать фарами неуловимо густеющие сумерки.

– И еще одно, – сказал я. – Не связана ли эта история с другой, очень давней. Ольшанский с немцами сотрудничал?

– Да.

– Мог быть и при схоронении имущества и при расстреле. Я тут разгадываю одну любопытную головоломку трехсотлетней давности. Страшноватая. И многим она стоила жизни.

– И разгадали? – неожиданно спросил Высоцкий. (Мы думали, что те двое дремлют.)

– Почти.

– Разгадка, видимо, не для среднего человека, – сказал он.

– Ну, зачем так? Если ум цепкий, то как раз для такого. Ну и, конечно, кое-какие знания надо иметь.

– Ну тогда это не нашего ума дело. Разве что Шаблыки.

Езно было той небольшой станцией (мало их после войны осталось в Белоруссии), где и до сего времени на здании висит колокол, в цветнике, с одной стороны, возвышаются толстенные тополя, а в маленьком зале ожидания полумрак и духота и плачет, мяукает чей-то котенок.

…Когда слезли с грузовика, в микроскопическом станционном поселке уже замигали первые огни. Высоцкий с Гончаренком побежали по своим делам (уговорено было на позднее время), а Шаблыка, у которого в Езно были приятели, прежде чем идти к ним ночевать, чтобы завтра с утра приняться за дела, покуривая со мной на перроне, смотрел вдаль, за далекий огонек светофора.

– Почему это так, Антось, что в юности к поезду гулять ходили, будто на бал? Какая-то иная жизнь рядом пролетала… Не наша… Может, красивее, а может, и такая, что собаке не пожелаешь. А теперь не тянет. Сидел бы и сидел на своем месте.

– Мхом обрастаем, Рыгор. Стареем.

– Видимо, да… Так что ты там, Антосю, говорил про головоломку?

Я в самых общих чертах рассказал ему обо всем, не упоминая, конечно, ни о судьбе Марьяна, ни о книге, ни о содержании написанного, ни о всей катавасии, которая вдруг поднялась вокруг легенды трехсотлетней давности.

Шаблыка задумался.

– Что-то во всем этом есть, – наконец сказал он. – Но все равно ничего не получится. Ты не знаешь толщины и длины палки.

– Ну, «начатки», как сказал бессмертный Якуб Колас, и мы знаем, – ответил я. – В смысле – математики.

– Ты что, ты близок к разгадке?