Александр Яковлев - Омут памяти

• Название: Омут памяти
• Автор: Александр Яковлев
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: ISBN 5-264-00458-7

---

На том дело и закончилось. Однако на другой день мне позвонил Суслов. Он сказал, что беседует с Кочетовым, и попросил принять его. Минут через десять — пятнадцать заходит совершенно другой Кочетов, улыбающийся, доброжелательный. Сказал, что ЦК преподал ему хороший урок, что отдел поступил правильно, обратив внимание на эту статью. Упомянул, что его не было в редакции, когда печатался журнал, иначе он не пропустил бы подобной чепухи. Потом все-таки стал рассуждать о том, что есть много фактов, которые говорят об опасных настроениях интеллигенции.

Не сложились у меня отношения и с руководством газеты «Советская Россия». Редактировал ее генерал Московский. Однажды он позвонил мне и сказал, что собирается напечатать статью с критикой бардов, разных шансонье, которые, по его мнению сбивают с толку молодежь, несут в себе реакционное начало мелкобуржуазности, расхлябанности. Кроме того, упомянул, что в ней хочет критически отозваться и о Владимире Высоцком, который постепенно превращается в кумира, записи его песен ходят по рукам, они разлагают молодежь.

Меня насторожила его информация. Попросил прислать мне гранки статьи. Прочитал. Статья была разбойной. Сказал генералу, что я против этой публикации. Но вдруг дней через пять статья появилась на страницах газеты. Я спросил редактора — в чем дело? Он в достаточно наглом тоне ответил, что согласовал эту статью с моим заместителем Дмитрюком, курирующим печать. А также кое с кем и повыше. Потом оказалось, что он звонил по этому поводу своему приятелю — помощнику Брежнева Голикову. Меня все это задело и в личном плане, но особенно потому, что статья действительно была хулиганской. Я решил написать записку в ЦК, хотя был почти уверен, что никто эту записку рассматривать не будет. В то же время знал, что для Суслова самая святая идеология — партийная дисциплина. Я рассчитывал именно на это. И действительно, уловка сработала. Суслов вынес вопрос на рассмотрение Секретариата.

В ходе обсуждения выяснилось, что Московский вместе с Голиковым сочинили письмо, критикующее отдел пропаганды за то, что, курируя печать, он слабо борется с разного рода ревизионистскими настроениями среди интеллигенции, поддерживает музыкальный ширпотреб на радио и телевидении, а это мешает борьбе за «подлинное искусство». Заведующий сектором печати моего отдела Виктор Власов (царствие ему небесное) обвинялся в «наполеоновских» замашках в руководстве газетами. Что это означает, никто не знал. Я обвинялся в том, что не поддерживаю ту часть литературного цеха, которая стоит на принципиальных партийных позициях, но благоволю к тем, кто отличается неустойчивостью, идейными вихляниями и прочими грехами.

В порядке психологического нажима на Суслова они заявили, что их письмо читал сам Брежнев. Вот тут они крепко просчитались. Суслов не любил подобные ссылки. Да и Брежнев не указ Суслову, если речь шла об идеологии.

Сначала слушали Московского. Старый генерал, известный политической окаменелостью, был верным сторожем в лавке идеологических древностей. Его выступление было агрессивным. Как потом оказалось, они с Голиковым заранее договорились, что генерал заявит о необходимости кадровых изменений в отделе пропаганды. К тому же было известно, что Голиков очень хочет стать заведующим этим отделом. Знал об этом и Суслов. Равно как и о том, что Голиков постоянно пишет записки Брежневу о «ревизионизме» секретаря ЦК Пономарева, которого Суслов поддерживал.

Секретари ЦК на этом заседании помалкивали. Только потом я узнал, почему помалкивали. На предварительном обсуждении за закрытыми дверями, перед тем как начать Секретариат, Суслов уже выразил свое отношение ко всей этой истории.

Агрессивность Московского и ссылки на Брежнева вконец испортили спектакль, затеянный редактором газеты и Голиковым. Они упирали на идеологическую сторону вопроса, а Суслова эта сторона дела в данном случае мало интересовала. Он спросил Дмитрюка:

— Вы давали разрешение на публикацию статьи?

— Да.

— А где вы в это время были?

— В больнице.

— Если в больнице, то должны были лечиться, а не руководить отделом, тем более что в отделе есть человек, который отвечает за его работу.

Затем Суслов спросил меня:

— А вам звонил Дмитрюк, когда давал согласие на публикацию?

— Нет.

— Товарищ Дмитрюк, как же вы можете работать в ЦК, так грубо нарушая партийную дисциплину?

Затем, обращаясь к Московскому, Суслов спросил:

— Товарищ Московский, это правда, что вам не рекомендовали печатать статью?

— Да, Михаил Андреевич. Было не рекомендовано Яковлевым. Но вопрос принципиальный, и я счел возможным посоветоваться с товарищами из Секретариата товарища Брежнева.

Тут Суслов совсем рассердился.

— Постойте, а кому ЦК поручил оперативное руководство печатью? Насколько я понимаю, отделу пропаганды. В чем дело, товарищ Московский?..

Хочу повторить, что Суслов ни разу не коснулся содержания статьи, ни разу не сказал, хороша она или плоха, надо было ее печатать или не надо. Он увидел в этом факте опасный сигнал, когда один из заместителей заведующего отделом нарушил издавна заведенные порядки в партийном аппарате. Да и руководитель газеты начал вести свою линию, опираясь на тех, кто не имел права распоряжаться печатью. Партийные интриганы запамятовали, что идеология подвластна Суслову и никому другому. О заседании этого Секретариата долго вспоминали в аппарате ЦК. Это был своего рода показательный урок. Суслов напомнил номенклатурной пастве, кто есть кто в партии.

В конце заседания Суслов заявил:

— Вы, товарищ Московский, имейте в виду, что в партии одна дисциплина для всех, и вы обязаны ей следовать. А вам, товарищ Дмитрюк, видимо, надо сменить место работы.

Так оно вскоре и случилось.

Несмотря на то что Брежнев устраивал всех, закулисная борьба не утихала. Если говорить об общей фабуле номенклатурных схваток, то я помню, что в аппарате жужжала, как муха, идея о том, что во главе страны должен стать Косыгин — тогда предсовмина. Спокойный, неразговорчивый человек. Профессионален, деловит. Ему с трудом удавалось играть роль лояльного брежневского соратника.

Как-то я привез из Канады министра иностранных дел Шарпа. На встречу с Косыгиным пришлось лететь в Пицунду, там он отдыхал. Перед встречей Алексей Николаевич пригласил меня пройтись по берегу, чтобы получить информацию по Канаде.

Я рассказывал, он внимательно слушал. Задавал вопросы. Сказал мне, что знает о моих хороших отношениях с премьером Канады. Его жена, Маргарет, регулярно переписывалась с дочерью Косыгина Людмилой. Именно она посоветовала Маргарет назвать третьего сына четы Трюдо Александром.

…Берег моря, тишина, мы одни, течет спокойная беседа… Казалось, можно откровенно поговорить не только о Канаде — о положении в своей стране… Я маялся, все порывался начать настоящий разговор, но так и не решился. Что-то непреодолимо сдерживало. Да и Алексей Николаевич был скуп на слова.

Помимо ориентации на Косыгина существовал и другой фронт — молодежный. Так называемая «молодежная группа» видела во главе партии Александра Шелепина. В аппарате, и не только в центральном, активно «обсасывалась» информация из Монголии. Там была партийно-правительственная делегация во главе с Шелепиным. Одно из застолий, видать, было затяжным и обильным. В конце его Николай Месяцев провозгласил тост за будущего Генерального секретаря ЦК Шелепина. Тем самым судьба молодежного клана была предрешена. Но Брежнев дал им возможность «порезвиться» еще какое-то время и выявить себя в более трезвой обстановке.

Вскоре состоялся пленум ЦК. Со своим заведующим Степаковым я шел пешком со Старой площади в Кремль. В ходе разговора он буркнул: «Имей в виду, сегодня будет бой. С Сусловым пора кончать. Леонид Ильич согласен». В кулуарах, еще до начала пленума, ко мне подошел Николай Егорычев — первый секретарь Московского горкома КПСС — и сказал: «Сегодня буду резко говорить о военных, которых опекает Брежнев».

Я не советовал Николаю Григорьевичу выступать на эту тему, сказав ему, что аудитория еще не готова к такому повороту событий.

— Нет, я уже решил. Вот увидишь, меня поддержат.

Егорычев произнес хорошую речь, острую, без оглядок. Он критиковал министра обороны Гречко за бездарное участие в арабо-израильской войне, за дорогостоящую и неэффективную противовоздушную оборону, в частности, Москвы. (Кстати, он оказался прав, пример немца Руста, приземлившегося на Красной площади без всяких помех, подтвердил правоту Егорычева.) Были и другие острые пассажи. Но главное было в другом. Партийных иерархов насторожил агрессивно-наступательный тон выступления.

Оратору на всякий случай слегка поаплодировали. Все ждали реакции Президиума пленума — таковым по традиции всегда было Политбюро. Там было заметно волнение, некоторая суетливость, забегали помощники и чиновники из Общего отдела. Я сидел и переживал за Егорычева, ждал речей в его поддержку, но их не последовало. Его предали. Наутро выступил Брежнев. Кто-то сумел за одну ночь подготовить ему речь, достаточно напористую. Естественно, что, получив такую «высокую команду», выступающие начали критиковать уже Егорычева, говорить о том, что атака против военных ничем не обоснована, принесет вред обороноспособности и авторитету вооруженных сил, ну и т. д.