Александр Яковлев - Омут памяти

• Название: Омут памяти
• Автор: Александр Яковлев
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: ISBN 5-264-00458-7

---

Оратору на всякий случай слегка поаплодировали. Все ждали реакции Президиума пленума — таковым по традиции всегда было Политбюро. Там было заметно волнение, некоторая суетливость, забегали помощники и чиновники из Общего отдела. Я сидел и переживал за Егорычева, ждал речей в его поддержку, но их не последовало. Его предали. Наутро выступил Брежнев. Кто-то сумел за одну ночь подготовить ему речь, достаточно напористую. Естественно, что, получив такую «высокую команду», выступающие начали критиковать уже Егорычева, говорить о том, что атака против военных ничем не обоснована, принесет вред обороноспособности и авторитету вооруженных сил, ну и т. д.

Егорычева вскоре освободили от работы. Сначала послали в какое-то министерство. Он и там стал проявлять деловую активность, что тоже не понравилось. Тогда его направили послом в Данию.

У меня были хорошие отношения с Егорычевым. Мне нравились его энергия, чутье на новое, стремление разбудить заснувшую столицу. Как только его направили в министерство, он зашел ко мне, просил дать ему выступить по телевидению или в газетах с разъяснением его идей по новому ведомству. В чем они точно состояли, я уже не помню. Осталось только впечатление, что предложения были достаточно разумными. Но я не мог выполнить просьбу, поскольку было указание Суслова не допускать Егорычева к средствам массовой информации. Сказать об этом Егорычеву я тоже не мог.

Вскоре освободили от работы заведующего нашим отделом Степакова, тоже причисленного к «молодежной группе». (Как мне потом говорили, я был тоже в списке людей, которых «молодежная группа» якобы намеревалась использовать в будущем руководстве. В каком качестве, не ведаю. Об этом мне сказал, сославшись на Микояна, первый заместитель председателя Гостелерадиокомитета Энвер Мамедов, впоследствии уволенный с работы по настоянию Лигачева.) Эту группу подозревали в заговорщических намерениях.

Хотел бы обратить внимание на то, что главными действующими лицами «малого заговора», если был таковой, оказались Шелепин — перед этим председатель КГБ, Степаков — бывший начальник УКГБ по Москве и Московской области, Месяцев — следователь по особо важным делам еще при Сталине. Все из спецслужб. Что касается Егорычева, то он скорее «примкнувший», на самом-то деле он был человеком Косыгина. Вскоре были освобождены со своих постов и менее значительные работники номенклатуры из политического окружения Шелепина.

Таким образом, планировалось, если свести все разговоры и намеки воедино, следующее: Шелепин — генсек, Косыгин — предсовмина, Егорычев — его первый заместитель, Степаков — секретарь ЦК по идеологии, Месяцев — председатель КГБ.

Итак, моего начальника Степакова направили послом в Югославию. Я оставался исполняющим обязанности заведующего, в коем качестве был четыре года. Слава богу, меня так и не утвердили в этой роли. Это теперь «слава богу». А тогда? Тогда было горько. Тебе не доверяют, тебя игнорируют. А раз Брежнев не доверяет, все должны «соответствовать». Таковы законы номенклатуры.

Когда освободили Степакова, я был в резиденции Брежнева «Завидово». Сочиняли очередное «нетленное». Арбатов, мы с ним играли на бильярде, сказал мне: «Тебе, Саша, надеяться не на что. Тебя не утвердят». Тогда мы были с Арбатовым в «никаких отношениях». Это потом стали друзьями. Тем же вечером Александр Бовин с присущей ему прямотой сказал: «Ты, Саша, не расстраивайся, мы тоже подложили дерьма в твой карман». Надо полагать, соответственно настроили Андропова.

Следующим вечером Брежнев пришел в комнату, где обычно по вечерам собирались все «писаки», сел рядом со мной и спросил:

— Ну, кого назначать будем на пропаганду?

Виктор Афанасьев — главный редактор «Правды» — предложил кандидатуру Тяжельникова — секретаря Челябинского обкома КПСС, своего земляка. (Через восемь лет он все же стал заведующим этим отделом.) Все другие промолчали. Я думаю, мои чувства и огорчения того времени понятны. Теперь-то я рад, что не взлетел на эту орбиту. Куда бы унес этот полет, одному Создателю известно.

В то время я долго не мог понять, в чем дело. Но однажды Александров, помощник Брежнева, посоветовал переговорить с Андроповым, поскольку, по мнению Александрова, загвоздка вся в председателе КГБ. Я не прислушался к этому совету, на поклон не пошел. Получить власть из рук Андропова — последнее дело, совестно было. Все это походило на политическую вербовку.

Повторяю, я продолжал работать в неутвержденном качестве заведующего отделом еще четыре года, пока не написал статью «Против антиисторизма», опубликованную 15 ноября 1972 года в «Литературной газете». В ней я публично определил свои позиции в остром общественном споре на страницах журналов «Новый мир», «Октябрь» и «Молодая гвардия». Показал эту статью академику Иноземцеву, помощнику Брежнева Александрову, заведующему сектором литературы ЦК Черноуцану, главному редактору «Комсомолки» Панкину. Все они весьма одобрительно отнеслись к статье. Дал ее почитать и Демичеву. В своей обычной манере он выразил сомнение относительно публикации, но по содержанию статьи замечаний не высказал.

Моя статья, как и статья Дементьева, была выдержана в стиле марксистской фразеологии. Я обильно ссылался на Маркса и Ленина, и все ради одной идеи — в острой форме предупреждал общество о нарастающей опасности великодержавного шовинизма, местного национализма и антисемитизма. Критиковал Лобанова, Чалмаева, Семанова и других апологетов охотнорядчества.

Главный редактор «Литературки» проницательный Александр Чаковский спросил меня:

— А ты знаешь, что тебя снимут с работы за эту статью?

— Не знаю, но подозреваю.

Брежневу не понравилось то, что статья была опубликована очень близко по времени к его докладу (декабрь 1972 года) о 50-летии образования СССР. Поскольку я участвовал в подготовке этого доклада, то, согласно традиции, не должен был в это время выступать в печати: нельзя было, как говорится, «растаскивать идеи». Кроме того, секретари ЦК компартий Украины и Узбекистана Шелест и Рашидов, угодничая, а может быть, и по подсказке «сверху», инициировали обращения местных писателей, в которых говорилось, что я «оскорбил старшего брата», обвинив некоторых русских полуполитиков-полуписателей в великодержавном шовинизме и антисемитизме, а также безосновательно упрекнул некоторых деятелей из республик — в национализме. Михаил Шолохов по наводке специально съездившего к нему Анатолия Софронова написал в ЦК письмо о том, что Яковлев обидел честных патриотов. В то же время я получил более 400 писем в поддержку статьи, их у меня забрал Суслов, но так и не вернул. Куда он их дел, не знаю до сих пор.

Разрушительный шовинизм и национализм под флагом патриотизма пели свои визгливые песни. Уверен, что и сегодня в утверждении агрессивного национализма в России во всех его формах и на всех уровнях значительную роль играют люди и группы, которые рядятся в одежды «национал-патриотов». Я понимал тогда чрезвычайно опасную роль националистических взглядов, но у меня и мысли не возникало, что они станут идейной платформой развала страны, одним из источников формирования русского фашизма, за который народы России заплатят очень дорого, если не поймут его реальную опасность сегодня.

Меня обсуждали на Секретариате ЦК. Обсуждали как-то стыдливо, без ярлыков — я ведь участвовал в подготовке разных докладов почти для всех секретарей ЦК. А Борис Пономарев вообще ушел с заседания. Когда я попытался что-то объяснить, Андрей Кириленко, который вел данный Секретариат, заявил:

— Ты меня, Саша, в теорию не втягивай. Ты учти — это наше общее мнение, подчеркиваю, общее (он, видимо, намекал на отсутствовавшего Суслова). Никаких организационных выводов мы делать не собираемся, — добавил он.

Незадолго до этого у меня была встреча с Брежневым, который пожурил меня за статью, особенно за то, что опубликовал ее без его ведома. В конце беседы сказал, что на этом вопрос можно считать исчерпанным. И в знак особого доверия барственно похлопал меня по плечу.

Может быть, вопрос и был исчерпанным. Может быть, и верно, что не собирались делать оргвыводов. Бог их знает. Сразу же после Секретариата я зашел к Демичеву. Повел я себя агрессивно. В ходе разговора о житье-бытье я сказал, что, видимо, наступила пора уходить из аппарата. Демичев почему-то обрадовался такому повороту разговора. Как будто ждал.

— А ты не согласился бы пойти директором Московского пединститута?

Я ответил, что нет.

— Тогда чего бы ты хотел?

— Я бы поехал в одну из англоязычных стран, например в Канаду.

Демичев промолчал, а я не считал этот разговор официальным. Утром лег в больницу. И буквально дня через два получил решение о назначении послом в Канаду. Возможно, Демичев подстраивался к чьему-то настроению, изобразив дело так, что я сам захотел уйти из ЦК.