Илья Виницкий - Дом толкователя

• Название: Дом толкователя
• Автор: Илья Виницкий
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-86793-408

Книга посвящена В. А. Жуковскому (1783–1852) как толкователю современной русской и европейской истории. Обращение к далекому прошлому как к «шифру» современности и прообразу будущего — одна из главных идей немецкого романтизма, усвоенная русским поэтом и примененная к истолкованию современного исторического материала и утверждению собственной миссии. Особый интерес представляют произведения поэта, изображающие современный исторический процесс в метафорической форме, требовавшей от читателя интуиции: «средневековые» и «античные» баллады, идиллии, классический эпос. Автор исследует саму стратегию и механизм превращения Жуковским современного исторического материала в поэтический образ-идею — процесс, непосредственно связанный с проблемой романтического мироощущения поэта. Книга охватывает период продолжительностью более трети столетия — от водружения «вечного мира» в Европе императором Александром до подавления венгерского восстания императором Николаем — иными словами, эпоху торжества и заката Священного союза.

---

81

В альбоме Асмуса более позднего времени (1820) имеются выписки из Юнга-Штиллинга и ряд немецких переводов стихов Гебеля, «именно те самые, которые были переведены в Дерпте Жуковским» (Салупере: 441). Следует также заметить, что швабский поэт Гебель находился под сильным влиянием своего «бодрствовавшего» соотечественника.

82

14 января 1817 года она вышла замуж за профессора медицины И. Ф. Мойера. По мнению друга и чуткого биографа поэта Карла Зейдлица, описание венчания Вадима и одной из дочерей Громобоя написано «под влиянием совершившегося над Машею и Мойером обряда в дерптском Успенском соборе» (Зейдлиц: 108).

83

Блудов в своей статье 1817 года о «повести» Жуковского отмечал, что «она лишний раз доказывает, что поле чудесного у современных народов отнюдь не истощено и что обряды нашей религии, христианские небеса и ад принадлежат поэзии, несмотря на презрение современных философов и авторитет Буало» (Арзамас: II, 99). Эта попытка создания христианской поэмы была близка эстетическим взглядам самого Блудова, ставившего перед отечественной литературой задачу «сделать русский язык способным для изложения перед светской публикой духовных предметов» (Проскурин: 99).

84

У Шписа двенадцать колокольчиков на посохе.

85

В финале первой части дилогии о девах говорилось, что спасителем дев мог бы стать лишь тот чистый душою юноша, «кто властен побеждать все ковы обольщенья», кто «небесной верен красоте» и «непобедим земною», готов «все предстоящее презреть» и «с верою смиренной» идти в даль к сокровенной награде. Подобные условия (далеко отстоящие от двусмысленных условий в романе Шписа) — традиционны для теософского сюжета, привлекавшего к себе не только немецких пиетистов, но и «мистицизмовавших» русских пастырей того времени. Так, ректор Петербургской духовной академии Филарет (увлеченный в начале 1810-х годов учением Штиллинга) говорил в своем «Слове на Рождество Христова» 1811 года: «Кто дал нам сердце не довольствующееся большею или меньшею долею: оно все должно принадлежать Владыке всяческих. Он отвергает всякую любовь, которыя не основывается на любви к Нему; всякое наслаждение, в котором ищем себя, есть огорчение для Него; всякая мысль, наклоненная к тварям, — измена Ему; всякая рассеянность — удаление от Него. Строгая токмо над собою бдительность может возвести к блаженному с Ним соединению и удержать в нем. Небесный Жених обручается с мудрыми токмо и непорочными девами; девственная, к единому Богу обращенная душа зачинает духовную жизнь и рождает блаженство чистого созерцания. Блаженни чистии сердцем, яко тии Бога узрят — и где? в самом сердце своем» (цит. по: Галахов: 166). Заметим здесь, что Филарет был одним из самых авторитетных для Жуковского пастырей.

86

«Громобой» — типичная для Жуковского «ночная» баллада (тема мрака и ужасов ночи). «Вадим» — одно из самых «светлых» стихотворений поэта (тема блеска, сияния, постепенно охватывающего весь мир и превращающегося в итоге в пылающую пучину света).

87

Блудов писал об этом «великолепном эпилоге»: «поэт показывает нам разверстые небеса и дочерей Громобоя, блистающих у подножия мистического креста сверхъестественной красотою в окружении небесных духов, радующихся их спасению» (Арзамас: II, 99). Любопытно, что о сверхъестественной красоте дев у Жуковского нет ни слова: воображение Блудова дорисовывает эту мистическую картину.

88

Вадим был частым персонажем в русской литературе XVIII — первой трети XIX века: честолюбец и заговорщик у Екатерины II и М. М. Хераскова; тираноборец и республиканец у Я. Б. Княжнина, К. Ф. Рылеева и М. Ю. Лермонтова.

89

«Эсхатологический образ церкви как „небесного Иерусалима“, — пишет С. С. Аверинцев, — пронизан символикой числа 12, прямо соотнесенного с числом апостолов» (Аверинцев: 176): 12 врат, 12 камней, украшающих стены города, 12 колен, представленных двенадцатью избранниками; «стена города имеет двенадцать оснований и на них имена двенадцати апостолов агнца» (Откр. 21, 14). Согласно толкованию Штиллинга, «двенадцать звезд на главе Жены, облеченной в истинну Евангелическую, должны быть двенадцатью благовестителей Евангельского учения» (Штиллинг 1815:159). Ассоциация вознесенных дев, сменявших некогда друг друга на стенах замка, с апостолами представляется вполне допустимой. Кроме того, украшенные звездами девы символизируют собой так называемую зодиакальную дюжину, увиденную на утренней заре (то есть во время слияния ночи и дня, в момент небесной гармонии).

90

Ср. показательные переклички с финалом «Вадима» в уже упоминавшемся послании А. Ф. Воейкова «К жене и друзьям», датированном 20 августа 1816 года и опубликованном в 1821-м. Уединясь в своем кабинете, лирический герой «Дерзает подлететь Создателя в чертогу, // Где Серафимов тьмы кипят, // И в хоре их поет „Три свят“ // И „Слава в вышних Богу“! // О, память сих минут святых, // Чистейших и духовных, // В кругу земных друзей, в кругу друзей бесплотных, // Я сохраню до поздних дней моих!» (цит. по: Веселовский: 196). Очевидно, здесь мы имеем дело именно с цитированием «Вадима» (публ. 1817), так как известно, что значительная часть послания Воейкова была написана после августа 1816 года (Веселовский: 196; Арзамас: II, 547).

91

Ср. позднейшее толкование Жуковским понятия «искупление»: «Возвращение человеку утраченного им присутствия Божия. В сие присутствие он может быть введен только Христом. Бог сошел во Христе к человеку, человек только Христом может возвыситься к Богу. Аз есмь путь» (Жуковский 1902: X: —).

92

Заметим, что именно такое определение дал этому произведению критик антиромантического «Вестника Европы» Семен Осетров (Вестник Европы. 1821. Ч. 116. № 4).

93

Вообще тема пробуждения от векового сна героя или героини неким спасителем — одна из сквозных символических тем русской литературы XIX — начала XX века (ср. ее «патриотическую» модификацию в текстах от знаменитого пушкинского «Россия вспрянет ото сна» из послания к Чаадаеву 1818 года до лирико-апокалиптического образа «спящей России» в творчестве А. А. Блока; также ср. ее пересечение с сюжетом о спящем богатыре-спасителе). Эта тема оказывается центральной в таких произведениях, как «Что делать?» Н. Г. Чернышевского и «Обломов» И. А. Гончарова.

94

Известный исследователь Шиллера Бенно фон Визе рассматривает балладу как политическую утопию автора (Wiese: 87–97). Иначе интерпретирует ее смысл критик В. Кюльман: «[D]ie poetische Allegorie einer aktuellen historischen Umbruchsituation, in der die Institution der Kunst zur Frage steht»; «[d]er tragende Gedanke der Schillereschen Ballade, die Identitat des Priesters und Sangers, besass historischen Indii — und Erkennthiswert» (Kuhlman: 294).

95

О коронации Рудольфа Габсбурга упоминал в своих «Письмах Русского Путешественника» Карамзин. В Базеле он видел «деревянную и очень топорно выработанную статую Императора Рудольфа I. Он представлен сидящим на троне в порфире и со всеми знаками своего достоинства. Его избрали в Императоры в самое то время, когда он войсками своими окружил Базель…» (Карамзин 1982: 99). Разумеется, изображение Рудольфа для Карамзина и его читателей — деталь западного, германского мира.

96

Заметим, что в основе этого пушкинского образа лежат стихи самого Жуковского из «Песнь Барда над гробом славян-победителей» (1806). Ср.: «Но се! таинственным видением во мгле // Певец Воспрянул пораженный; // Седины дыбом на челе; // Смятение в очах и в членах трепетанье; // Как вихорь на курган он с лирой возле тел… // Волшебной раздалось бряцанье…» (курсив мой. — И.В.).

97

В том же году баллада была опубликована и в «Вестнике Европы» (Ч. 100. № 13. С. 17–22).

98

Сборники «Для немногих» задумывались как «песенный журнал», составленный из любимых произведений юной принцессы. Баллада Шиллера была положена на музыку популярным в 1810-е годы Иоганном Фридрихом Рейхардтом (опубл. 1809). О музыкальных интересах и связях Жуковского во второй половине 1810-х годов см.: Салупере: 449–454.

99

Так, например, А. С. Немзер подчеркивает необычный поэтический строй стихотворения: «тяжеловатая основательность описаний, велеречивая обстоятельность рассказа, легкий, но ощутимый налет архаизации». Здесь же указано на сходство строфы «Графа Гапсбургского» с традиционной одической рифмовкой (Немзер: 222).