Илья Виницкий - Дом толкователя

• Название: Дом толкователя
• Автор: Илья Виницкий
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-86793-408

Книга посвящена В. А. Жуковскому (1783–1852) как толкователю современной русской и европейской истории. Обращение к далекому прошлому как к «шифру» современности и прообразу будущего — одна из главных идей немецкого романтизма, усвоенная русским поэтом и примененная к истолкованию современного исторического материала и утверждению собственной миссии. Особый интерес представляют произведения поэта, изображающие современный исторический процесс в метафорической форме, требовавшей от читателя интуиции: «средневековые» и «античные» баллады, идиллии, классический эпос. Автор исследует саму стратегию и механизм превращения Жуковским современного исторического материала в поэтический образ-идею — процесс, непосредственно связанный с проблемой романтического мироощущения поэта. Книга охватывает период продолжительностью более трети столетия — от водружения «вечного мира» в Европе императором Александром до подавления венгерского восстания императором Николаем — иными словами, эпоху торжества и заката Священного союза.

---

142

Баллада была написана, по всей видимости, в конце 1826 года (см. письмо Языкова от 5 января 1827 г.). 14 января 1827 года поэт отослал ее брату с просьбой передать Ф. В. Булгарину (Языков 1913: 299). Что и было исполнено.

143

«Вся земля наша, — говорил тогда Филарет Московский, — от края до края прочерчена погребальными путями царскими» (цит. по: Барсуков: 1). Ср. также поздние стихи Жуковского, в которых вспоминаются похороны государя: «И за гробом сокрушенно, // В погребальный слившись ход, // Вся империя идет» («Бородинская годовщина», 1839) (Жуковский: II, 320).

144

В пятом отделении церемониала упоминаются «две верховые лошади покойного императора, бывшие с ним в Париже и находившиеся на пенсионе в таком уборе, как употреблялись» (Данилевский: 152).

145

Ср. в «Графе Гапсбургском»: «И вдруг из среды величавых гостей // Выходит, одеян таларом, // Певец в красоте поседелых кудрей <…> // И смело ударил Певец по струнам. // И голос приятный раздался…» (Жуковский: II, 126).

146

Москвич Михаил Погодин задумал тогда «издать все сочинения на смерть Государя» (Барсуков: 4). Ср. «Элегическая песнь на кончину государя императора Александра I» Д. Глебова; «Отрывок из Сочинения: Плачь Россиян над гробом Александра Благословенного» П. Теряева; «Закатилось солнце красное…» И. Ветринского (Данилевский: 32 и др.); «Песнь печальная на кончину Александра I, бессмертного самодержца Всероссийского» Константина Икономоса, «Доброе слово русского крестьянина об Императоре Александре I» Ф.Т., «Мысли патриота при гробе Александра I» В.Б., а также стихи Зинаиды Волконской, П. Шаликова, М. Дмитриева и других поэтов.

147

Панегирик Уварова «А la mémoire de l’empereur Alexandre» был напечатан в том же 1826 году, немедленно переведен на русский язык (Памяти Императора Александра. СПб., 1826) и перепечатан в «Сыне отечества» (1826. Ч. 105. С. 375–391).

148

К Карамзину восходит и описание тризны с приношением в жертву коня (Карамзин: 87–88).

149

В своей версии Пушкин отталкивался от «философической» интерпретации предания о смерти Олега, предложенной Карамзиным в статье «О случаях и характерах в российской истории, которые могут быть предметом художеств» (1802): «…герой, победитель Греческой империи, умер от гадины! Впечатление сей картины должно быть нравоучительное: помни тленность человеческой жизни!» (Карамзин 1982: 107; курсив авторский. — И.В.). Языков же в своей балладе об историческом значении почившего владыки обращается к «Истории государства Российского».

150

В письме к родным от 2 сентября 1826 года Языков писал о своих надеждах на нового монарха, который, «кажется, имеет волю крепкую и истинное расположение к добру». Правда, эта комплиментарная характеристика у Языкова сопровождается ехидным замечанием, что «нового государя» хвалят «особенно немцы» (Языков 1913: 260).

151

Как известно, Языков отозвался на это событие стихотворением памяти К. Ф. Рылеева.

152

Ср. первый отклик Жуковского на смерть императора в «Хоре девиц Екатерининского института на последнем экзамене, по случаю выпуска их, 1826 года февраля 20 дня»: «Был у нас другой хранитель, // Честь земли, земли краса; // Он уж взят на небеса! // Небеса его обитель! <…> Ах! Из той небесной сени, // Где таишься ты от нас, // Преклонись на детский глас, // Удалившийся наш гений!» (Жуковский: II, 248). Эти стихи, пропетые институтками в присутствии молодого государя и его матери, были опубликованы без указания имени автора в мартовской книжке «Дамского журнала» за 1826 год. Непосредственным же откликом поэта на смерть государя было его письмо к А. И. Тургеневу от 28 ноября 1825 года: «Жизнь нашего Александра была лучшим временем нашей жизни: время наших надежд; наша деятельность принадлежит его веку; он был слит со всем нашим лучшим. Теперь только осталась в душе к нему благодарность: все обвинявшие его забыты. Лучшего из государей Европы не стало» (ПЖТ: 203). Тот же мотив в панегирике Александру С. С. Уварова: «…поколение, к которому принадлежу я и для которого начертаны сии строки, не отделится от своих воспоминаний <…> скорбь его о Твоей потере соединяется со скорбию о потере юности и надежды; под Твоим покровом протекла для него лучшая половина жизни…» (Уваров: 391). Позднее мотив неразрывной связи «александровского поколения» с покойным императором канонизировал А. С. Пушкин в стихотворении «Была пора: наш праздник молодой…» (1836).

153

Напомним, что именно на сопоставлении льстивого певца с Пушкиным строится язвительная «Старая быль» (1829) П. Катенина, продолжающая линию языковского «Олега» (здесь есть и русский князь, и певец, и конь, и кубок с медом) (Тынянов: 75–88).

154

Начиная с третьего издания «Стихотворений» (1824), Жуковский печатал этот перевод под названием «Горная дорога». Текст стихотворения дается нами по первой публикации в «Для немногих» (№ 4. С. 3–7).

155

Ср.: «…благодаря тому, что последняя строфа как бы осмысляет все стихотворение, образ царицы воспринимается в контексте не как указание на определенную часть пейзажа, но как романтический образ „высоко и светло сидящей на вечно незыблемом троне“ прекрасной девы, как „ewig-weibliche“ романтико-эротической лирики» (Вольпе: 379).

156

Параллельное сличение текстов, в частности, показывает, что Жуковский сознательно придает своему переводу более высокую эмоциональность: 19 восклицательных знаков против одного у Шиллера. Пристрастие к восклицательному знаку — вообще отличительная черта пунктуации Жуковского (интересно сопоставить его поэзию в этом аспекте с творчеством других современников).

157

У Шиллера долина названа смеющейся («ein lachend Gelände»).

158

Павильон Елизаветы — одно из самых живописных мест парка, где часто отдыхала хозяйка Павловска Мария Феодоровна. Вот его описание из «Указателя Павловска и его достопримечательностей 1843 года»: «С одной стороны представляется взору посетителя шумящий каскад, с другой — обширная долина с чрезвычайно разнообразными группами деревьев, с искусственными развалинами и едва заметными обломками разных статуй, колонн, барельефов; вдали сельские виды, большая дорога» (цит. по: Семевский: 264). Рисунок «Елизаветина павильона», сделанный самим Жуковским, литографирован в «Путеводителе по саду и городу Павловску, составленном П. Шторхом» (Шторх: 35).

159

«Горная песнь» и другие стихотворения, помешенные в четвертой книжке «Для немногих» («Деревенский сторож в полночь», «Лесной царь» и «Летний вечер»), не понравились К. Н. Батюшкову: «Он напал на дурное, жеманное и скучное» (Жуковский 1999: 159). «Жеманство» поэта, возможно, связывалось его другом с куртуазным характером двух стихотворений: «Горная песнь» и «Летний вечер».

160

Ср. наш анализ программного стихотворения «Взошла заря…» (1819; перевод «Zueignung» к лирическим стихотворениям Гете) (Виницкий 1997: 260–276). Об аллегорическом смысле горного мотива в творческом сознании Жуковского 1810–1830-х годов см. недавнюю работу О. Б. Лебедевой (Лебедева 2004: 431–434).

161

«Двор, — писал Новалис в трактате „Вера и любовь, или Король и Королева“ (1798), — это, собственно, великий образец дома. <…> Двор должен быть классическим примером частной жизни в большом масштабе» (Новалис: 51–52).

162

В этих стихотворениях имплицитно содержится противопоставление домашней, органической жизни двора зимней, государственной («Когда из Павловского сада // Так быстро я перескочил // На мостовую Петрограда, // Когда я в Петербурге был…») (Жуковский: II, 177). «Как прилично название Зимнего дворца, — писал тогда Вяземский, — всё в нем холодно, как в царстве зимы; всё в нем вяло, как в описании царства зимы Херасковым» (ОА: I. 299).

163

О художественной программе парка государыни см.: Курбатов, Лихачев.

164

Ср. дневниковые записи поэта за первую половину сентября 1819 года, свидетельствующие о специфическом ритме его павловской жизни: «Стихи. Обеду Натальи Федотовны… Стихи. Обед маршальский. Прогулка. Предложение чтения по вечерам… Стихи. Обед маршальский. Биллиард… Стихи. Поэма <…> Маршальский обед. Игра в биллиард… Стихи. Завтрак на ферме: рябина <…> Вечер у Бобринской. Разговор о стихах <…> Головная боль и танцы…» (Жуковский: XIII, 132).