Илья Виницкий - Дом толкователя

• Название: Дом толкователя
• Автор: Илья Виницкий
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-86793-408

Книга посвящена В. А. Жуковскому (1783–1852) как толкователю современной русской и европейской истории. Обращение к далекому прошлому как к «шифру» современности и прообразу будущего — одна из главных идей немецкого романтизма, усвоенная русским поэтом и примененная к истолкованию современного исторического материала и утверждению собственной миссии. Особый интерес представляют произведения поэта, изображающие современный исторический процесс в метафорической форме, требовавшей от читателя интуиции: «средневековые» и «античные» баллады, идиллии, классический эпос. Автор исследует саму стратегию и механизм превращения Жуковским современного исторического материала в поэтический образ-идею — процесс, непосредственно связанный с проблемой романтического мироощущения поэта. Книга охватывает период продолжительностью более трети столетия — от водружения «вечного мира» в Европе императором Александром до подавления венгерского восстания императором Николаем — иными словами, эпоху торжества и заката Священного союза.

---

163

О художественной программе парка государыни см.: Курбатов, Лихачев.

164

Ср. дневниковые записи поэта за первую половину сентября 1819 года, свидетельствующие о специфическом ритме его павловской жизни: «Стихи. Обеду Натальи Федотовны… Стихи. Обед маршальский. Прогулка. Предложение чтения по вечерам… Стихи. Обед маршальский. Биллиард… Стихи. Поэма <…> Маршальский обед. Игра в биллиард… Стихи. Завтрак на ферме: рябина <…> Вечер у Бобринской. Разговор о стихах <…> Головная боль и танцы…» (Жуковский: XIII, 132).

165

Само описание путешествия Ратмира по берегу реки, окутанной туманом, через позлащенный закатом бор в чудесную долину, над которой высится чертог «инокинь святых», кажется, не только пародирует маршрут Вадима, но и выткано по канве павловских пейзажей Жуковского, начиная со «Славянки».

166

Тургенев писал, что «девственность Жуковского» находится «в руках Пушкина». О поэтическом мотиве «соблазнения Жуковского» в творчестве Пушкина 1818–1821 годов (от «Руслана и Людмилы» до «Гавриилиады») см. главу «„Там у леска…“: Пушкин и Жуковский в 1819 г.» в: Виницкий 1998: 284–296.

167

См. описание празднества в № 13 «Русского вестника» за 1814 год.

168

Ричард Уортман отмечает, что встречу царя с матерью Жуковский изображает «как семейное, а не мифологическое событие, как личную привязанность, выражающую славу императора» (Уортман: 333). Точнее будет сказать, что поэт здесь создает новую мифологию семейных отношений августейших особ, более соответствующую александровскому «сценарию власти», убедительно реконструированному американским исследователем. Здесь семейно-государственное событие (возвращение триумфатора домой) также предстает в мифологизированном облике, только за основу берутся христианские образцы — Богоматерь и Богочеловек.

169

Карамзин иронически обыгрывает стих из поэтического «портрета» Александры Феодоровны, вызвавшего нарекания друзей поэта: «В ней дух к великому растет и возрастет» (Жуковский: II, 63).

170

Ср. отразившийся в конспектах поэта этого времени интерес к романтическим трактатам Фридриха Шлегеля и Жан Поля.

171

За исключением нескольких сочувственных упоминаний о греческих делах в дневнике 1821 года (XIII: 223, 233).

172

Несомненная аллюзия на знаменитую песню арфиста из гетевского «Вильгельма Мейстера».

173

Об эстетической насыщенности «горнего мотива» в дневниках Жуковского 1821 года см.: Лебедева 2004: 432.

174

В 1827–1830 годах Жуковский не раз выступал ходатаем за декабристов: письмо Николаю I об амнистии декабристов, «Записка о Н. И. Тургеневе», ходатайство перед царем о возможности поехать в Сибирь А. В. Якушкиной, встречи с матерью сосланных декабристов Е. Ф. Муравьевой (Янушкевич: 181).

175

Ср.: «Не могли не вызвать самые живые ассоциации мотивы рабства, плена, гибели, расставания с родиной, скорби Ниобеи, над которой „ужасная <…> казнь была совершена“»; «…показательно настойчивое введение Жуковским мотива несправедливого суда, совершенно отсутствующего у Шиллера и столь важного для всех общественных выступлений руского поэта» (Янушкевич: 180–181).

176

Как известно, Шиллер стремился реализовать в этой балладе свои представления о возможности использования хора в современной поэзии. «„Торжество победителей“, — писал он Гете, — представляет собой воплощение идеи, которую подал мне наш кружок полтора года тому назад в связи с тем, что все хоровые песни, если только они не исходят из подлинно поэтического материала, впадают в плоский тон вольных каменщиков. Я хотел здесь как бы бросить семя в тучные поля „Илиады“, чтобы взрастить урожай там, где мог бы лишь пожинать его» (Гете, Шимер: 420).

177

Ср.: «Апофеоз благородства и силы духа погибших, „тризна в честь минувшего“ — главное настроение стихотворения» (Янушкевич: 181).

178

Ср. реакцию Алексея Вульфа: «Такой стыд беспримерен у нас, чтоб свежий, не разбитый полк, один из лучших в русской гвардии, следственно, всего мира, побежал от толпы турок, — это неслыханно и непонятно. Каковы должны быть начальники, которые довели до того, что русский солдат, признанный всеми за отлично храброго, побежал, <…> которого мужеством, а не достоинствами генералов, освобождена Европа, и восторжествовавшего над легионами — победителями остальной Европы» (Вульф: 61–62).

179

Язвительный тон этого письма, безусловно, связан с обидой гордого князя на власти, не оценившие его стремления к службе в самом начале войны (см. стихотворение «Казалось мне: теперь служить могу…»). Упоминающийся в письме граф Д. И. Хвостов приветствовал своими стихами и взятие Варны, и заключение мира с Турцией: «Восстаньте, Пиндары, Гомеры! // Достойно вам дивится свет; // Забыв богов нелепой веры, // Воспойте новый луч побед» (Хвостов: 6).

180

Птичник Марии Феодоровны был декорирован мраморными досками, доставшимися в добычу в Варне и присланными в Павловск его императорским высочеством великим князем Михаилом Павловичем: «Доски эти, вставленные в наружных и внутренних стенах этого здания, изображают, сверх разных других надписей, подпись турецкого султана» (Шторх: 25).

181

Над входом Коттеджа, подаренного императором Николаем супруге в 1829 году, был установлен камень из крепости Варна.

182

Вообще турецкая Варна ассоциировалась с античностью: древний Одессус. В газетных сообщениях об осаде и взятии крепости особо отмечались военно-инженерные новации.

183

По словам П. А. Плетнева, смерть государыни пробудила поэтическое воображение Жуковского после многолетнего молчания, и в стихотворениях на ее кончину он не только «излил свои чувствования», но и явился «верным истолкователем того, чем трепетало сердце каждого русского» (Плетнев: 199).

184

Заметим, что поэт дважды обращайся к образу мавзолея дочери Марии Феодоровны великой княгини Александры Павловны (в «Славянке» и «Государыне Императрице Марии Феодоровне»).

185

Знаменательно, что шиллеровская баллада впервые попала в поле зрения русских читателей в эпоху греческого восстания. В начале 1820-х годов были написаны два перевода стихотворения — А. И. Писарева («Пиршество греков победителей», 1822) и А. М. Мансурова («Торжество победителей», 1822).

186

См. подробнее: Булгарин: 294–295, 300–301, 325–326.

187

Заметим, что Воронцов не пользовался популярностью в кругу ближайших друзей Жуковского.

188

Комментаторы отмечали несомненное литературное влияние на эту песню (произведения Нелединского-Мелецкого, Рылеева и Бестужева [ИП: 242]). Крайне интересны также словесные переклички этой народной песни с «военными элегиями» Жуковского: знаменитый зачин «Певца во стане русских воинов» («На поле бранном тишина…») и первая строфа баллады «Ахилл», в которой «античный колорит органично соотносился с героикой Отечественной войны 1812 г.» (Янушкевич: ――):

Тихо все… курясь, сверкает
Пламень гаснущих костров,
И протяжно окликает
Стражу стража близ шатров.

Возможно, что сочинитель исторической песни украсил традиционное повествование о солдатских невзгодах популярными литературными цитатами.

189

Жуковский писал государю, что с той минуты, как он стал наставником будущего царя, его авторство кончилось и он сошел с поэтической сцены: «Я перешел на другую, возвышенную, и, положив руку на сердце, могу сказать, что понимаю святость моего назначения <…> Теперь пишу для одного великаго князя <…> Теперь живу не для себя. Я простился со светом, он весь в учебной комнате великаго князя, и в моем кабинете, где я к нему готовлюсь <…> Чтобы вести такую жизнь, какую веду я, нужен энтузиазм, и его давала мне до сих пор высокая цель моя» (Жуковский 1902. XII, 19–20). Приведенные слова означают не отказ от поэзии, но ее преодоление, переход на новую, возвышенную, стадию: воспитание наследника престола. Свое развитие Жуковский понимает как восхождение. Более того, педагогическая деятельность представляется им как монашеское служение, питаемое чисто религиозным энтузиазмом. Перед нами «педагогический извод» позднеромантической концепции нравственного развития художника через самоотречение (сравните преломление этой концепции в «Портрете» Гоголя и его «Выбранных местах»; католическому самоотречению романтиков посвящена известная книга В. М. Жирмунского).