Марина Струк - Мой ангел злой, моя любовь…

• Название: Мой ангел злой, моя любовь…
• Автор: Марина Струк
• Жанр: Исторические любовные романы

Позвольте пригласить вас ступить вместе со мной смело в эпоху Александра I, когда уже отгремели прусские сражения, что принесли славу героев русским офицерам и солдатам, и когда уже заключен Тильзитский мир, что оставил в душах тех же самых офицеров легкий налет разочарования.

В воздухе Российской империи уже можно без особых усилий уловить напряжение перед неминуемой войной с Францией, правитель которой уже планирует выдвигать следующей весной войска к Данцигу.

Нет, мы пойдем с вами не в столицу, где тоскует по так рано и так трагически ушедшему возлюбленному императрица, и не в Москву, которой только предстоит обратиться в пепел и руины. Мы с вами ступим в провинцию, где еще в силе правила жизни, присущие екатерининской эпохе, а проявление чувств и эмоций не подвергается острой критике светских матрон с лорнетами в руках, обтянутых митенками…

---

— Не кори ее. Она была так молода, так по юности глупа… а быть может, и не глупа вовсе. Если бы я был рядом, она была бы сильнее перед обстоятельствами и уговорами. Не поддалась бы соблазну. Хотя… отчасти я ее понимаю ныне — что мог дать ей я в те дни? Ровным счетом ничего!

— …У тебя нет ничего! Понимаешь — ничего! Все — только милости графини, которая всей душой меня не принимает, неужто полагаешь, я не ведаю того? — Надин яростно убеждала его в собственной невиновности в том поспешном браке, уговорив Андрея переговорить с ней в последний раз перед отъездом в полк. Он собрался в тот же вечер, как молодые супруги вернулись в Агапилово, не в силах оставаться под одной крышей с ними. Это после, когда утихнет боль, когда он смирится с тем, что Надин стала его bru, а не супругой, Андрей вернется в семью, а тогда же…

— Ну, пойми! Ну, прошу тебя, пойми меня! Что за будущее нас ждет по нынешним временам? Особенно когда родные отринут нас за ослушание. Что за будущее? Прости меня, mon coeur, но…

Андрей впоследствии научился жить без нее. Благо, следующей же зимой 1807 года его полк выступил в очередной поход и вернулся только в августе, когда Петербург был полупустой до самого Рождества. Сумел после оставаться равнодушным, когда они вынужденно пересекались на балах и раутах в столице. Когда видел ее силуэт в ложе Олениных в театре. Когда замечал ее в открытом экипаже на прогулках знати по городу или живописным окрестностям. Он даже полагал тогда, что забыл все, но всякий раз, когда Надин оказывалась рядом, что-то внутри него оживало, и так и пылало пусть отголоском прежнего огня сердце, которое не желало отпускать прошлое.

— Так сошлось, что мы оказались наедине с Надин только спустя три года после того, как состоялось ее венчание с Борисом и через два года после рождения Таты. Маленькой проказницы Таты, — повторил Андрей, будто пытаясь сладостью воспоминания о девочке с темно-русыми локонами и крохотными ладошками, которые те так доверчиво клала на его большие руки, когда они прогуливались в Агапилово или в небольшом саду городского дома. — Она появилась на свет после Рождества 1807 года, в Петербурге. Надин тогда отказалась уезжать из столицы, рассчитав с повитухой, что успеет освободиться от бремени аккурат к началу сезона.

Анна не могла не отметить контраст между прежним безразличием в его голосе и легким оттенком нежности, мелькнувшим при упоминании имени племянницы. А потом не могла не нахмуриться, когда Андрей продолжил свой рассказ:

— То свидание наедине и стало началом конца шаткого мира в нашей семье. Словно точкой было у линии, разделившей нас, расставившей всех по разные стороны… разделившей нашу семью…

Глава 49

Андрей тогда приехал в дом после долгого отсутствия в Петербурге. На летний период и часть осенней поры их полк снова выводили из города на смотры, возвратив только, когда земля полей превратилась в жидкую грязь от проливных дождей. Он поехал тогда не в квартиры, которые делил с Римским-Корсаковым, а в дом, который его семья снимала вот уже несколько лет проживания в столице. Захотелось комфорта, горячей и изысканной еды, которую подавали к столу брата, захотелось побыть хотя бы несколько часов с родными, особенно с сестрой, которая приехала из Агапилово в сентябре.

Он проходил к своим покоям по анфиладе комнат, когда его окликнул тихий голос Надин, стоявшей у окна и ожидающей, пока он минует салон по пути в жилые половины. И он остановился, пораженный очарованием ее облика, освещенного по контуру стана скупым дневным светом, льющимся из окна. Она была простоволоса, в легком домашнем платье из тонкой ткани с широкими рукавами. И Надин показалась ему тогда такой хрупкой, такой беззащитной, что сердце сжалось от беспокойства за нее. Дрогнуло скорее от жалости к ней, чем от любви, которая уже не горела, но теплилась где-то в самом темном уголке его души.

— Ах, как я рада видеть вас, Andre! — произнесла она чуть дрогнувшим голосом, а потом опустилась безвольно в кресло возле окна, поникнув головой. И он стоял в дверях салона и смотрел на эту поникшую голову, на ее пряди, которые он так любил трогать, на ее ладони с тонкими жилками вен. Буквально кожей чувствуя ее отчаянье, ее одиночество…

Он знал, что брак с братом не заладился с первых же месяцев после венчания. Но на людях супруги всегда были безукоризненно вежливы и предупредительны друг к другу — благо мест, где они могли быть совместным визитом, было по пальцам перечесть. Борис оказался равнодушен не только к жене, но и к дочери, которая редко спускалась из своих комнат в мезонине столичного дома. Не оттого ли Андрей так привязался отчего-то к собственной крестнице, что видел в ней того же ненужного никому ребенка, какими были он сам и его сестра?

Вот и ныне, Надин была в полном одиночестве в большом доме: как сказал Андрею дворецкий, встречая в передней, Борис уехал к приятелю в загородное имение на охоту, а мать выехала еще с утра с визитами, взяв в компаньонки дочь. Надин же была нездорова (как после узнает Андрей — она была в тягости и скинула за седмицу до его возвращения), никуда не выезжала и не принимала визитов по вынужденному подчинению свекрови, решившей, что ей стоит воздержаться от светской жизни хотя бы несколько недель.

— Andre, mon coeur, — позвала Надин его, с трудом сдерживая слезы. И что-то дрогнуло внутри при звуке ее тихого и печального голоса.

Андрей должен был уйти, просто пройти мимо далее по комнатам, но он остался тогда. Хотя и пытался видеть в Надин не эту плачущую и сломленную женщину, а ту кокетливую красавицу, в которую она вдруг превратилась в Петербурге. Она наслаждалась окружением своим, любила пленять и кружить головы, Андрей наблюдал то стороны, сперва с легким недоумением, а после и с каким-то странным раздражением ее поведению. Как быстро она превратилась из той очаровательной девушки в кокетливую чаровницу светских салонов и столичных бальных зал! Словно переродилась вмиг, сбросив прежнее обличье, словно и не была той по-детски наивной Надин, которую он знал когда-то…

В те годы Андрею вообще казалось, что многие в его близком окружении стали иными за годы, которые провел вдали от них за время службы. И Борис, ставший цинично-злым по отношению к родным, и родная мать, пустившаяся на уловки, как предполагал Андрей после долгих размышлений над произошедшими событиями. Оттого, верно, и произошло охлаждение меж ними, что даже в семейном доме он старался ночевать как можно меньше.

— Я так несчастна, Andre, — проговорила Надин. Слезы струились по ее лицу узкими ручейками. — Ах, если бы ты знал, как я несчастна… и так одинока. Я решила, что брак с Борисом — наилучший путь для меня, но ныне вижу, что ошибалась, — и тут же — без плавного перехода. — Ты ненавидишь меня ныне, mon coeur?

От этого обращения, повернувшего время вспять, сердце забилось быстрее в груди. В тот момент как-то забылось все: и былое предательство Надин, и то, что она жена брата, и что между ними целая пропасть, перешагнуть которую не под силу ни одному человеку.

— Пожалей меня, mon coeur, — взмолилась Надин, поднимаясь с кресла и преодолевая те несколько шагов, что разделяли их тогда в салоне. — Коли не любишь, так просто пожалей. Я совсем одна… будто в тумане каком. Будь их воля — маменьки твоей и Бориса, они бы меня тотчас вон из дома, куда-нибудь в деревню, в глушь, а то и вовсе — за толстые стены монастырские… Их игра отменно вышла, и более им не нужна я. Даже наследника не могу, как выходит… пожалей меня, как я себя жалею каждый Божий день…

Надин коснулась кончиками пальчиков его щеки, чуть тронутой щетиной, стала проводить по его лицу, словно заново знакомясь с тем на ощупь, вызывая в нем уже давно забытую смесь эмоций. А потом прижалась к нему всем телом, обхватила руками, цепляясь пальцами в мундир.

— Пожалей меня, Andre… твоя любовь — единственное сокровище, что было в моих руках… О, как безбожно расточительно я растеряла его! Неужто в тебе не осталось даже жалости ко мне? Раньше я чувствовала твою любовь ко мне, знала, что она есть. И тогда, когда Тата родилась, помнишь? Когда мы взглянули друг на друга на обеде после крестин Таты, и когда ты поцеловал меня… впервые коснулся после того, как я стала женой Бориса, тогда, в темной передней. Я до сих пор ощущаю твои губы на своей щеке, веришь? Да, этот поцелуй был слишком короток для любовного, но так длинен для поцелуя bru и beau-frère [672]. Пожалей меня ныне, если даже разлюбил! Только пожалей! Не прошу о большем! Не оставь меня…

Ему пришлось тогда обхватить ее лицо руками, чтобы заставить Надин взглянуть на себя, чтобы она выслушала его, глядя в глаза.

— Ma chere bru, — подчеркнуто медленно и тихо произнес Андрей тогда, скорее себе чем ей напоминая об их положении нынешнем. — Ты можешь располагать мною по своему усмотрению. Я сделаю все для тебя и Таты. Защищу от любой невзгоды, коли нужда будет на то. Но ты — жена моего брата, Надин, — тут помимо воли голос все-таки дрогнул, а сам не смог смотреть долее в ее глаза, такие знакомые до боли, так любяще глядящие на него в этот миг. Прижал к себе ее голову, прислоняясь щекой к ее распущенным волосам, вдыхая аромат лавандовой воды, которую так любила она. Борясь с неудержимым желанием коснуться губами ее губ, как ранее, с острым желанием вновь ощутить ее ласки.