Марина Струк - Мой ангел злой, моя любовь…

• Название: Мой ангел злой, моя любовь…
• Автор: Марина Струк
• Жанр: Исторические любовные романы

Позвольте пригласить вас ступить вместе со мной смело в эпоху Александра I, когда уже отгремели прусские сражения, что принесли славу героев русским офицерам и солдатам, и когда уже заключен Тильзитский мир, что оставил в душах тех же самых офицеров легкий налет разочарования.

В воздухе Российской империи уже можно без особых усилий уловить напряжение перед неминуемой войной с Францией, правитель которой уже планирует выдвигать следующей весной войска к Данцигу.

Нет, мы пойдем с вами не в столицу, где тоскует по так рано и так трагически ушедшему возлюбленному императрица, и не в Москву, которой только предстоит обратиться в пепел и руины. Мы с вами ступим в провинцию, где еще в силе правила жизни, присущие екатерининской эпохе, а проявление чувств и эмоций не подвергается острой критике светских матрон с лорнетами в руках, обтянутых митенками…

---

— Мне бы с Михаилом Львовичем бы переговорить, — поманив к себе лакея, проговорила графиня, устало прикрыла глаза. Андрей же в два шага подошел к Анне, взял ее под локоть и отвел к окну, создавая некую видимость уединения на глазах у остальных.

— Ее сиятельство права: ехать в такую непогоду — сущее безумие, — но он только головой покачал.

— Не стоит о том. Времени совсем нет. Вы не понимаете, Анна, мой долг вернуться в полк как можно скорее. Я и задерживаться здесь не имел намерения так долго. Пара дней, не больше. И это оглашение… Не имел я права так поступать. Ни малейшего права, — он смолк на минуту, собираясь с мыслями, чтобы найти слова, призванные убедить ее в его правоте. Андрей действительно считал, что не имел ни малейшего права так приближаться, а уж тем паче заявлять о намерении вступить в брак ныне — когда над ним тяготеет долг перед императором и Россией. Как офицер, он обязан был думать прежде об этом долге в эти дни, когда в воздухе так и ощущалось скорое приближение войны, когда ее ждали все: от крестьянина до светлейшего дворянина. Сущим безумием было не ехать тотчас в полк, невзирая на непогоду, а настолько поддаться чувствам, как позволил себе он.

Анна вдруг подняла вверх ладонь, призывая его замолчать, отвернулась от него к окну, стала наблюдать, как ветер треплет листву деревьев, как раскачивает ветви. Андрей не стал продолжать, лишь попросил:

— Вы позволите… позволите иметь от вас что-нибудь в память?

Анна даже головы не повернула к нему, задавая встречный вопрос, нежданно пришедший в голову, ища опровержение своим худым мыслям:

— Та роза… Разве она не будет вам служить напоминанием?

— У меня ее нет, — пришлось признаться Андрею. У него действительно не было того цветка из оранжереи и довольно давно, еще с зимы. Обронил где-то в дороге, как ни прятал его тщательно за полой мундира, а обнаружил это, лишь устраиваясь на ночлег на почтовой станции. Тогда он решил, что это только на благо. Нет памяти — быстрее забудет…

— А ваша? — спросил он, и она резко повернулась к нему от окна. — Ваша роза?

— Я недолго хранила ее, — пожала Анна плечами, раздосадованная, что он ведает про то, как она приказала забрать из оранжереи оброненный цветок. Глупый лакей! Не только ей поведал о том, что Андрей забрал с собой розу, но и Андрею рассказал зачем-то о ее желании иметь схожий цветок в память. — К чему хранить увядшие цветы? Вас манит к себе Марья Афанасьевна, — Анна легким кивком показала в сторону графини, которой помогал подниматься с кресла лакей. — Вам надобно идти.

Она хотела отойти от него, потакая желанию скрыться от всех в тишине своей спальни и выплакать ту боль, что свернулась клубком в груди при его словах. Она знала… знала, но зачем-то все же надеялась, верила, как хотела верить его словам, его глазам и ласковым рукам. Не надо было открывать даже мельком свою душу, не получила бы боль обиды и горечь разочарования.

Но Андрей не позволил Анне этого. Вдруг схватил за локоть, развернул к себе лицом резко, даже не заботясь о том, как это действие будет выглядеть в глазах присутствующих в салоне, в глазах тетушки, что наблюдала за ними и нахмурилась тут же.

— Вы не позволите себе так проститься со мной. Я не позволю вам! — она видела, как он разъярен, как снова побелел шрам на фоне легкого загара, который он приобрел в деревне. Отчего-то осознание его ярости принесло ей мимолетное облегчение мукам, терзавшим ее собственное сердце. — Я уезжаю, Анна. Неужто вы не можете того понять? Неужто не найдете слов на дорогу мне?

— Ну, отчего же? — улыбнулась Анна, как привыкла улыбаться за эти годы — очаровательно и вежливо, без единого чувства. Она аккуратно выпростала руку из его хватки, после обхватила его голову ладонями и, приподнявшись на цыпочки, легко поцеловала его в лоб, краем глаза замечая, как смотрят на них все, кто был в салоне. — Прощайте, Андрей Павлович. И да хранит вас Спаситель!

Она видела, отстранившись, как похолодели его глаза, как сжались губы, но он ничего не сказал ей. Только склонил голову, отвечая кивком на ее прощальный поцелуй. И Анна развернулась от него, пошла к выходу из салона, с трудом удерживая себя от того, чтобы не развернуться к нему, чтобы снова не взглянуть, но уже иначе — выражая те самые чувства, которые питала к нему против своей воли. Сердце умоляло, но гордыня запретила это делать, заставила высоко поднять подбородок, распрямить спину.

Когда она проходила мимо графини, та вдруг протянула в ее сторону руку, словно пытаясь остановить. Но ничего не сказала отчего-то, махнула только ладонью, мол, иди мимо, и Анна последовала этому жесту — ушла из салона, сделав неглубокий реверанс у дверей, прощаясь с гостями. А потом побежала через анфиладу комнат, через вестибюль, пробежала по лестнице, шагая через две ступени, лишь бы скорее спрятаться, укрыться в покоях своих.

— Быстрее! Быстрее! Развяжи! — она растолкала Пантелеевну, что спала, полусидя на диванчике в будуаре. Глаши как назло не было. Нянька долго не могла сообразить со сна, что Анна хочет от нее, с трудом поднялась на ноги, охая и растирая затекшую от неудобной позы спину.

— Что это на дворе? Гроза что ль идет? — спросила няня, потирая глаза. Анна нетерпеливо постукивала носком туфельки по полу, с трудом сдерживаясь, чтобы не прикрикнуть на медлительную старуху. — Что это ты платье менять удумала? К обеду?

— Нет, лечь хочу, — отрезала Анна, и няня удивленно замерла, взявшись за завязки шнуровки.

— А как же обед? Что папенька скажет? И как жених-то твой? Вот ведь шальная, так и просишь розги ныне!

— Ах, Пантелеевна, развязывай же! Что встала столбом? — Анне не терпелось скинуть платье и спрятаться в подушках от всех и вся. И не думать, не сожалеть, не вспоминать. — Жениха на обеде не будет. Ему ныне совсем не до меня. Уезжает он.

— Куда это он уезжает, душенька моя? Как же? А обед? Негоже то, — качала головой Пантелеевна, аккуратно расправляя шнуровку. А потом донесся от подъезда стук копыт, смягченный гравием, и Анна дернулась от няньки к окну, выглянула, чтобы заметить, как уезжает Андрей по аллее.

— От погнал-то коня! Чем его допекла-то, что так резво из дома нашего? — хохотнула беззлобно Пантелеевна, выглядывая из-за плеча Анны в окно. И замерла, когда та тихо ответила:

— В полк уезжает. Война, милая. Говорят, Наполеон границы империи нашей перешел с войском своим.

— Ох ты, Господи! — возопила Пантелеевна, а потом бросилась к образу на полке в углу спальни Анны, бухнулась на колени. — Заступница! Что ж творится-то? Мать Всеблагая, Заступница наша!

Анна молча наблюдала за поклонами няньки, с трудом разбирала бормотание той себе под нос, ее мольбы об избавлении от напасти, от судьбины лихой, а потом вдруг замерла на месте, расслышав слово «гибель». Вдруг вспомнилось, как беззвучно и оттого так страшно плакал отец в кабинете, получив весть о ранении Петра, как только и смог сказать, что опасна та пуля для него. «Он может не вернуться к нам, душа моя! На все воля Божья, к нему обратимся с мольбами», только и сказал тогда.

До того ей казалось, что отъезд Андрея сродни его отсутствию этой весной. «Неужто вы не можете понять?», спросил он недавно ее в салоне, и она действительно не понимала той тени, что висела над ним, над его отъездом. Забыла о том страхе, что витал в доме, пока не получили вести от Петра.

«Он может не вернуться к нам, душа моя!», промелькнули снова в голове слова отца, тихие, полные скорби, и Анна сорвалась с места. Быстро нашла в шкатулке у зеркала то, что искала, набросила плащ, висевший в гардеробной, выскользнула из покоев на лестницу для слуг, по которой даже не сбежала — слетела вниз, перепрыгивая через ступеньки, рискуя наступить на подол платья и свалиться, свернув себе шею.

Ветер уже вошел в раж, чувствуя свою силу, рвал ветви деревьев, пытался выбить из рук лакеев ставни, которые те спешили закрыть, спасая стекло окон от разбушевавшейся стихии. Из-за парковых деревьев надвигала на Милорадово темнота грозовой тучи, погрозила Анне раскатом грома, от которого та даже присела в ужасе.

Она с самого детства боялась гроз. До истерики, до дрожи. Но остановиться ныне не могла. Сжав пальцы так, что побелели костяшки, побежала быстро прочь от дома, скрылась в залесной аллее. Андрею необходимо было совершить круг почти в четыре версты, прежде чем он достигнет границ Святогорского. Анна же намеревалась пройти до земель графини через граничный лес — верста или чуть более. Да, он едет верхом, но если она побежит… И она побежала.

Глава 13

Ветер неистовствовал, гнул верхушки деревьев вниз с такой силой, что Анна даже боялась глаз поднять лишний раз — все казалось ей, что сейчас вот-вот он повалит те на тропинку, по которой она бежала. Редкие раскаты грома заставляли ее сердце биться с удвоенной силой о ребра. Порой она даже вскрикивала от ужаса при особо громких угрозах наступающей грозы, чуть приседала на бегу, словно прячась от небесного гнева. В такие моменты лучше бы сидеть за надежными стенами дома, укрываясь от своих страхов в теплых объятиях Пантелеевны, а не спешить по неровностям лесной тропинки, уворачиваясь от ветвей, цепляющихся за плащ. Один раз даже пришла мысль повернуть назад, отказаться от своей затеи. Неужто нельзя решить это недоразумение иначе? Написать в письме свои извинения, к примеру. Но быстро отмела эту мысль, понимая, что на бумаге едва ли можно решить то, что так запуталось в разговоре.