Аполлон Коринфский - Народная Русь

• Название: Народная Русь
• Автор: Аполлон Коринфский
• Жанр: История
• Год: 1995
• ISBN: 5—88590—309—3.

Новая серия «Русичи» включает в себя труды дореволюционных и современных исследователей и ученых, занимающихся вопросами культуры, этнографии, истории России, русского фольклора, быта и обрядов. Ее открывает работа А. А. Коринфского «Народная Русь», впервые изданная в 1901 году в Москве, когда-то широко известная, но незаслуженно забытая в родном отечестве на многие десятилетия и, наконец, снова увидевшая свет. Богатый фактический материал, любовь к земле русской, к простому народу, к родному языку — все это не оставит читателя равнодушным.

---

Льется-звенит на последней «окличке» весны заунывная, сменившая «веснянки», песня поминающих весну девушек, собирающихся — на солнечном закате в канун 1-го июля — на берегу реки. «Поминки» сопровождаются пирушкою: пьется брага, сооружается «мирская яичница», водятся последние весенние хороводы.

В старые годы в этот прощальный июньский вечер «хоронили весну». Ее изображала соломенная кукла, наряженная в красный сарафан и кокошник с цветами. Куклу носили на руках по селу с песнями, а потом бросали в реку, после чего и начиналось пирушка-тризна, посвященная последним проводам отжившей свой короткий, «воробьиный», век Весны-Красной. «Помянули весну — прощай, розанцвет!» — говорят на посельской-попольной Руси.

XXVII Ярило

Сопутствующая Троице — Духову дню, первая по Пятидесятнице седмица, именуемая Всесвятскою («Всех Святых»), совпадает в народной Руси с живучею-неумирающей памятью о стародавних игрищах-гульбищах в честь древнеязыческих Костромы и Ярилы. Последнее имя тождественно с Яровитом, Яр-Хмелем, Светлояром и другими божествами, чествовавшимися в качестве покровителей земного плодородия — во всех его многообразных проявлениях, начиная с растительного мира и кончая человеком. Эту, предшествующую Петрову посту, неделю во многих местах зовут «Русалочьим заговеньем» и во время нее развивают кудрявые семицкие-троицкие венки.

О гульбище-игрище «Костроме» меньше всего знают костромичи- великороссы. Оно занесено в народную Русь от мери[51] и справляется в настоящее время только в самой захолустной глуши Пензенской и Симбирской губерний, да в Муромском уезде Владимирской. А. Н. Афанасьев отождествляет название этого игрища с тем, что изображавшая в некоторых местностях «Кострому» кукла делалась из соломы, всяких сорных трав и кудельной кострики (отбросов), и приводит названия растущих во ржи трав — «костра», «кострец», «костера» и т. д. Колючие и цепкие (сорные) травы в старину представлялись как бы подобиями молний громовержца-Перуна, многие черты облика которого были перенесены на Яр-Хмеля и слились с ним нераздельно. В тридцатых годах XIX-го столетия это происходило так. Созывались со всей деревни, собирались в заранее облюбованное место красные девушки, шли в простом — не праздничном наряде, становились в кружок на лугу. Одной из красавиц доставался жребий — изображать собою «Кострому». Становилась она с потупленною-повинной головою, подходили к ней все другие девушки, поклон за поклоном ей отвешивали, брали-клали ее на широкую доску белодубовую, относили ее, с припевами голосистыми, на берег реки. Здесь принимались будить притворявшуюся спящею «Кострому», поднимали ее за руки; затем — начинали купаться, обливая водой друг-дружку; которая-нибудь из девушек оставалась при этом на берегу, держала лубяное лукошко и била в него кулаком, как в барабан. С купанья все отправлялись, в прежнем порядке, в деревню; там, дома, переодевались в цветно платьице — красен праздничный наряд, выходили на улицу и водили хороводы.

В Муромском уезде «Кострому» изображала не выбранная девушка, а кукла, обмотанная разноцветным тряпьем. На игрище выходили не только одни красны девицы, но и парни молодые.

Одевали-наряжали «Кострому» под особые, приуроченные к этому песни. «Кострома, моя Костромушка, моя белая лебедушка! У моей ли Костромы много золота, казны. У костромского купца была дочка хороша, то Костромушка была, Костромушка, Кострома, лебедушка-лебеда!» — запевается, например, одна из них, наиболее отвечающая своему назначению. «У Костромы-то родства — Кострома полна была; у Костромина отца было всемеро. Кострома-то разгулялась, Кострома-то расхвалилась. Как Костромин-то отец стал гостей собирать, гостей собирать, большой пир затевать; Кострома пошла плясать, а чужие-то притаптывать: Кострома, Кострома, то Костромушка была!..» — продолжается песня, чем дальше — тем становясь все веселей-звончее: «Я к тебе, кума, незваная пришла; я ли тебя, Костромушка, за рученьку возьму, вином с маком напою, в хоровод тебя введу. Стала Кострома поворачиваться, с вина-маку покачиваться; вдоль по улице пошла, на подворьице шла, на подворье костромское, на купецкое. Кострома ли, Кострома, то Костромушка была…» К концу подходит песня — с развальцем: «Костромушка расплясалась, Костромушка разыгралась, вина с маком нализалась. Вдруг Костромка повалилась: Костромушка умерла. Костромушка, Кострома!..» Последняя часть песни говорит прямо о том, что совершается перед певунами голосистыми:

«К Костроме стали сходиться,
Костромушку убирать
И во гроб полагать.
Как родные-то стали тужить:
По Костромушке вътлакивати: —
Была Кострома весела,
Была Кострома хороша!
Костромушка, Кострома, —
Наша белая лебедушка!»

Допев песню, брали одетую куклу-«Кострому» на руки и с новыми припевами несли на реку, где участники гульбища разбивались на две стороны. Одна сторона становилась обок с куклою, и все — ее молодцы и молодицы кланялись Костроме в пояс. В это время другие внезапно кидались на них и старались похитить куклу. Завязывалась борьба, в которой победителями являлись нападающие; они повергали Кострому наземь, топтали ее ногами, срывали с нее лохмотья и — под громкий раскатистый смех и дикие выкрики — бросали ее в воду. Побежденные должны были оплакивать отнятую у них куклу и жалобно причитать, закрывая лицо руками:

«Умер, умер Кострубынька,
Умер-помер голубынька!
Утонула-померла Кострома, Кострома…» и т. д.

Вслед за этим и побежденные, и победители сходились вместе и общей гурьбою шли — с веселыми песнями — к деревне, где до глубокой ночи плясали в честь утопленницы-Костромы, поминаючи ее песнями вроде:

«Кострома, Кострома,
Ты нарядная была,
Развеселая была.
Ты гульливая была»…

Некоторые народоведы видят в потоплении-похоронах Костромы тень того отдаленного былого, когда киевляне-язычники бежали по течению Днепра-Словутича вслед за уплывавшим-тонувшим дубовым идолом Перуна — с кличем — «Выдыбай, боже!» Это сопоставление имеет свое непреложное основание.

«Празднование Костроме» начинает все более и более отходить в круг забытых преданий славяно-русского язычества. Но Ярилу — чествуют еще и теперь во многих местах на неоглядно-широком просторе народной Руси, хотя и не с тою уже яркоцветной пестрядью обрядностей, как в старые годы далекие. Ярилин праздник, переходящий, смотря по местности, со дня на день по всей Всесвятской неделе, но в большинстве случаев приурочивающийся к ее последнему дню — заговенью на Петров пост (воскресенью), сопровождается торжками-ярмарками, кулачными боями («стенка на стенку», деревня — на деревню), попойками и разгульными игрищами. Тверская, Костромская, Владимирская, Нижегородская, Рязанская, Тамбовская, Симбирская (наприм., село Карлинское Сенгилеевского у. и друг.) и Воронежская губернии помнят ярилин разгул веселый и в наши дни. Но ярче всего воспоминание и нем — в белорусских селах-деревнях.

Ярило — сродни древнегреческому Эроту и в то же время не чужд Вакху и Аресу (а также и Фрейру древних германцев). И все они имеют немало общего со всеславянским Перуном. Веселый-разгульный бог страсти-удали представляется народному воображению молодым красавцем — красоты неописанной; в белой епанче сидит он посадкой молодецкою на своем белом коне; на русых кудрях у него возложен венок цветочный, в левой руке у него горсть ржаных колосьев; ноги у Ярилы — босые. Разъезжает он по полям-нивам, рожь растит — народу православному на радость на веселую. Он — представитель силы могучей удали богатырской, веселья молодецкого, страсти молодой-разгарчивой. Все, что передает животворящему лету весна, — все это воплощается в нем по прихотливой воле суеверного народного воображения. Взглянет Ярило на встречного — тот без пива пьян, без хмелю хмелен; встретится взором Яр-Хмель с девицей-красавицею, — мигом ту в жар бросит: так бы на Шею кому и кинулась… А вокруг него по всему его пути, по дороге Ярилиной, цветы зацветают-цветут что ни шаг, что ни пядь — все духовитей, все ярче-цветистее.

«Видно» — говорил в XVIII-м веке о своей пастве святитель Тихон I-й воронежский[52], - «что древний некакий был идол, прозываемый именем Ярило, который в сих странах за бога почитаем был, — пока еще не было христианскаго благочестия. А ныне праздник сей, как я от здешних старых людей слышу, называют игрищем, которое издавна началось и год от году умножается, так что люди ожидают его, как годового торжества. Но, когда он приспеет, то убираются празднующие в лучшее платье. Начинается он в среду или в пяток по сошествии Св. Духа и умножается через следующие дни, а в понедельник первый поста сего (Петрова) оканчивается»…