Жорж Садуль - Всеобщая история кино. Том. Кино становится искусством 1914-1920

• Название: Всеобщая история кино. Том. Кино становится искусством 1914-1920
• Автор: Жорж Садуль
• Издательство: Искусство
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1961

Том 3. Аннотации в бумажной книге не было…

---

Над чем же мы смеемся, даже когда мы, а тем более наши дети, голодны, — над подлостью, которая выкалывает нам глаза, чтобы мы не видели, засовывает нам кулак в горло, чтобы остановить спазму, конвульсивным ударом выбивает нам зубы? Я думаю, что в этом, и именно в этом самый ужасный из контрастов — победа духа над нашими собственными мучениями. Ибо, в сущности, ничто другое не утверждает человека в наших глазах, будь он клоун или поэт. Пессимизм, постоянно побеждающий самого себя, превращает маленького скомороха в светоч разума великого поколения…”

Да, „пессимизм, постоянно побеждающий самого себя”, но он неотделим от бодрого оптимизма, от вечной веры в человека и в жизнь… „Собачья жизнь” содержит в трех частях столько горечи и надежды, столько сострадания и гнева, ярости и нежности, криков и шепота, прозаизмов и поэзии, что наше исследование могло бы продолжаться до бесконечности. Оставим, однако, этот ключевой фильм и перейдем к фильму „На плечо!” — перенесенной в комическую плоскость драме об ужасах войны и о всеобщем бунте против всемирной резни.

Фильм был поставлен в разгар войны, в тот момент, когда в ней приняла участие американская армия, когда весь мир устал, когда народы всеми средствами хотели положить конец бойне — как поступили после Октябрьской революции 1917 года большевики.

Деллюк так вкратце излагает содержание фильма „На плечо!":

„Покорность рядового вызывает гнев унтер-офицера. Мы видим весь садизм ненужных парадов. Затем отдых. Чарли засыпает на своей кровати детским сном. Во сне он переносится на французский фронт.

Колючая проволока. Первый снаряд, первый героический порыв. Письмо, которое не доходит, — превосходный эпизод во вкусе фильмов „Бродяга” или „Собачья жизнь”; Чарли трогателен.

Ночь в наполненном водой окопе — смелая мизансцена. Бурлеск приобретает неслыханный стиль. Люди, лишенные истинной чувствительности, соскучатся, ибо сочтут, „что это не так уж смешно”. Обед, сигарета, упавшая фуражка, атака, боевое задание: Чарли маскируется стволом дерева — эпизоды большой силы.

Смешное превращается в клоунаду; Чарли берет в плен Вильгельма II, кронпринца, Гинденбурга и приводит их в расположение американских войск.

Этот фильм — доказательство беспредельных возможностей кино. Поистине мы находимся в сфере необъятного… Мы не смели бы мечтать о стольком… Чарли Чаплин — шекспировский актер…"

Правда, „На плечо!” превосходит своей смелостью „Собачью жизнь”. Смелостью, выраженной с чудесной сдержанностью. Сдержанностью, умышленно подчеркнутой Чаплином в фильме с таким в те годы опасным сюжетом — фильм был выпущен во время войны, за месяц до перемирия. Но Чаплин во всем и всегда соблюдает чувство меры и как бы делает его устоем своей жизни, законом своего творчества.

„Я больше всего остерегаюсь, — пишет он, — преувеличения или чересчур большого нажима на отдельные детали. Так же легко убить смех преувеличением, как и всяким другим способом…

Очень важно сдерживать себя не только актеру, но и кому угодно. Сдерживать свой темперамент, свои желания и все другое в себе необходимо”.

Пуританская черточка проскальзывает в последних словах, в них заключена и невольная ирония. Чаплин себя „сдерживает”, по всей вероятности, больше, чем кто-либо в Голливуде, но он не отказывается от радостей жизни и не проявляет пуританского лицемерия.

Сдержанность и чувство меры создают величие Чаплина. Как все великие классики, он всегда верен правде жизни. Иногда в его картинах подразумевается больше, чем сказано. Удивительно, что „подразумеваемое” в картинах Чаплина никогда не превращается в намек, но всегда понятно всем.

Ту же сдержанность, которая присуща его фильмам и созданному им персонажу, он советует воспринять своим сотрудникам: оператору, осветителю, декораторам, актерам. „Не играйте!" — его излюбленное выражение во время репетиций. Он хочет, „чтобы каждый был „как в жизни”. Это не исключает ни мастерства актера, ни средств выразительности, но предполагает безусловное чувство меры.

Итак, сдержанность господствует в фильме „На плечо!” Деллюк это хорошо знал, когда писал:

„Страдания американского солдатика… исследованы без романтизма и проповедей. В иронии больше силы, чем в проповеди. А юмор — это своего рода чудо, которое включает в себя и иронию и много других вещей.

Эта маленькая кинокартина — дерзкий выпад, подсказанный войной миролюбивому человеку. Дух буффонады, забавные подробности, сценарий в форме скетча еще больше заостряют сатиру в этой фантазии, в которой нигде нет декламации, даже против самой декламации”.

Пацифизм Чаплина — доминанта фильма „На плечо!”. Сдержанность усиливается в показе окопов, показе душераздирающем, несмотря на мягкую, ироническую манеру. Чарли и его брат Сидней утопают в окопной грязи, ее липкое месиво засасывает их — так некогда в детстве их засасывала лондонская нищета.

„Говорили, что „На плечо!” — фильм дурного вкуса, — замечает Деллюк. — А потом забавлялись им.

Ах, ничего нет забавного в войне, какой видел ее Чаплин… Час смеха, если угодно. Вернее же — час истязания плетью.

В Париже во время войны с удовольствием читали юмористический (sic!) листок, который назывался „Закованная утка”,— над ним действительно смеялись до упаду. Ибо что может быть смешнее умных людей, которые кусают себе руки, потому что им не дают укусить кого следует! Псы, тоскуя, воют на луну. Чаплиновский фильм о войне воет на луну. Посмеемся… Посмеемся…”

Деллюк, который в другом месте сравнивает „На плечо!” с „Огнем” Барбюса, еще раз разгадал самое существенное. „Закованная утка” увидела свет сразу же после восстания 1917 года и являлась своего рода „предохранительным клапаном”, допущенным французским правительством, — в ней находили место иронические высказывания противников войны. В „блистательный период” первых месяцев своего существования „Утка” была рупором — весьма анархичным — врагов войны, пацифистов, которых в те времена ставили к позорному столбу… „На плечо!” — чисто гуманный и сентиментальный протест против войны, и его автор осмотрительно остерегается принять какое-нибудь решение. Но его критика сокрушает. Описание окопов заходит в своей „сдержанности”, быть может, так же далеко, как „Огонь” в своем пылком лиризме; гротеск в последних кадрах делает смешной войну, а вместе с ней и американские фильмы той эпохи. И в первую очередь фильмы Мэри Пикфорд и Гриффита.

Но тут Чаплин не пошел так далеко, как ему хотелось бы. В первоначальном варианте фильма Чаплин, переодетый немецким офицером, а Первиэнс — шофером, взяли в плен кайзера, Гинденбурга и кронпринца. Затем Чарли чествуют на большом банкете за то, что он положил конец войне. На банкете присутствовали Пуанкаре, английский король, а может быть, и Вильсон. И рядовой Чарли отрезает у них пуговицы, на память. У сановных гостей падают брюки… Когда дело доходит до того, чтобы унизить сановников, великих мира сего, военную знать, Чаплин хорошо примеривается и сталкивает оба лагеря лбами.

Цензура восстала против последней сцены, и Чаплин согласился на купюру. „На плечо!” был, таким образом, первым его фильмом, подвергшимся цензуре в Америке и в других странах. Американский вариант фильма „На плечо!” всегда был под запретом. В Германии — потому, что он, во-первых, оскорблял кайзера, во-вторых — Гинденбурга и, как утверждали глупцы, весь немецкий народ в целом. А на деле он разоблачал войну. Когда же во время второй мировой войны фильм снова был выпущен, США в свою очередь вырезали кадры — карикатуры на высокопоставленных особ…

Во что превратился бы фильм „На плечо!”, если бы Чаплин из предосторожности не сократил его с пяти частей до трех! Но вполне вероятно, что сжатость фильма усилила взрывную силу этого обвинительного слова, направленного против войны. Вряд ли и Америка приняла бы фильм, если бы перед тем Чаплин не исколесил за три месяца все Штаты, продавая облигации государственного займа[208].

После картины „Собачья жизнь”, полной горечи и печали, и едкого сатирического фильма „На плечо!” появляется „Солнечная сторона” (июнь 1919 г.).

„Воскресный день в деревне, — пишет Деллюк, — господь бог разрешает… буржуа нарядиться в праздничные сюртуки, пастору сделать все возможное, чтобы паства приняла всерьез этот бесполезный день, работникам избавиться на часок от мытья посуды, чистки ботинок, от скобления полов, от пинков в зад.

В поле — нимфы.

Попробуйте растянуться под деревом и уснуть. Они тут же вас разбудят. Они кажутся нагими под колышущейся шелковой вуалью… гирлянды искусственных роз украшают их нагие тела… Легко допустить, что они — настоящие нимфы, к тому же это ясно видно.

Что касается Чарли… Но вы ведь знаете „Послеполуденный отдых фавна”…