Владислав Реймонт - Земля обетованная

• Название: Земля обетованная
• Автор: Владислав Реймонт
• Издательство: Панорама
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-85220-411-0

Действие романа классика польской литературы лауреата Нобелевской премии Владислава Реймонта (1867–1925) «Земля обетованная» происходит в промышленной Лодзи во второй половине XIX в. Писатель рисует яркие картины быта и нравов польского общества, вступившего на путь капитализма. В центре сюжета — три друга Кароль Боровецкий, Макс Баум и Мориц Вельт, начинающие собственное дело — строительство текстильной фабрики. Вокруг этого и разворачиваются главные события романа, плетется интрига, в которую вовлекаются десятки персонажей: фабриканты, банкиры, купцы и перекупщики, инженеры, рабочие, конторщики, врачи, светские дамы и девицы на выданье. Из шумных цехов писатель ведет читателя в роскошные дворцы богачей, в пивные, где дельцы предаются пьяным оргиям, будуары светских львиц, делает его свидетелем деловых встреч и любовных сцен.

Публикуется новый перевод романа.

---

— Отец Шимон, ведь нас обед ждет.

— Молчи, девка! Твоего мнения никто не спрашивает. Посмотрите на нее, распоряжается, как у себя дома. Пейте, господа!

— А вы, отец Шимон!

— Я, дорогие мои, не пью, совсем не пью. Анюся, деточка, выручай меня.

Он выбежал в соседнюю комнату и тотчас вернулся с большой флягой под мышкой, запахивая на ходу рясу.

— А теперь выпьем винца! Выпьем и — баста! Это, Анка, то самое земляничное, что мы с тобой три года назад делали. Полюбуйтесь, цвет какой! Точно заходящее солнце, право слово, солнышко! Понюхайте, какой запах!

И совал им под нос бутыль, пахнущую земляникой.

— Отец Шимон, вы так употчуете гостей, что они не смогут обедать.

— Молчи, Анка! С Божьей помощью и с твоим обедом управимся! Послушайте, детки, а не попробовать ли нам ветчинки с грибочками? Ну, господа хорошие, детки мои милые, доставьте мне удовольствие. Бедный слуга Господень, ананасами вас не угощаю, но чем богаты, тем и рады. Анка, проси и ты гостей. Стах, чего сидишь, как у праздника, пошевеливайся, не то чубуком тресну.

— Вашим припасам любая хозяйка может позавидовать.

— И все благодаря твоей Анке. Не смущайся, девка, нечего краснеть! У меня ничего не было, ну прямо-таки ничегошеньки. Стах может подтвердить: жил, бывало, в долг. А как стала Анка твердить: «Посадите, ксендз Шимон, фруктовые деревья, пчел, огород заведите. Сделайте то, сделайте это, — дол била-дол била и добилась-таки своего! Кто же перед женщиной устоит! Хо-хо, Анка — настоящий клад! Посмотрели бы вы, какие у меня в ризнице покровы, облачения да епитрахили, не во всяком кафедральном соборе такие есть! И все она, дитятко мое любимое, своими руками сделала!

Растрогавшись, он поцеловал покрасневшую девушку в лоб.

— Вот только никак не могу добиться, чтобы вы новую сутану себе купили.

— А к чему мне она? Молчи, девка! Ясек, дай-ка огоньку, — трубка погасла! — зардевшись, как красная девица, крикнул ксендз и стукнул чубуком об пол.

— Вы тут посидите, а я пойду присмотрю за обедом. Ксендз Шимон, не задерживайте их долго. Я жду вас! — сказала Анка и ушла.

За ней вскоре последовал Вильчек: за ним прислали младшего брата.

— Молодчина парень! — прошептал ксендз, когда он ушел.

— Одно слово, лодзинская каналья!

— Зачем же так, пан Кароль? Я с детства знаю его и должен заступиться за своего воспитанника. Да, это твердый орешек! В кашу плевать себе не позволит. Воля у него железная, ловок, хитер, но при этом добрый и к семье своей очень привязан.

— Однако это не мешает ему смеяться над ними.

— Такой уж у него нрав строптивый. Как-то еще мальчишкой дразнил он одну хворую, бедную женщину. Я его за это чубуком огрел и велел у нее прощения просить. Побои он стерпел, а извиняться ни в какую не захотел! Потом узнал я, что он стащил у матери кофту и юбку и отнес той женщине. По своей воле многое может сделать, а по принужденью — ничего от него не добьешься. Смеяться-то он смеется, и хорошего в этом, конечно, мало, но зато как заботится о них! Младшего брата в гимназию определил и родителям помогает. Он еще порадует нас своими успехами.

— В тюрьме… — буркнул Кароль; похвалы ксендза его раздражали.

— Ну, пошли! Панна Анка небось заждалась нас.

— Вы идите, господа, а я догоню вас, мне нужно к отцу Либерату заглянуть.

— Какой у вас замечательный ксендз! Мне таких еще встречать не доводилось. Просто воплощение доброты, порядочности и самоотречения.

— Тут из порядочности большую выгоду извлечь можно, а если она еще в сутану облачена, то тем паче. В Курове обманом не проживешь!

— Ты говоришь совсем как Мориц, — недовольно сказал Макс.

— Мальчики, судари любезные, обождите! Скачете, как олени, а я гонюсь за вами, аж запыхался! — кричал ксендз и, подобрав сутану, поспешал за ними.

Дальше они шли вместе, но всю дорогу молчали.

Ксендз печально вздыхал, устремляя в пространство меланхолический взор. Он расстроился, побывав у отца Либерата.

На крыльце куровского дома они застали Зайончковского, который что-то торопливо рассказывал Анке.

— Явился басурманин! — прошептал ксендз. — Как поживаешь, сударь? Ты что, дорогу в костел забыл, а?

— Не начинайте ссоры, я и так зол, — недовольно проворчал шляхтич.

— Пса за хвост укуси, а на меня нечего фыркать!

— Господи Иисусе! Провалиться мне на этом месте, если я первый начал! — всплеснув руками, вскричал Зайончковский.

— Ну, будет, будет! Дай я тебя поцелую.

— Господа, прошу к столу, — позвала Анка.

— Вот с этого и надо было начинать. А то вечно вы цепляетесь.

Они расцеловались и совершенно примиренные уселись рядышком за стол. Обед проходил в молчании; погрустневшая Анка не спускала глаз с Кароля, а он не проронил ни слова. Макс наблюдал за обоими, даже пан Адам на этот раз почти не разговаривал, ксендз же с Зайончковским были поглощены едой.

— В последний раз в Курове обедаем в такой компании, — печально заметил старик Боровецкий.

— А кто нам в Лодзи мешает обедать в таком же составе? Надеюсь, ксендз Шимон и пан Зайончковский и там будут навещать нас, — сказал Кароль.

— А то как же! Оба приедем. Фабрику освящу твою, сударь. Ибо кто Бога не забывает, того и Бог не оставляет. Потом обвенчаю вас, а там и детишек ваших придет черед крестить. Анка, Анка! — позвал развеселившийся ксендз. — Застыдилась и убежала, а сама небось ждет-не дождется свадьбы!

— Не смущайте девушку, отец Шимон.

— Э, сударь! Пусти козла в огород, он небось не постесняется капусту есть, вот и девушки так же. Ясек, набей-ка трубку!

— Кароль, выйдите, пожалуйста, на крыльцо. С вами Соха хочет поговорить.

— Соха? Этот ваш протеже, которого я пристроил у Бухольца?

— Да. Он с женой пришел.

— Анка, ты почему так смутилась? — спрашивал он, идя следом за ней.

— Нехороший, — прошептала она, отворачиваясь.

Он обнял ее и, понизив голос, спросил:

— Очень нехороший, да? Ну, скажи, Анка, очень нехороший?

— Очень нехороший, очень недобрый и…

— И? — спросил он и, запрокидывая ей голову, поцеловал опущенные веки.

— И очень любимый, — прошептала она и, освобождаясь от объятий, вышла на крыльцо, перед которым стоял Соха с женой.

Кароль не сразу узнал их — так они изменились.

Вместо белого полукафтана на Сохе был черный, закапанный воском сюртук, сапоги и черные коротковатые брюки навыпуск, картуз, а на грязной шее — съехавший набок целлулоидовый воротничок.

Он отпустил бороду и баки, которые жесткой щетиной покрывали щеки до самых ушей, а над ними топорщились стриженые, напомаженные волосы.

На осунувшемся пожелтевшем и каком-то помятом лице только глаза были все такие же голубые и простодушные.

И поклонился он Каролю в пояс, как прежде.

— Вас просто узнать невозможно! Выглядите как заправский фабричный рабочий.

— С кем поведешься, от того и наберешься.

— Вы у Бухольца работаете?

— Работать-то он работает, пан директор, да только…

— Молчи, баба, я сам скажу, — с важностью сказал Соха. — Гуторили в Лодзи наши мужики, будто у вельможного пана скоро фабрика откроется… Вот покумекали мы с бабой и…

— И пришли просить вельможного пана директора, барина нашего милостивого, взять нас к себе, потому как завсегда…

— Молчи, жена! Потому как у своих завсегда повадней работать. Я и в красильне, и в леппретурной работать могу, и в машине малость толк понимаю. Но кабы вельможному пану конюх понадобился, мы бы с полным нашим удовольствием… уж больно я по скотине скучаю.

— За лошадьми он умеет ходить, это и барышня скажет, потому как…

— Заткнись! — прикрикнул Соха на жену. — Потому как привык к лошадям и без них тошно мне…

— И фабричная жизнь не по нем… Вонь эта…

— От этой вони грудь болит и все время блевать хочется, а иной раз в глазах аж потемнеет, словно бы цепом по башке огрели. Вельможный пан, барин наш милостивый!.. воскликнул он и, расчувствовавшись, припал к ногам Кароля.

— Сироты мы бедные! Барышня, попросите и вы за нас, горемычных, сквозь слезы причитала женщина, целуя обоим руки и кланяясь до земли.

— На Ивана Купалу приходите, тогда и потолкуем… Ну ладно, так и быть, возьму вас конюхом.

— Как они переменились! — прошептала Анка, глядя на жену Сохи.

Вместо домотканой юбки и прочей деревенской одежды она вырядилась в голубое ситцевое платье с красным облегающим лифом, из которого так и выпирали ее большие груди; в руке держала большой оранжевый зонтик; завязанный под подбородком желтый платок и дешевая металлическая брошка у ворота довершали туалет.

— Да, три-четыре месяца в Лодзи — и изменились до неузнаваемости.

— Нет, Кароль, изменилась у них только одежда. Дай им сейчас моргов десять земли, и через неделю и следа городской жизни не останется.