Владислав Реймонт - Земля обетованная

• Название: Земля обетованная
• Автор: Владислав Реймонт
• Издательство: Панорама
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-85220-411-0

Действие романа классика польской литературы лауреата Нобелевской премии Владислава Реймонта (1867–1925) «Земля обетованная» происходит в промышленной Лодзи во второй половине XIX в. Писатель рисует яркие картины быта и нравов польского общества, вступившего на путь капитализма. В центре сюжета — три друга Кароль Боровецкий, Макс Баум и Мориц Вельт, начинающие собственное дело — строительство текстильной фабрики. Вокруг этого и разворачиваются главные события романа, плетется интрига, в которую вовлекаются десятки персонажей: фабриканты, банкиры, купцы и перекупщики, инженеры, рабочие, конторщики, врачи, светские дамы и девицы на выданье. Из шумных цехов писатель ведет читателя в роскошные дворцы богачей, в пивные, где дельцы предаются пьяным оргиям, будуары светских львиц, делает его свидетелем деловых встреч и любовных сцен.

Публикуется новый перевод романа.

---

Вильчек принялся за работу. Служащие тихо разговаривали между собой, перебрасывались шутками, иногда раздавался взрыв смеха, но стоило хлопнуть входной двери или зазвонить телефону, и они тотчас замолкали. Звякали стаканы: между делом и болтовней пили чай, — в углу конторы на газе кипел чайник.

— Still[48], господа, старик приехал! — раздался предостерегающий голос.

Воцарилась тишина; все смотрели, как из экипажа вылез Гросглик и, стоя перед конторой, разговаривал с каким-то евреем.

— Кугельман, просите сегодня отпуск: старик смеется, значит, в хорошем настроении, — шепнул Вильчек своему соседу.

— Я вчера говорил с ним, он сказал: после баланса.

— Пан Штейман, напомните ему о наградных.

— Чтоб он сдох, этот черный собака.

Раздался тихий смех, который тотчас оборвался: в контору входил Гросглик.

Во всех окошках показались почтительно кланявшиеся головы, и в конторе наступила глубокая тишина, нарушаемая лишь шипением кипящего чайника.

Рассыльный принял у банкира шляпу, подобострастно помог снять пальто.

— Господа, произошло страшное несчастье, — сказал банкир, потирая руки и разглаживая иссиня-черные бакенбарды.

— Избави Боже, не с вами? — послышался чей-то испуганный голос.

— Что случилось? — воскликнули все разом, изображая беспокойство.

— Что? Большое несчастье, очень большое… — повторил банкир плачущим голосом.

— На бирже упал курс акций? — тихо спросил поверенный фирмы, выходя из-за перегородки.

— Сгорел кто-нибудь незастрахованный?

— Красавцев американских рысаков украли?

— Не болтайте глупостей, пан Пальман, — строго сказал банкир.

— Но что же все-таки произошло, пан Гросглик? — умоляющим тоном допытывался Штейман. — Мне даже нехорошо сделалось.

— Ну, упал…

— Кто? Откуда? Где? Когда? — послышались тревожные вопросы.

— Со второго этажа упал ключ и выбил себе зуб… Ха-ха-ха! — засмеялся довольный Гросглик.

— Как это остроумно! Как остроумно! — смеялись конторские служащие, хотя слышали эту глупую шутку раз десять в году.

— Шут гороховый! — пробормотал Вильчек.

— Ну что ж, он может позволить себе такую роскошь, — прошептал Блюменфельд.

Гросглик прошел через контору в обставленный с большой роскошью кабинет с окнами во двор.

Красные обои с золотым багетом гармонировали с мебелью красного дерева, инкрустированной бронзой.

Большое венецианское окно, задрапированное тяжелыми портьерами, выходило в узкий двор, стиснутый с двух сторон служебными постройками, а с третьей замкнутый квадратным зданием фабрики.

Гросглик с минуту смотрел на беспрерывно движущиеся поперек двора трансмиссии, на длинную очередь мужчин и женщин с большими узлами за спиной у одной из дверей. Это были надомники: они брали на фабрике пряжу и на ручных станках ткали платки.

Потом открыл вделанную в стену большую несгораемую кассу и, проверив ее содержимое, выложил пачки бумаг на стол у окна, предварительно заслонив его желтым экраном. И лишь затем сел и позвонил в звонок.

Тотчас явился поверенный фирмы с толстой папкой бумаг.

— Что слышно, пан Штейман?

— Ничего особенного. Ночью сгорел А. Вебер.

— Знаю. А что еще? — спрашивал он, внимательно просматривая бумаги.

— Прошу прощения, но мне больше ничего неизвестно, — извиняющимся тоном отвечал тот.

— Немного же вы знаете, — буркнул банкир и, отодвинув в сторону бумаги, нажал два раза кнопку электрического звонка.

Вошел главный кассир.

— Что нового, пан Шульц?

— В Балутах убили двух рабочих, у одного распорот живот.

— А мне какое дело? Этого товара всегда хватает с избытком. Что еще?

— Я слышал утром: у Пинкуса Мейерзона дела плохи.

— Двадцатью пятью процентами отделаться хочет. Принесите его счет.

Шульц поспешил исполнить распоряжение своего патрона.

— Несостоятельным задумал себя объявить? На здоровье! Нам это ничем не грозит, — посмеиваясь, прошептал Гросглик, внимательно просмотрев счета. — Я уже полгода видел, что он мается: не знает, как подступиться к этому, — прибавил он.

— Верно, я сам слышал, как вы говорили Штейману.

— У меня на это нюх. Я всегда говорю: лучше один раз вычесаться хорошенько, чем все время скрести голову. Ха-ха-ха! — рассмеялся он, довольный своей шуткой. — Ну, а еще что?

— Ничего. Мне кажется, вы сегодня неважно выглядите.

— Вы дурак, пан Шульц, и я вынужден буду снизить вам жалованье! — раздраженно вскричал он, а когда тот вышел, стал внимательно разглядывать в зеркало лицо, легонько пощипывая пухлые щеки, потом высунул и осмотрел язык.

«Да, что-то он мне не нравится. Надо посоветоваться с доктором», — подумал он и позвонил три раза.

Вошел Блюменфельд с пачкой корреспонденции и счетов.

— Что новенького, пан Блюменфельд?

— Вчера умер Виктор Гюго, — робко сказал музыкант и стал громко читать какой-то отчет.

— А наследство большое оставил? — воспользовавшись паузой, спросил банкир, рассматривая свои ногти.

— Шесть миллионов франков.

— Немалые деньги. В каких бумагах?

— В трехпроцентных французских облигациях и акциях Суэцкого канала.

— Бумаги солидные. А чем он занимался?

— Литературой…

— Литературой? — удивленно переспросил банкир, разглаживая бакенбарды и вскидывая глаза на Блюменфельда.

— Это был великий поэт, великий писатель…

— Немец?

— Нет, француз.

— Ах да, вспомнил: это он написал роман «Огнем и мечом»[49]. Мери мне как-то читала, очень интересно.

Блюменфельд не стал возражать; он прочел письма, набросал под диктовку ответы и, собрав бумаги, направился к двери, но банкир кивком головы задержал его.

— Кажется, вы играете на пианино?

— Я кончил консерваторию в Лейпциге и фортепианный класс Лешетицкого[50] в Вене.

— Очень приятно. Я очень люблю музыку, особенно нравятся мне восхитительные куплеты, которые Патти пела в Париже. О, вот это… — и он стал тихо напевать арию из какой-то пошлой оперетки. — У меня хороший слух, не правда ли?

— Великолепный! — сказал Блюменфельд, глядя на его большие уши в синих прожилках.

— Мне вот что пришло в голову: почему бы вам не позаниматься с моей Мери. Уроки ей давать не надо — она и так хорошо играет, — просто вы будете сидеть рядом и следить, чтобы она не ошибалась. Сколько вы берете за час?

— Сейчас я даю уроки дочери Мюллера. Он платит мне три рубля в час.

— Три рубля! Зато вам приходится тащиться на другой конец города, в халупе сидеть… и разговаривать с этим хамом Мюллером тоже удовольствие небольшое… а у меня вы во дворце будете сидеть.

— Там я тоже сижу во дворце, — промямлил Блюменфельд.

— Ну, ладно, там видно будет. Как говорится: свои люди, сочтемся, — сказал он в заключение.

— Когда мы начнем?

— Приходите сегодня после обеда.

— Хорошо, пан Гросглик.

— Позовите ко мне Штеймана.

— Сейчас, пан Гросглик.

Вошедший Штейман с беспокойством ждал распоряжений патрона.

Гросглик, засунув руки в карманы, молча прохаживался по кабинету, потом долго разглаживал бакенбарды и наконец решительно заявил:

— Я давно хотел вам сказать: меня раздражает постоянный звон стаканов и шипение газа.

— Пан Гросглик, мы приходим очень рано и вынуждены поэтому завтракать в конторе.

— И кипятите чай на газе. А кто за газ платит? Я! На мои деньги вы целыми днями распиваете чаи. Это какая-то нелепость! С сегодняшнего дня вы будете платить за газ.

— Но вы ведь тоже пьете…

— Да, и сейчас выпью. Антоний, принеси мне чаю! — громко крикнул он в переднюю, которая выходила в подворотню, и прибавил — Мне вот что пришло в голову. Так и быть, пейте, но за газ платите — вас много, и обойдется вам это недорого, а мне давайте чай в виде процента за пользование газовым устройством и помещением: ведь чай вы пьете в служебное время.

— Хорошо, я передам товарищам.

— Я делаю это для их же блага, потому что сейчас им неловко пить чай: их мучает совесть. А когда каждый заплатит за газ, он будет смело смотреть мне в глаза. Я забочусь об их нравственности, пан Штейман.

— У меня к вам просьба от имени товарищей.

— Говорите, только поскорей: мне некогда.

— Вы обещали в конце полугодия выдать наградные.

— А баланс как?

— Будет готов к сроку: они работают сверхурочно.

— Присядьте, пожалуйста, пан Штейман! Вы, наверно, устали, — вкрадчиво сказал банкир.

— Спасибо, пан Гросглик, меня ждет работа.

— Работа не гусь, из нее сало не вытопишь. Сядьте и послушайте, что я вам скажу: они очень рассчитывают на наградные?

— Они их честно заработали.

— Это я и без вас знаю.