Владислав Реймонт - Земля обетованная

• Название: Земля обетованная
• Автор: Владислав Реймонт
• Издательство: Панорама
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-85220-411-0

Действие романа классика польской литературы лауреата Нобелевской премии Владислава Реймонта (1867–1925) «Земля обетованная» происходит в промышленной Лодзи во второй половине XIX в. Писатель рисует яркие картины быта и нравов польского общества, вступившего на путь капитализма. В центре сюжета — три друга Кароль Боровецкий, Макс Баум и Мориц Вельт, начинающие собственное дело — строительство текстильной фабрики. Вокруг этого и разворачиваются главные события романа, плетется интрига, в которую вовлекаются десятки персонажей: фабриканты, банкиры, купцы и перекупщики, инженеры, рабочие, конторщики, врачи, светские дамы и девицы на выданье. Из шумных цехов писатель ведет читателя в роскошные дворцы богачей, в пивные, где дельцы предаются пьяным оргиям, будуары светских львиц, делает его свидетелем деловых встреч и любовных сцен.

Публикуется новый перевод романа.

---

— Да, три-четыре месяца в Лодзи — и изменились до неузнаваемости.

— Нет, Кароль, изменилась у них только одежда. Дай им сейчас моргов десять земли, и через неделю и следа городской жизни не останется.

Они вернулись в столовую в самый разгар ссоры между ксендзом и паном Адамом.

— Гёргей[47] — изменник! Изменник с лысины до пят! Мерзавец, сукин сын, подлец! — кричал старик Боровецкий и колотил ногой по подножке кресла.

— Нет, сударь, не изменник, а человек, который видит дальше собственного носа. Он Венгрию спас.

— Предал, как Иуда.

— Та-та-та! Для вас благоразумные люди всегда или изменники, или Иуды. А что ему оставалось делать, как не спасать то, что еще можно спасти.

— Сражаться до последней капли крови, пока хоть один солдат жив.

— Не было у него солдат: вы к тому времени деру дали. Ясек, сорванец, огоньку, трубка погасла!

— Что, что? Это мы-то дали деру? Побойтесь Бога, что вы городите? Мы — удрали?! Когда это было? — кричал пан Адам, привстав с кресла.

Лицо у него побагровело от возмущения, глаза метали молнии, голос срывался, зубы выбивали дробь. И даже успокоившись немного, он не мог удержать в дрожащих руках чашку, и кофе выплескивалось на сюртук и манишку.

Между тем Кароль и Макс удалились, чтобы собраться в дорогу, а они продолжали отчаянно спорить.

Зайончковский поддерживал пана Адама. Он ударял кулаком по столу, вскакивал с места и бегал по комнате в поисках шапки, потом снова садился, но ксендз не сдавался; он говорил все тише, все чаще приказывал Ясеку дать прикурить и все чаще колотил чубуком об пол, что служило у него признаком крайней степени раздражения.

Спор был прерван Карчмареком. Сначала на крыльце послышалось громкое шарканье, шмыганье носом, а потом он вошел в комнату, поставил в угол кнут и, потерев руки, степенно со всеми поздоровался.

— К обеду вы опоздали, но выпейте с нами кофейку.

— Покорно благодарим. Я уже отобедал, а от кофею не откажусь.

Он сел рядом с паном Адамом, вытер полой сюртука потное лицо и стал обмахиваться фуляровым платком.

— Ну и жарынь нынче! Гроза будет, потому как скот на выгоне беспокоится. А кофий-то горячий?

— Прямо кипяток, — сказала Анка, пододвигая к нему чашку и сахарницу.

— Холодный кофе все одно что сломанное кнутовище: грош ему цена.

— Вы, я вижу, большой знаток по части кофе.

— Да ведь все время приходится эту дрянь пить! Сделку ли заключаешь или так просто беседуешь, лучше черного кофе ничего нет, а если еще рюмочку коньяку добавить, то и совсем хорошо.

Анка принесла коньяк.

Карчмарек полчашки кофе долил доверху коньяком и, прикусывая сахар, стал медленно пить, одновременно оглядывая присутствующих.

— Добрый день! Вот уж никак не ожидал встретить вас тут, — входя в комнату, сказал Кароль.

— Ты знаком с паном Карчмареком? — спросил старик Боровецкий.

— А как же! Пан Карчмарский поставляет кирпич для нашей фабрики. Отец говорил мне о ваших намерениях относительно Курова, но он назвал другую фамилию, и я не догадался, что речь идет о вас.

— Дело в том, что в Лодзи у меня одна фамилия, а в деревне — другая, — объяснял тот с хитрой улыбкой. — Люди глупые: встречают по одежке и еще — по фамилии. Хоть и говорится: прозванье — не званье, в жизни не подспорье, но это неверно. Когда я в Лодзи прозывался по-старому, всякий жид, шваб, всякая городская шваль говорили мне: «Эй, Карчмарек, поди-ка сюда»! А как переиначил я фамилию на шляхетский лад, ко мне обращаются так: «Пан Карчмарский, будьте любезны!» С какой стати немчура будет помыкать мною. Я, поди, не под забором родился. Мой прадед и дед землю уже пахали, а немцы еще на карачках по лесу ползали и сырую картошку, как свиньи, жрали.

— Браво, пан Карчмарек! Замечательно! — смеясь, воскликнул Кароль.

— Истинную правду говорю. Эти Мюллеры да Шульцы такие же дворяне, как я — король!

Он подлил себе еще коньяка и хотел продолжать, но пан Адам, заметив тень недовольства на лице Макса, поспешил переменить разговор.

— Что, кирпич в этом году хорошо идет? — спросил он.

— Так себе. Но сдается мне, скоро в Лодзи начнется такое строительство, какого еще не бывало.

— Это почему же? Ведь сейчас жизнь в Лодзи совсем замерла, и такого количества банкротств никто не припомнит. Многие фабрики позакрывались, на остальных сокращают рабочих. Еще один такой сезон — и пол Лодзи разорится.

— А тем жидкам, что из России понаехали, разве не нужно делать гешефт? Я приметил, как они шныряют по городу, участки свободные присматривают да кирпичные заводы приискивают. Вот увидите, скоро все придет в движение. Десять лет назад такое уже было. Это еще ничего не значит, если одну зиму в Лодзи затишье. Вол тоже наработается и лежит, отдыхает, жвачку пережевывает. Глянешь на него и подумаешь: издыхает, ан нет, отдохнет маленько и как начнет работать, только держись!

— Давно у вас кирпичный завод? — поинтересовался Кароль.

— Без малого шесть лет.

— А раньше чем вы занимались? — спросила Анка, с улыбкой глядя, как Карчмарек угощает сигарами.

— Курите, господа! Отличные сигары! Есть у меня один знакомый жидок, так он, бестия, их контрабандой через границу проносит.

Откусив острыми зубами кончик сигары и не спеша закурив, он продолжал:

— До этого, барышня, мыкался я, темный мужик, на своем наделе. Земля у меня — глина пополам с песком. В засушливое лето ветер песок метет, глину солнце жжет. В дождливое — на глине сгниет, на песке не взойдет. Скотина с крыши солому ела, семья с голоду пухла, вот какое у меня хозяйство было. Признаться, был я тогда дурак дураком, да и откуда мог я ума набраться? Кто меня учил, кто дельный совет дал? Барина нашего, видно, Бог умом обидел, коли немец его слопал, так что мужикам ничего путного он присоветовать не мог. Бедствовал я, как отцы наши и деды, как крестьянскому сословию на роду написано. В Лодзи ставили фабрики, батраки и хозяева победней нанимались на работу, извозом занимались, а я держался старого. Лодзь тогда еще далеко от деревни была. Но как-то раз глянул я с порога — вижу, фабричная труба торчит, а через год их уже пять было. Лодзь наступала на деревню. Раньше, помню, до Лодзи четыре версты было, потом три, а теперь и версты нет. Лодзь все ближе подступала к деревне, да у беды, видно, ноги длиннее — она обгоняла ее, и так меня прижало, что стал я подумывать: не продать ли землю и не податься ли отсюда? Но я все еще выжидал: боязно было. И вот встречаю я как-то кума из Хойнова с возом песка.

— Куда везешь? — спрашиваю.

— В город, — отвечает.

— Это зачем?

— На продажу.

— Сколько же тебе дадут за него?

— Господа когда целковый, когда и больше, а евреи, те — поменьше.

Пошел я с ним. Он полтора целковых выручил. Увидел я это и прозрел, будто ученую книжку глупой своей башкой одолел.

Был у меня за хатой пригорочек, морга этак с четыре. Землю ту жаворонки унавозили да собаки, что со всей округи там по весне сходились. Прибежал я домой, телегу наладил и — на пригорок: песок искать. А там песок — чтоб ему неладно! — чистое золото! Ему на панском дворе место, не в поле.

Приехал я в первый раз с песком, меня в Старом городе жиды избили, потом еще наши мужики, что давно этим занимались, добавили, и от полицейского мне досталось, и от уличных мальчишек. Ну, ничего, все-таки песок я продал. С тех пор стал я тот пригорок срывать и два года изо дня в день в город песок возил. На третий год сына к этому делу приспособил и еще батрака нанял. В город — песок, а из города — кое-что другое… Сперва жена на меня с кулаками кинулась: землю, дескать, паскудишь, вонь разводишь. Ясное дело, не духами пахнет. Тут стали ко мне разные прощелыги из города наведываться, осмотрят мою землю и говорят: «Продай!» Приходили евреи и тоже просили: «Продай, Карчмарек!» Но я не продал, хотя под конец за морг пятьсот рублей давали. «Что-то тут не так, — подумал я, — раз они такие деньги предлагают». Пошел к адвокату, — он надзирал, когда нам землю нарезали. Порядочный человек оказался.

— Дурак ты, Карчмарек! — сказал он мне прямо. — Не понимаешь, что они на твою глину зарятся. Поставь кирпичный завод, а если у тебя денег нет, возьми меня в долю.

Я без него обошелся: поставил печь, нанял мастера-кирпичника. Сам помогал ему и жене и детям велел. Работали мы, как волы, ну и сколотили немного деньжат. Приехал как-то адвокат, посмотрел-посмотрел и говорит:

— Глупый ты, Карчмарек! Сам изведешься, детей замучаешь и самое большее в год тысячу рублей заработаешь. Что делать, спрашиваешь? Паровую машину надо установить.

Целую зиму думал я, наконец решился, принял адвоката в долю, и дело идет помаленьку.

— А что с тем пригорочком? — полюбопытствовала Анка.

— Срыт до основания, и на подошвах разнесли его люди по всему свету.