Газета "Своими Именами" (запрещенная Дуэль) - Газета "Своими Именами" №4 от 21.01.2014

• Название: Газета "Своими Именами" №4 от 21.01.2014
• Автор: Газета "Своими Именами" (запрещенная Дуэль)
• Жанр: Политика
• Год: 2010

«Дуэ́ль» — еженедельная российская газета (8 полос формата А2 в двух цветах), выходившая с 1996 по 19 мая 2009 года. Позиционировала себя как «Газета борьбы общественных идей — для тех, кто любит думать». Фактически была печатным органом общероссийских общественно-политических движений «Армия Воли Народа» (и.о. лидера Ю. И. Мухин).

Частые авторы: Ю. И. Мухин, В. С. Бушин, С.Г.Кара-Мурза. Публиковались также работы Максима Калашникова (В. А. Кучеренко), С. Г. Кара-Мурзы, А. П. Паршева, Д. Ю. Пучкова и др. Художник — Р. А. Еркимбаев

Первый номер газеты вышел 9 февраля 1996 года. До этой даты коллектив редакции выпускал газету «Аль-Кодс» (учредитель — Шаабан Хафез Шаабан). Главную цель новой газеты издатели газеты изложили в программной статье «Учимся Думать»[1].

В 2007 году Замоскворецкий районный суд города Москвы принял незаконное решение [2] об отзыве свидетельства о регистрации газеты. Решение вступило в силу в мае 2009 года, печать газеты прекращена. Коллектив редакции, не пропустив ни одного номера, продолжил выпуск новой газеты «К барьеру!», продолжающей традиции закрытой газеты «Дуэль».

[1] См.Статью «Учимся Думать» http://www.duel.ru/199601/?1_1_1

[2] Кремлевский режим и лобби одного маленького государства в России руками лоббистов этого маленького государства в судах России ..." http://www.kbarieru.info/200901/?01_1_1

---

А ведь преступление Николая Кузьмина судейские заступники сформулировали с едва скрытой ненавистью к патриоту-«молодогвардейцу», приписав ему: «Низменное желание расправиться с журналистом Д. в отместку за Падерина». «Воровал ли Д.-старший? Да, воровал. Но всё дело в том, у кого он воровал! У Сталина же, дьявола усатого! Сбежал ли он из-под стражи? Да, сбежал. Но он же от проклятого сталинизма убегал, от тоталитаризма!» («Фашизм по заказу»)

Я пока не видела «живьём» Виталия Носкова. Он не всегда живёт в Москве. Но я прочитала его удивительную книгу, насыщенную таким беззаветным человеколюбием, такой потрясающей правдивостью… И название-то у неё уж до того пронзительное, враз режущее по сердцу — «Любите нас, пока мы живы…» Обозреватель газеты «Щит и меч», он выезжал в длительные командировки в Чечню и Дагестан. Был участником спецопераций в Кизляре и Первомайском, мартовских боёв в Грозном в 1996 году, операций по освобождению военнопленных. Лауреат многих премий, награждён орденом Мужества… Это — если бегло, лоскутно. А ещё писатель-воин ни на какие подарки от нынешнего «рынка» не рассчитывает, а спокойно, «старомодно» признаёт: «Литература — это сегодня не повод зарабатывать, а скорее служение».

Да, такого защитника удостоится не каждый. От Кузьмина отступились, судья объявила, что государство его амнистировало.

— А судимость будет висеть? — поинтересовался писатель.

— Какая судимость? Суда-то нет.

Вмешалась адвокат:

— Соглашайтесь! Надо и о себе подумать. Представляете их радость, если вас трахнет инсульт?

…А я-то тут при чём? Если в 1987 году решила раз-навсегда: «Хам! И точка. И даже ни одну его книжку не открою. Что он, такой, может написать? Ерунду всякую». Случилось это в Берлине, куда я прилетела по приглашению издательства «Aufbau Verlag» на книжную ярмарку. Некий Н. Кузьмин летел вместе со мной по каким-то своим делам. Седой мужик со старой спортивной сумкой. Решила: «За шнапсом. В Союзе-то «сухой закон». Потом узнаю: в Веймар, выступить в нашей воинской части и взять горсть земли с могилы сына И.Г. Падерина. Иван Григорьевич после войны был комендантом Веймара. Его пятилетнего сына то ли случайно, то ли не очень задавил машиной немец.

Ну, значит, выдали мне за роман марки и помчалась я в магазин покупать детям, родственникам, знакомым всяко-разное. Ну и тащу изо всех сил тяжёлый чемодан. А на парапете, средь площади, вижу, сидит бездельно мой попутчик. Но я ещё не в курсе, до чего он не любит «баб», тем более пишущих, да вдобавок «тряпичниц». Подивилась — не встал, не бросился помогать. Сделала вид, что не заметила ни его, ни эдакого презрительно-хлёсткого взгляда прищуренных глаз. Задрала подбородок и прошествовала мимо, дырявя острыми каблуками берлинский асфальт.

А судьба-то причудлива, игрива… Прошло… восемнадцать лет. И вдруг… «Лиля, читай, читай! Какой писатель! Не оторвёшься!» Не поддалась, чтоб сразу. Поставила подаренную книгу на полку, занялась неотложными делами. Когда же открыла, а это было «Возмездие», публицистика, подноготная правда, как её понимает истово болеющий за Отечество человек. Свой! Абсолютно свой! А ещё эта чарующая энергия мысли, мастерская, многоцветная словесная вязь, кристаллизующая суть. На корешке книги — «Николай Кузьмин». Телефон под рукой…

— Не мы ли с вами были в Берлине?

— Было дело.

— Так вы, оказывается, прекрасный писатель…

— Неужели?

Супротивник, значит. Мол, плевал я… Но утром — телефонный звонок. Раскатистый, гулкий бас:

— Божественная! Ну как, что?

— Всё прекрасно. А вы чем занимаетесь?

— Я? Загибаюсь.

— И как это происходит? Вы что, уже во гробе лежите?

— Разумеется.

— Может, уже и стружками себя засыпали?

— Всенепременно.

Ну никак не могла я совместить образ того здорового, косая сажень в плечах, мужика и единственное, весёленько произнесённое словечко «загибаюсь». А потому почти месяц о чём ни о чём - только не о болезнях. Острил, острил, а я хохотала. По телефону же:

— Правильно они придумали! «День заботы о ветеранах труда». Только день! Но зато проститутки обязаны принимать их со скидкой!

— Да здравствуют самоубийцы! Только их забота о государстве помогает ему свести концы с концами. А вообразить, что все самоубийцы жрать хотят и просят — «дайте сырочку, дайте кефирчику»… Это что ж, у Абрамовича изо рта севрюжку выдирать?

— А разве чубайсы-грефы не озабочены благоустройством пенсионеров? Чтоб они не чувствовали себя в стороне от столбовой рыночной дороги? Уже готовится проект: использовать их организмы для опробования пищи в больницах, детских садах, школах. Проглотили и подохли — двойная выгода. Во-первых, лишние, мусорные людишки в отвал пошли, а кудрины-медведевы по ордену получили.

— Да какой ваш возраст по сравнению с вечностью! Даже мой — и то! Зато безо всяких усилий обречены на нравственность.

И вдруг… нет уже привычного утреннего звонка. И вечером нет. И весь следующий день. Звоню его хорошей знакомой ещё по Алма-Ате. Успокаивает:

— Не волнуйтесь. У него трудный характер. Мог просто не снимать трубку.

Но я звонила, звонила… И услышала голос. Мужской. Но незнакомый. И по наитию:

— Что с Кузьминым? Ему плохо? Без сознания?

— Значит так, — приказываю человеку, что оказался у его постели, — я сейчас же, со своего телефона, вызываю «скорую». Не бросайте его до больницы. Потом, прошу, позвоните мне — куда, как…

И всё. И пропала моя вольная жизнь. И добавилась к вечным испугам за детей-внуков заполошная необходимость по силе возможности и так, и сяк, но удерживать «трудного» мужика на тоненькой ниточке жизни. Ну страшно несправедливо, обидно было бы, если бы его, такого лихого, неукротимого, с одного захода подкосило и скосило. Рак у него обнаружили, кроме всего прочего. И, слава мобильникам! - мы с ним вели переговоры за три часа до операции, за два с половиной, за полтора, за час и до того мгновения, когда он сказал: «Всё. Повезли». «Сразу, как всё кончится, — звоните. Жду». «Обязательно».

Чудесный попался хирург. Геннадий Георгиевич Смирнов. В больнице, представьте, «для бомжей». Он пообещал сделать операцию чисто и чтоб надолго хватило. Закончив резать-зашивать, стал хлопать пациента по щекам и требовать: «Николай Павлович, скажите что-нибудь!» «Да здравствует Советский Союз!»

И всё. И шесть лет мы со «Стенькой Разиным» душа в душу. А чего делить-то? Одинаковость либерал-опупензий-пенсий ещё как сближает! Но поначалу я не видела его. Честно: боялась лицом к лицу с горе-горьким. Мерещилось: худоба такая, что… Не сдержусь и заору дурным голосом: «А-а-а!» Тем более дочь нашлась и приглядывает. Так что сумки с газетами-журналами-едой приносила в больницы «от имени московской писательской организации». А когда он обходился без больницы, — «сношались», как в известном школьном шедевре… «через дупло», то есть через киоск «Печать» у метро «Шаболовка»: я оставляю, ухожу — он приходит, забирает. Смешно? Нелепо? А то…

Когда он обходился без больницы, следовало часто-часто звонить в «скорую» и спекулировать «званием» председателя клуба «Судьба человека», мол, мы, писатели, очень надеемся, что вы направите к нашему товарищу хорошую, сердечную бригаду.

И однажды киоск оказался закрыт. Из-за киоска появился Н.П. Кузьмин. Вполне узнаваемый. Плечи — во, шея — во, головища — во. Только с палочкой. Схватил меня за руку: «Хватит. Поехали ко мне». Но с каким усилием поднимался на свой третий этаж, почему-то отвергая лифт!

Да, некрасивый. А кто-то полагает, что чем ближе к восьмидесяти — тем прелестнее, юнее облик? Что есть, то есть. И сама, чай, давно не девочка-припевочка. Но он возьми и отдай мне на веки вечные папку со своими стародавними фотографиями: «Они никому не нужны». Глянула дома, что там — и ахнула. Красавец-атлет. И там, и тут. И никакой похожести на нынешнего. Хоть плачь!

— Вы не спите? — спрашивал он меня в начале второго ночи. У него, «совы», привычка — спать с вечера до часу ночи. А потом звонить мне. И часа три мы с ним делились последними новостями и яростно громили подлецов-«рыночников». И он опять веселил меня, так сказать, трактовками накатывающих событий:

— Ну и правильно эти прохвосты действуют! Канализацию ремонтировать? А нафиг! И канализация — отрыжка сталинизма. Милое дело — бегать в лопухи или конопляник! Солнышко светит, жаворонки поют. Сидишь себе припеваючи. Иногда, правда, нахальный ворон подлетит и клюнет в причинное место. Или ещё ласковый телёнок лизнёт. Красота! И дешёвые поезда — тоже отрыжка сталинизма! Прежде, при царизме, без спешки везёт себе обоз мороженую рыбу с северов, а за ним — гении народные, типа Ломоносова, гуртом. Сплошь поэтичность!

Или:

— А вы в курсе, где самая высшая эта самая толерантность? На кладбище! Что покойнику? Много ли надо? Ну встанет, ну выматерится и опять ляжет. Вексельберг прибежит, бренча золотыми яйцами, спросит у директора: «Ваши как, не буянят?» «Да нет, тихо лежат, толерантно…» «Ну, так лежать… то есть держать!»