Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907

• Название: Дневник 1905-1907
• Автор: Михаил Кузмин
• Издательство: Ивана Лимбаха
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-89059-025-1

Дневник Михаила Алексеевича Кузмина принадлежит к числу тех явлений в истории русской культуры, о которых долгое время складывались легенды и о которых даже сейчас мы знаем далеко не всё. Многие современники автора слышали чтение разных фрагментов и восхищались услышанным (но бывало, что и негодовали). После того как дневник был куплен Гослитмузеем, на долгие годы он оказался практически выведен из обращения, хотя формально никогда не находился в архивном «спецхране», и немногие допущенные к чтению исследователи почти никогда не могли представить себе текст во всей его целостности.

Первая полная публикация сохранившегося в РГАЛИ текста позволяет не только проникнуть в смысловую структуру произведений писателя, выявить круг его художественных и частных интересов, но и в известной степени дополняет наши представления об облике эпохи.

---

5_____

Не дождавшись Ремизова, на последний полтинник в 2 ч. поехал в «Шиповник». Потемкин, выходящий оттуда, сказал, что Гржебина нет, что и подтвердила Коппельфраулейн и какой-то невежливый господин, сидевший там же. Я не уверен, что Гржебин не прятался. На Невском попал в обьятья Павлика, видевшего вчера Сомова в Тавриде. Оказывается, он был вчера у нас, потом, не нашед ничего в Тавриде, встретил Нувеля и Гричковс<кого> на Невском и зашел с ними в Café Reiter. У Нувеля было очень мило: 3 плана: 1) журнал, где редактором был бы Дягилев, 2) общество вроде Гафиза, без Ивановых, наше, 3) дело Наумова, — довольно для начала. В «Бирж<евых> ведом<остях>» Брешко-Бреш<ковский> уже изображает Валентина{868}. Вечером застал у Renouveau С<ергея> Павл<овича>, играющего «Бориса». С ним поехал в карете к Бенуа. Нувель, кажется, подозревает, что я неравнодушен к Дягилеву. У Бенуа были еще Аргутинский, надутый Сомов и Черепнин. Играл «Куранты», видел Дягилева, болтали, смеялись. Завтра пойдем открывать новое Café, в пятницу к Нувелю, где будет Птичка, в понедельник к Сомову, во вторник ко мне. Вчера у меня был Ю. Верховский, сегодня Ремизов.

6_____

Утром явился злополучный Павлик, принесший «Весы» и печальное письмо от сестры. Думая от него отвязаться, зашел к Чичериным, уезжающим сегодня же в Монрепо. Они укладывались при мне, дружественные и радушные. Завтракал, болтал, поехал с Ник<олаем> Вас<ильевичем> по дороге в Сенат. В Мошковом встретил Поклевского-Козла, повернувшего на Мойку, очаровательного и равнодушного. В «Супаннике» Гржебина опять не оказалось{869}. На Невском попал опять к Павлику, караулившему меня. Что за наказанье! он хныкал и приставал. Насилу отстал. Швейцару велел его не пускать. Дома пришел Юраша, читал стихи, пил чай, пыхтел и жаловался. Пописав и прочитав «Весы», после обеда отправился к Сереже. Тот кончил свою статью, ждет Нину Петровскую{870}. Теперь я знаю, как зовут сапуновского Амура, — Чурикин. Он написал в «Весах» статью о моск<овском> балете, описывая красоту танцоров с красноречием настоящей тетки{871}. Café, оказывается, открывается только 8-го. Сомова не дождались и пошли втроем в Рейтер. Скука в этом café адская. Меня ангажировал Толстой, знакомя со своей дамой и делая художественные справки. Пошатавшись по Невскому, встретив Аргутинского из Алекс<андринского> театра; пошли к Дягилеву. Там вся комиссия была в сборе: Шаляпин, Головин, Санин и т. д. Шаляпин интересен, хотя и похож на Гогу Попова. Смешон и остроумен. Говорит, что у баритона Смирнова такое лицо, будто он им несет яйца. Оставшись втроем, беседовали о Наумове, о любви, о журнале, о моей музыке. Дягилев завтра не едет в Москву, а прямо в воскресенье или понедельник в Венецию. Что же Виктор-то нейдет ко мне? я сам о нем соскучился, хотя это — не passion, a intrigue[277] и желание добра Нувелю, или, м<ожет> б<ыть>, Дягилеву? Сам же я все без романа, пронзенный платонически Козлом, мечтая о московских. Очень надеюсь, что с Мейерхольдом приедет Сапунов.

7_____

Утром поехал в «Шиповник», застав там Гржебина, Билибина и Ритмана. Гржебин денег не дал, говорил, что книга продалась немного, будут к 20-му. Оказывается, студ<ент> Бегун, написавший вослед меня гомосексуальный роман и через Фогеля пославший его в «Шиповник», получил письмо от Ритмана: «Не те же ли они Фогель и Бегун, что были в Парижском университете?» Что же он — тоже тетка? Торопился домой, думая застать Ремизова, но его не было. Сидел Добужинский, сказавший, что Серов нарисовал на меня карикатуру. Памятники в «Сер<ом> волке» рис<овал> Городецкий. Выпив очень крепкого чая, поиграл Шуберта и стар<ых> французов. Барышня, все еще страдающая носом, не выходила к обеду; рано пошел к Нувелю, зашедши в парикмахерскую и за папиросами. У В<альтера> Ф<едоровича> еще никого не было; попели «Figaro», болтали. Пришла Птичка, больше мне понравившаяся теперь. Пили чай, болтали, опять играли Cimarosa, «Figaro» и Шуберта. Сомов не пришел; он дуется за что-то на меня. За Дягилева? Я все время думал, вдруг без меня был Наумов? Пошли вместе, я проводил Фогеля до дому, откровенничая и, м<ожет> б<ыть>, ухаживая, он был тоже достаточно откровенен. Звал его к себе. Виктора не было. Очень кашляю.

8_____

Утром проник ко мне Павлик, а я рассчитывал просидеть дома, занимаясь. Поневоле вышел, но поднялся наверх, чтобы не идти с ним. Был один Костя, который куда-то собирался; подождал его, думая благочестиво навестить тетю и Ек<атерину> Ап<оллоновну>, как швейцар мне объявил, что телефон от Наумова — будет в 3 часа. Телефонирую Нувелю и Дягилеву, еду за конфетами. Рад необычайно. Первый явился В<альтер> Ф<едорович> с «Руном» и «В мире искусств» (раньше еще мне прислали снимки с Венецианова). Пришел m-eur en question[278], похорошевший, такой же скромный, поцеловались. Беседовали, пили чай. Нувель ушел, Наумов стал сразу серьезен и скучен, условие помнит. Вдруг является Дягилев, оживленный, шумный, любезный. Не помня моего адреса, послал раньше слугу по всем домам Тавр<ической > спрашивать, не здесь ли живу я. Опять читали «Ракеты», «На фабрике». Наумов был весел и мил. Я предлож<ил> Дягилеву подвезти его, но тот ехал в Лесной к Гофманам. Дягилев не верит, что у нас ничего нет, говорит, что не сегодня-завтра будет, жаловался на Нувеля, который скрыл, что едет ко мне, и т. д., сделал ему сцену на улице; расспрашивал, был мил. Когда я убирал, карточка Наумова, лежавшая на туалетном столе, была на круглом, около того места, где сидел Наумов, с надписью: «Как приятно получать такие карточки». Кто это сделал, Нувель или Дягил<ев>, — не знаю. Пообедал и стал долго одеваться. Ел<изавета> Ник<олаевна> больна, лежит. Сережа был у Гофманов и Городец<кого> на днях. Гофман объявил, что статью обо мне мог бы отлично написать Наумов{872}. Что сей сон значит? Пошли к Нувелю, в café, народу куча, самого неинтересного, слуги служат плохо, жарко. Видел Чуковского, он очень извинялся, просил позволения принести письма, которые он получил как анкету{873}. Сочувственное <отношение> ко мне студентов etc. Пришел Дягилев, поздравлял с победой (не насмешка ли?), говорил, что я изменился к лучшему. Из café поехали к Аргутинскому, где были Бенуа и Добужинский, Сомов не приехал, от ноги ли, от проводов ли отца — не знаю. Болтали, вкусно ели, злословили. Дивные ночи, со звездами, синейшее небо, холодно и ясно. Что-то сулит все это? Денег ни копейки, а то пошел бы в балет, где будут и Бенуа, и Аргутинский, и, главное, Серг<ей> Павлович. Какая пища сарказмам Renouveau!

9_____

Какая-то тяжесть и осадок горечи меня преследуют сегодня: от безденежья, от простуды, от холодности Наумова? Отчего? Было бы много денег, я бы не горевал, сшил бы платья, пошел бы в балет, в театр, в «Вену», что я знаю? Взял бы тапетку, поехал бы кататься. Или лучше опять засесть за греков, никуда не ходить, писать, сидеть дома — и все приложится. Ах, если бы Наумов был другой! я погибаю без романа. Утром опять проник Маслов. Поехал к Сомову, туда приехал Renouveau, оживленный, идущий в ложу Бенуа, полный более вероятных планов на Vittorio. Я был грустен чуть не до слез. Поехали в Café, не севши отправились к Сергею Павлов<ичу>, которого не было дома. Читали «Перевал»: мои стихи, А. Белый о «Эме», о «Бел<ых> ночах»{874}; пришедший Маврин сказал, что Дягилев приедет поздно. Пошел домой; Чулков, не заставший меня, сидел наверху, спустил<ся>, пил чай; пришел Сережа от Тамамшевых, у меня чуть не делалось обморока от тоски, чисто физической. Ушли рано, Елиз<авета> Ник<олаевна> больна, барышни скучают, голова кружится, хоть с Татьяной беседуй. Пошел наверх, проговорил с Мар<ьей> Мих<айловной> до 11½ и пошел спать, прямо будто умираю. Это не от одних денег. Придет ли Наумов в воскресенье?

10_____

Сидел дома. Елиз<авета> Ник<олаевна> издали кашляет и делается как-то близка. Лежал на диване, увлекшись очаровательной «La double inconstance» Мариво{875}. Пил крепкий чай, разбил сахарницу. Написал Наумову. Когда же он придет, и действительно ли я о нем думаю? Мне он кажется очень недоступным, хотя друзья и утверждают противное. Ах, друзья, я все-таки intrus[279] меж них, ну что ж, тем лучше! Обедал с девами, Елиз<авета> Никол<аевна> просила говорить громче, чтобы слышать из соседней комнаты, просила поиграть; пел «Il Barbiere». Пошел к тете, думая попросить денег, — в Удельной. Были гости; посидевши, отправился к Тамамшевым. Была тетушка и женщины; несколько подкисли, но милы. Где взять денег до понедельника? Где милые, любимые, позволяющие любить? Как мне жить, как мне писать без этого? Лил дождик, но было тепло. Нужно определенно, carrement объясниться с Виктором, это мое глубокое убеждение. Что-то будет? И как хочется писать, у меня зудят руки на все. «Перевала» не прислали, хорошо, что марки и все прочее есть. До Званцевых в этих комнатах жили какие-то «озорники», провертевшие дыры в соседнюю спальню; надеюсь, что их дух более, чем дух Волошиных, почиет над моим жильем.