Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907

• Название: Дневник 1905-1907
• Автор: Михаил Кузмин
• Издательство: Ивана Лимбаха
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-89059-025-1

Дневник Михаила Алексеевича Кузмина принадлежит к числу тех явлений в истории русской культуры, о которых долгое время складывались легенды и о которых даже сейчас мы знаем далеко не всё. Многие современники автора слышали чтение разных фрагментов и восхищались услышанным (но бывало, что и негодовали). После того как дневник был куплен Гослитмузеем, на долгие годы он оказался практически выведен из обращения, хотя формально никогда не находился в архивном «спецхране», и немногие допущенные к чтению исследователи почти никогда не могли представить себе текст во всей его целостности.

Первая полная публикация сохранившегося в РГАЛИ текста позволяет не только проникнуть в смысловую структуру произведений писателя, выявить круг его художественных и частных интересов, но и в известной степени дополняет наши представления об облике эпохи.

---

20

Утром восторженное письмо от Нувеля, вчера встретившего Наумова, гулявшего с ним в Летн<ем> саду и т. д. Радуясь за него, позавидовал. Поехал в «Шиповник»; отчет, как на смех: круглые цифры без подробностей; от Вольфа, «Скорпиона», Складчины отчетов еще нет{878}. Видел Билибина и Бунина, менее олимпийского, чем прежде. Прошелся по Невскому. Прислали «Перевал», письмо от Сергея Павловича из Венеции, очень милое. Все это меня очень подбодрило, хотя денег и нет. Обедал дома, играл «L’Inganno Felice». Зашел наверх, Ивановы приедут еще очень не скоро. Поехал с М<арьей> Мих<айловной>, едущей к Коммиссаржевской. В<альтер> Ф<едорович> разбирал очаровательные «Vielles chansons de France», «Chansons de XVIII s<iècle>» Severac’a для Ivette Guilbert — все-таки отличны французы и их певицы. Поехали к Бенуа, где были Сомов, Аргут<инский>, Шервашидзе, Нурок, Боткин, Добужинс<кий> и Фокин. Мило болтали, Анна Карловна смеялась и была очень мила. Назад ехали втроем с Ботки<ным> и Аргутин<ским> (вот позор для него!). Звездные ночи. В<иктор> А<ндреевич> говорил Нувелю, что он ничего не делает, не читает, а лежит на кровати и думает. О чем? Бакст, чтобы видеть в первый раз сына, одел белый костюм, голубой галстук и legion d’honneur[287], причем одевался час.

21_____

Сегодня странный день: такая томность, такая лень, какой давно не бывало. Никого не хочется видеть и хочется писать очень, очень. Просматривал планы будущих вещей и рвусь к ним, но покуда что только написал романс и приготовил бумагу. День был ликующий, но я не выходил, играл «Пеллеаса»{879} и «Joseph» без аппетита, устало что-то курлыкал. Принесли белье, теперь все есть, кроме денег. Читал девам «Алексея» и «Мартиньяна», так не хотелось идти куда-нибудь и не сиделось. Одевшись, пошел было к Верховским, или к Эбштейн, или к Чичериным, куда бы нужно, но дошел только до Лемана, думая позвать его к себе. Зачем? я будто умираю. Он писал статью обо мне, обещал, кончив, прийти. Это дало мне предлог вернуться, ждать, пить крепчайший чай, читая Marivaux. Он не пришел, я был почти рад; кончил том, тихо, уютно, свечи горят — неужели завтра почти смерть? Certainement je suis plus amoureux que je n’y pence, plus que jamais[288]. В ушах звенит: вот время, вот час, вот состояние для работы. А прогулки, друзья, известность, которую я должен иметь не для себя? Quelle douceur inouie m’innode et pourquoi?[289] Почему я не волнуюсь, не горю, а трепещу и падаю? Что мне будет, если «нет»? Опять друзья, прогулки, легкие постылые любви, творчество без осмысленности, светская жизнь и скандальная известность?

22_____

Ну вот и этот день. Подвинул ли он нас в этом пути, будто предначертанном Бальзаком или Мюссе? Были и слезы, и поцелуи, и паузы. Читал дневник. Он мне сказал, что теперь ему все равно, что бы я ни сказал, что я враг ему, но что он меня не боится и любит меня. В конце опять повторил, что любит, что не мог бы существовать без меня, но если бы он был мною, то не для меня. Что ж, будем храбры! будем видеться часто, я буду весел, чист, покуда могу, не буду покуда писать: к чему? Потом будет видно. Я очень плохо себя чувствую, и эти поцелуи меня разбили, будто три ночи любви.

23_____

Приплелся Тамамшев. Я будто умираю; поехал к Нувелю; гуляли; он погнался за каким-то гимназистом, я поехал домой l’ayant laissé à son sale histoire[290]. Обедал, пел, пришел Сережа. Пошли в «Луч»{880}, деньги завтра или послезавтра. У Сережи пил чай, заходил к Сандуленко, смотрел новые романсы Черепнина. Поехали зачем-то в «Вену»; Шабли, давно не питое, меня опьянило. Подсел Абрамович и какой-то студент, вольно говоривший с Сережей. Шел дождик на обратном пути. Я будто умираю.

24_____

В туманный день поплелся в Удельную. Ехал на гимназическом поезде. Но что мне до этого. Какой глупый Сомов, говоря, что любовь XVIII в. была более весела, de Grieux, Marivaux — разве там не на каждом шагу слезы и отчаянье? Отличен лес, так пестро раскрашенный осенью. У тети строят лестницы, Толя с зубами киснет, говорит, что поступит в приказчики; тетя жаловалась на него и, не давши денег, была сердечна. Пили чай, темно, сыро. Пошли под руку с тетей до угла, на вокзале ждал полчаса; моросило, был Вася Балуев, какие-то бедные люди, рабочие, мелкие чиновники скандалили с жандармом. Человеческая мизерия гипнотизировала; в темноте приехал домой, не обедал, было то холодно, то жарко. Пришел один Нувель, пили чай, читали «1001 ночь». Всю ночь не спал, туша и зажигая свечу, читая, плача, мечтая, умирая. Я болен, вероятно. Сережа не пришел: вероятно, приехала Петровская{881}. От Наумова извещений нет. Кончив «Manon», принялся за Бальзака.

25_____

Никуда не выходил. Играл Берлиоза, смотря на закат над городом. Поднялся наверх, где был Юраша, спустившийся ко мне. Почти ничего не ел. Заехал в «Луч», где взял деньги. Дягилев уже в Париже, но как его адрес? У Медема были «современники», игравшие скучного Duparc’a и милого Ladmirault. Утром заходил Добужинский. Поехали в «Вену», где был какой-то раньше виденный студент с Кассандром. Первый очень недвусмысленно переглядывался с нами, второй волновался и нервничал и, уходя, поручил слуге, по-моему, узнать, кто мы. Тот отказывался, и, когда по их уходе мы спросили, что они от него спрашивали, тот соврал, что спрашивали про даму, на которую те не смотрели и старую уже. Милый инцидент. Были Абрамович, Чесноков, Каменский, Гржебин, Ходотов, Цензор etc. Я чуть не умирал. Письма нет. Какая-то пустыня впереди, даже будь деньги. Маврин говорил, чтобы Нувель привел меня к нему. Сережины имянины сегодня, а я не зашел к нему. Как-то все все равно.

26

Письма нет, разбудил меня Сережа, не спавшего всю ночь, вместе пошли по знакомым улицам к Гельману под дождем. Поехал к Сомову, встретив по Екатеринингофскому вчерашнего студента с его Кассандром. У Сомова был Нувель, передавший приглашение от Бенуа, сегодня у Маврина. Обедал у Сомова, много играл, взял книги. Сережи не было, извлек его из лечебницы. Нина Ив<ановна>, одеваясь, говорила через дверь. У Сережи белые лилии и ветка туберозы, сам в белой рубашке, такая — конфирмация. Н<ина> Ив<ановна> несколько скучноватая, но милая; пили чай, медленно болтали{882}. Кажется, я выздоравливаю, ем, по крайней мере. Завтра чета придет ко мне. У Бенуа был Черепнин с женою, Шервашидзе, Добужинский, князь <Сапега?> и Нувель, сговорившийся было идти завтра к Маврину. Было лениво. Тепло и звезды, опять втроем с Аргут<инским> везли Валечку на коленях, потом ехали вдвоем, потом я плелся пешком. Писем нет и никого не было, значит, не было besoin urgent[291]. Сел писать сам.

27_____

Ездил к des Gourmets; заходил наверх; письмо от Брюсова относительно «Кушетки»{883}. Обедала Христина Нильсен; пришли Потемкин, Нина, Сережа, друзья и М<арья> Михайловна. Играл «Куранты». Было скучно, кажется. Сидели недолго. Совсем не спал, читая «Fanchette»{884}, думая почему-то о Валааме, о св. Артемии Веркольском. Я стал молиться, вспоминая не забытые молитвы. Это успокоило, но сна не привело. Опять читал «Fanchette». Какая-то заброшенность, апатия.

28_____

Письмо от Наумова, милое: придет в субботу. Приплелся Павлик, немного устроившийся, кажется. Как он проник, не знаю. Сидел дома, перечитывая короткую записку В<иктора> А<ндреевича> Обедал один, намереваясь просидеть дома вечер, но закат был так хорош, что вышел пройтись. Попал к старым Верховским, там киснут, менее интересуются, будто надуты. Был Владимир. Дети лезли мне на голову. Взял Стерна и приехал домой рано; ничего не писал.

29_____

Встал очень поздно. Не выходил до после обеда, когда пошел к Сереже; письмо от Сапунова{885} и от какого-то студента с просьбой рекомендовать его в «эротическое общество». Когда я пришел, уезжала Нина Петровская, но я ее не видел. Было приятно повидаться с нашими. Пошли к Мих<аилу> Яковл<евичу> пить чай. Я торопился домой и, купив папирос и конфет, поспел раньше В<иктора> А<ндреевича>. Приехал он очень ажитированный, долго говорили о занятиях и т. д., я был скучен и moussade[292]. Ему тяжело, что он причиняет мне тяжесть, но ничего поделать он не может будто бы. Уговорились гулять в понедельник. Звал к себе и обещал познакомить с сестрами. Был расстроен и, кажется, растроган. Говоря, что ничего сделать не может, поцеловал меня несколько раз. Ушел в первом часу, я поехал его проводить до моста, вернувшись рано. Какой-то осадок есть, мне кажется, я не так себя веду, как нужно. С Модестом он с тех пор не виделся, уж это хорошо. Мозгологствовали, но немного, все переходит на чувствительность и сентименты и на путанность настроений. Долго еще сидел, писал письма и т. п. Пугнул его возможностью загула.

30_____

Утром приплелся Павлик, потом Тамамшев. Читал стихи. Вышли вместе; прекрасный день. Нувель недоволен моей тактикой. Обедал вдвоем с Кармин; милое письмо от Дягилева. «Хованщина», неважно исполненная, отлична, но бесконечно длинна; в публике интересного никого. Варя и Сережа поехали к Эбштейн, я в «Вену», где ждал меня В<альтер> Ф<едорович>. Там теснота, нет столов, скучнейшие компании, рвавшие меня друг от друга, Моргенштерн, по почерку говоривший мне то, что известно из газет. Quelle corvée[293], куда бы ходить. Не спал, конечно. Днем гуляли в Летнем саду. Завтра…