Имре Лакатос - Фаллибилизм против фальсификационизма

• Название: Фаллибилизм против фальсификационизма
• Автор: Имре Лакатос
• Жанр: Философия

Вторая глава из главного труда Имре Лакатоса "Фальсификация и методология научно-исследовательских программ", опубликованного в 1968 г. как доклад, представленный “Аристотелевскому обществу”. Настоящий перевод сделан с самой известной публикации И. Лакатоса: обширной статьи, помещенной в сборнике “Критицизм и рост знания” (1970 г.), ставшим важной вехой в эволюции философии и методологии науки нашего времени.

---

137

Подробнее см.: [91], особенно р. 388–390.

138

Такую терпимость редко можно встретить (если вообще можно встретить) в учебниках по методам науки.

139

См., например, [161], конец гл. 4; [русск. перев., с. 60]; см. также [167], р. 93. Вспомним, что такое значение метафизики отрицалось Контом и Дюгемом. Среди тех, кто больше других сделал для того, чтобы повернуть вспять анти-метафизическое течение в философии и истории науки, надо назвать Барта, Поппера и Койре.

140

Карнап и Гемпель в своей рецензии на эту книгу пытались защитить Поппера от этих обвинений (см.: [31] и [73]). Гемпель писал: «Поппер слишком подчеркивает некоторые стороны своей концепции, сближающие его с некоторыми ориентированными на метафизику мыслителями. Будем надеяться, что эта исключительно ценная работа будет понята правильно и в ней не увидят новую, быть может, даже логически корректную метафизику».

141

Отрывок из этого послесловия заслуживает того, чтобы его здесь процитировать: «Атомизм — это прекрасный пример непроверяемой метафизической теории, чье влияние на науку превосходило влияние многих проверяемых теорий. Самой последней и самой значительной до сих пор была программ Фарадея, Максвелла, Эйнштейна, де Бройля и Шредингера, рассматривавшая мир… в терминах непрерывных полей… Каждая из этих метафизических теорий функционировала в качестве программы для науки задолго до того, как. стать проверяемой теорией. Она указывала направление, в котором, следует искать удовлетворительные научно-теоретические объяснения, и создавала возможность того, что можно назвать оценкой глубины теории. В биологии, по крайней мере, в течение некоторого времени подобную роль играли теория эволюции, клеточная теория и теория бактериальной инфекции. В психологии можно назвать в качестве метафизических исследовательских программ сенсуализм, атомизм (то есть такая теория, согласно которой опыт складывается из далее не разложимых элементов, например, чувственных данных) и психоанализ. Даже чисто экзистенциальные суждения иногда наводили на мысль и оказывались плодотворными в истории науки, даже если не становились ее частью. В самом деле, мало какая теория оказала такое влияние на развитие науки, как одна из чисто метафизических теорий, согласно которой «существует вещество, способное превратить неблагородные металлы в золото (то есть «философский камень»)»; хотя эта теория была неопровержимой, никогда не подтвержденной, и сейчас в нее никто не верит».

142

См., в частности [164], гл. 66; в издании 1959 года Поппер добавил разъясняющее примечание, чтобы подчеркнуть: в метафизических кванторных предложениях квантор существования должен интерпретироваться как «неограниченность»; но это, конечно, было уже вполне разъяснено в 15-й гл. первоначального издания; [см. русск. перев., с. 93–96]).

143

см.: [163], р. 198–199; [см. русск. перев., с 248]; первая публикация этого фрагмента — в 1958 году.

144

см.: [200], [199], [2], [3].

145

[172]. гл. 11.]

146

Там же; замечание в квадратных скобках мое.

147

Как полагал Дюгем, сам по себе эксперимент никогда не может осудить отдельную теорию (такую как твердое ядро исследовательской программы); чтобы вынести «приговор» нужен еще и «здравый смысл», «проницательность» и действительно хороший метафизический инстинкт, помогающий отыскать путь вперед, точнее сказать, путь к «некоторому в высшей степени замечательному порядку» (см. заключительные фразы его «Приложения» ко второму изданию [40]).

148

Куайн говорит о предложениях, располагающихся на «различных расстояниях от чувственной периферии» и, следовательно, в большей или меньшей степени подверженных изменениям. Но что такое «сенсорная периферия» и как мерить расстояние до нее — определить очень трудно. Согласно Куайну, «те соображения, по которым человек может отказаться от унаследованного им научного знания в угоду сиюминутным чувственным представлениям, в той мере, в какой они рациональны, являются прагматическими» [172]. Но прагматизм для Куайна, как и для Джемса и для Леруа, есть лишь ощущение психологического комфорта; мне кажется иррациональным называть это «рациональностью».

149

О «защите понятий путем их сужения» и «опровержениях путем их расширения» см.: [92].

150

[163]. гл. 10 [русск. перев., с. 362].

151

Типичные примеры такого смешения — неумная критика, которой подвергают Поппера Кэнфилд и Лерер [29]. Штегмюллер, последовав за ними, угодил в логическую трясину ([187], р. 7). Коффа вносит ясность в этот вопрос [32]. К сожалению, в этой статье я иногда выражался неточно, что позволяет увидеть в ограничении ceteris parlbus независимую посылку проверяемой теории. На этот легко устранимый недостаток мне указал К. Хаусон.

152

Грюнбаум вначале занимал позицию, близкую к догматическому фальсификационизму, когда исследуя весьма поучительные примеры из истории физической геометрии, приходил к выводу, что можно определить ложность некоторых научных гипотез (см.: [67] и [68]). Потом он изменил свою позицию [62] и в ответ на критику M. Хессе [76] и других авторов определил ее так: «По крайней мере, иногда мы можем определить ложность гипотезы, какие бы намерения и пели ни стояли за ней, хотя эта фальсификация не исключает возможности ее последующей реабилитации» ([70]. р. 1092).

153

Типичным примером может служить ньютоновский принцип гравитационного взаимодействия, по которому тела на огромных расстояниях и мгновенно чувствуют влечение друг к другу. Гюйгенс называл эту идею «абсурдной», Лейбниц — «оккультной», я самые выдающиеся ученые столетия «поражались тому, как он [Ньютон] мог решиться на столь огромное число исследований и труднейших вычислений, не имевших другого основания, кроме самого этого принципа» (см.: [82], р. 117–118). Я уже говорил, что неверно было бы относить теоретический прогресс исключительно на счет достоинств теоретиков, а эмпирический — считать просто делом везения. Чем большим воображением обладает теоретик, тем с большей вероятностью его теоретическая программа достигнет хотя бы какого-либо эмпирического успеха (см.: [93]. р. 387–390)

154

см.: [176]. [178] и [18]. Джастификационист Рассел презирает конвенционализм: «Когда возвышается воля, падает знание. В этом и состоит самое значительное изменение в характере философии нашего века. Оно было подготовлено Руссо и Кантом»… ([178]. р. 787). Поппер, конечно же, многое почерпнул и у Канта, и у Бергсона (см.: [154], гл. 2 и 4).

155

О понятии “правдоподобия” см. ([163], гл. 10), а также следующее примечание; о понятии “надежности” (trustworthiness) см. [93], р. 390-405 и [95].

156

«Правдоподобие» имеет два различных смысла, которые не следует смешивать. Во-первых, он, этот термин, может пониматься как «сходство с истиной» (truthtikeness); в этом смысле, я думаю, все научные теории, когда-либо созданные человеческим умом, в равной степени являются «непохожими на истину» (unverissimilar) и «оккультными». Во-вторых, он может означать квазитеоретическое размерное отличие между количеством истинных и ложных следствий теории. отличие, которое мы в точности никогда не можем определить, но о котором можем делать предположения. Поппер использует термин «правдоподобие» именно в этом специальном смысле ([163], гл. 10). Но когда он утверждает, что этот второй смысл тесно связан с первым, то это ведет к ошибкам и недоразумениям. В первоначальном «до-попперовском» смысле термин «правдоподобие» мог означать лишь интуитивно различимую «похожесть на истину», либо наивный прототип попперовского эмпирического понятия «правдоподобия». Интересные выдержки, приводимые Поппером, говорят в пользу второго значения, но не первого (см.: [163]. р. 399; [русск. перев., с. 361]). Беллармиио, вероятно, мог бы согласиться с тем, что теория Коперника имела высокую степень «правдоподобия» в попперовском специальном смысле, но не с тем, что она была «правдоподобна» в первом, интуитивном, смысле. Большинство «инструменталистов» являются «реалистами» в том смысле, что согласны с возрастанием «правдоподобия» теорий в попперовском смысле; но они же не являются «реалистами», если под реализмом понимать уверенность в том, что, например, полевая концепция Эйнштейна интуитивно ближе к Замыслу Вселенной, чем концепция ньютоновского взаимодействия тел на расстоянии. Поэтому целью науки может быть возрастание «правдоподобия» в попперовском смысле, но без обязательного возрастания классического правдоподобия. Последняя идея, как говорил сам Поппер, в отличие от первой, «опасно неопределенна и метафизична» ([163], р. 231 [русск. перев., с. 35]). Попперовское «эмпирическое правдоподобие» в некотором смысле реабилитирует идею кумулятивного роста в науке. Но движущей силой кумулятивного роста «эмпирического правдоподобия» является революционизирующий конфликт с «интуитивным правдоподобием». Когда Поппер работал над своей статьей «Истина, рациональность и рост знания», у меня было нелегкое чувство по отношению к его отождествлению этих двух понятий правдоподобия. И было так, что я спросил его: «Можем ли мы реально говорить о том, что одна теория лучше соответствует действительности, чем другая? Существуют ли степени истинности? Не опасное ли заблуждение выражаться так, как если бы истина, в смысле Тарского, располагалась где-то в некоем метрическом или хотя бы в топологическом пространстве, я поэтому имело бы смысл рассуждать о двух теориях — скажем, о предшествующей теории t1 и последующей теории t2, — что t2 вытесняет t1 или являет собой больший прогресс, чем t1, поскольку она ближе подходит к истине, чем t1?» (см.: [161], р. 232; (русск. перев., с. 350–351]). Поппер отверг мои опасения. Он чувствовал, и был прав, что предложил очень важную новую идею. Но он ошибался, полагая, что его новая специальная концепция «правдоподобия» полностью поглощает проблемы, связанные со старым интуитивным «правдоподобием». Кун говорит: «Если мы считаем, что, например, полевая теория «ближе подходит к истине», чем старая теория вещества и силы, то это означало бы, при серьезном отношении к словам, что последние основания природы больше похожи на поля, чем на вещество и силы» ([88], р. 265). Кун прав, за исключением того, что, как правило, отношение к словам не бывает «серьезным». Я надеюсь, что это примечание послужит прояснению обсуждаемой проблемы.