Александр Майсурян - Другой Ленин

• Название: Другой Ленин
• Автор: Александр Майсурян
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-9697-0292-7

Ни об одном другом человеке в советское время не говорили и не писали так много, как о В. И. Ульянове (Ленине). Но и сейчас мы не знаем о нем самого главного — какие качества поставили его во главе 150 миллионов людей? Почему именно он оказался одной из ключевых фигур истории XX века? Что в жизни считал важным и что несущественным? Что думал о смерти и как сам хотел бы умереть? Как ссорился и умел ли мириться? Как предпочитал отдыхать?

Автор освещает многие малоизвестные стороны личности Ленина.

Книга публикуется в авторской редакции.

---

Ленин называл Заславского «грязным господином… негодяем… наемным пером… героем похода на большевиков» и попросту «собакой». В 1918 году Заславскому даже пришлось посидеть в советской тюрьме. Выйдя на свободу, он так подытоживал в газете свои чувства, обращаясь к Ленину и его соратникам: «Несколько лет тому назад французское буржуазное правительство посадило в тюрьму известного публициста Эрве. Затем оно амнистировало его.

— Вы ждете от меня благодарности? — писал Эрве на другой день. — Вот она: merd!

Он написал это слово огромными толстыми буквами на первой странице».

Однако в 1934 году Заславский вступил в правящую партию и вплоть до 60-х годов считался ее «первым пером» — ведущим журналистом и сатириком страны. В 30-е годы «герой похода на большевиков» вновь обличал тех же людей — уже со страниц «Правды»: «Троцкий, Зиновьев, Каменев — бандиты и уголовные преступники. Это установлено судебным процессом, который сорвал с них последнюю маску… В дореволюционных тюрьмах бывал «сучий куток». Там сидели самые поганые, наиболее развращенные уголовные элементы, предатели в своей же уголовной среде, грязнейшие убийцы. Скамья подсудимых на деле Зиновьева — Каменева — Смирнова была таким сучьим кутком… Поставленные рядом у края могилы, они толкали в нее друг друга. Они сгнили заживо до конца, суду оставалось убрать эту живую человеческую падаль из советского общества».

Но в целом погоду к тому времени делали, конечно, не бывшие нинисты (многие из которых сами сложили головы в 30-е годы), а совсем другие люди.

«Послушать его… и все мы будем болтаться на фонарях». Довольно влиятельную оппозицию большевикам после революции составляли также анархисты. Они заседали в Советах, выпускали свою печать (так, в 1919 году выходили шесть анархических газет и шесть журналов). Поворот большевиков от разрушения всего старого к «защите отечества» многие анархисты сочли изменой революции. Например, анархическая газета «Буревестник» в 1918 году печатала такие задиристые стихи матроса Ивана Губарева:

Наплевать нам на ваше отечество,
Мы покажем свое молодечество!..
Всюду родина нам — где свободная
Разгуляется сила народная.
И прогоним мы скоро дубинами
Всех властителей с их псевдонимами,
И кто нас погубить собирается,
Пусть простится с семьей, да покается!..
Так вперед же, друзья, за Дыбенкою
И под… Свердлова коленкою!..

Как известно, анархисты даже воевали под своими черными знаменами и во главе с «батькой» Нестором Махно — против белых и красных…

Летом 1918 года вождь большевиков и боевой предводитель анархистов встречались и беседовали в Москве. В разговоре, по воспоминаниям Махно, Владимир Ильич настойчиво повторял одну и ту же мысль: «Анархисты всегда самоотверженны, идут на всякие жертвы, но близорукие фанатики, пропускают настоящее для отдаленного будущего… Большинство из них если не ничего, то, во всяком случае, мало думают о настоящем; а ведь оно так серьезно, что не подумать о нем и не определить своего положительного отношения к нему революционеру больше чем позорно… Большинство анархистов думают и пишут о будущем, не понимая настоящего, это и разделяет нас, коммунистов, с ними».

«При последней фразе, — писал Махно, — Ленин поднялся со своего кресла и, пройдясь взад и вперед по кабинету, добавил:

— Да, да, анархисты сильны мыслями о будущем; в настоящем же они беспочвенны, жалки исключительно потому, что они в силу своей бессодержательной фанатичности реально не имеют с этим будущим связи…

И тут же просит меня не принимать это на свой счет, говоря:

— Вас, товарищ, я считаю человеком реальности и кипучей злобы дня. Если бы таких анархистов-коммунистов была хотя бы одна треть в России, то мы, коммунисты, готовы были бы идти с ними на известные условия и совместно работать на пользу свободной организации производителей».

Эти слова растрогали его собеседника, вначале настроенного враждебно. «Я лично почувствовал, — признавался Махно, — что начинаю благоговеть перед Лениным…» Однако Махно стал доказывать, что среди анархистов тоже есть люди действия. Ленин кротко развел руками: «Возможно, что я ошибаюсь… Ошибаться свойственно каждому человеку, в особенности в такой обстановке, в какой мы находимся в настоящий момент».

Ленин принимал в своем кабинете и Петра Кропоткина, идейного вождя русского анархизма. Князь-бунтовщик не раз осуждал многие излишне суровые, по его мнению, меры большевиков. Об этом они спорили в ноябре 1918 года, в разгар «красного террора». В мае 1919 года Владимир Ильич снова беседовал со старым революционером. На этот раз Кропоткин долго говорил о развитии кооперации. Попрощавшись с ним, Владимир Ильич заметил: «Как устарел. Вот живет в стране, которая кипит революцией, в которой все поднято от края до края, и ничего другого не может придумать, как говорить о кооперативном движении. Вот — бедность идей анархистов… которые в момент массового творчества, в момент революции, никогда не могут дать ни правильного плана, ни правильных указаний, что делать и как быть. Ведь если только послушать его на одну минуту, — у нас завтра же будет самодержавие, и все мы, и он между нами, будем болтаться на фонарях, а он — только за то, что называет себя анархистом. А как писал, какие прекрасные книги, как свежо и молодо чувствовал и думал, и все это — в прошлом, и ничего теперь… Правда, он очень стар, и о нем нужно заботиться, помогать ему всем, чем только возможно, и делать это особенно деликатно и осторожно…»

Деликатность требовалась, поскольку Кропоткин, как враг любого государства, не хотел принимать от властей никакой помощи. 8 февраля 1921 года Петр Кропоткин скончался, и ему было устроено торжественное прощание в Колонном зале Дома союзов.

Дочь Кропоткина и его соратники-анархисты потребовали освободить своих товарищей, находившихся под арестом, для участия в похоронах. Они даже пригрозили, что в противном случае снимут с гроба венки от Ленина и других большевиков. И семерых арестованных действительно выпустили на один день «под честное слово» (которое они все сдержали). Один из них, махновский командир Арон Барон, произнес речь на траурном митинге…

Тогда же в Москве появились Кропоткинские: улица, площадь, набережная, позднее — станция метро. Открылся музей Кропоткина (который работал до конца 30-х годов). Возвели и памятник, которым Ленин остался крайне недоволен: «То безобразие, которое сделано вместо Кропоткина на стене Малого театра, я видеть не могу. Мне оскорбительно за Петра Алексеевича, что его могли изобразить в таком виде. Ведь это какая-то обезьяна изображена, а не человек, полный мысли и огня, которого мы все так хорошо знаем».

«История знает превращения всяких сортов». С 1921 года сначала в русской эмиграции, а затем и в самой России стало действовать новое политическое течение — сменовеховцы. Они выступали за «термидор» — перерождение революционной власти в обычное (то есть «буржуазное») государство. Как мы знаем, такое перерождение в конце концов и произошло, хотя и не так скоро и не так гладко, как о том мечтали сменовеховцы. Через 70 лет, пройдя через полумировую империю, Россия дошла и до реставрации — на монетах и гербах вновь гордо развернули крылья двуглавые орлы, а в умах и сердцах воцарились государи из дома Романовых и их статские советники… Невольно возникает мысль, что все эти эпохи, вплоть до реставрации, — естественные и даже необходимые ступени развития, которое проходит любая победоносная революция. Во всяком случае так было в английской, французской, русской революциях…

Конечно, здесь нет никакой мистики, а вполне ясный исторический закон: элите, выросшей на дрожжах революции, в конце концов смертельно надоедают тесные и обременительные революционные «пеленки». Зато ей делаются по плечу и по вкусу старомодные костюмы предшествующей эпохи, которые она с удовольствием примеряет… И вот уже общество заново усваивает и восстанавливает многие ценности и символы прошлого. Тем интереснее присмотреться к идеям сменовеховцев.

Вождь сменовеховцев профессор Николай Устрялов считал, что большевики уже начали перерождаться изнутри. Он использовал образ редиски, честь изобретения которого уступал Ленину: «Редиска. Извне — красная, внутри — белая. Красная кожица, вывеска, резко бросающаяся в глаза, полезная своеобразной своей привлекательностью для посторонних взоров, своею способностью «импонировать». Сердцевина, сущность — белая, и все белеющая по мере роста, созревания плода. Белеющая стихийно, органически. Не то ли же самое — красное знамя на Зимнем дворце и звуки «Интернационала» на кремлевской башне?» Он обращался к большевикам: «Мы — с вами, но мы — не ваши. Не думайте, что мы изменились, признав ваше красное знамя; мы его признали только потому, что оно зацветает национальными цветами».