Лактанций - Творения

• Название: Творения
• Автор: Лактанций
• Жанр: Религия

Литературное наследие Лактанция — классический образец латинской христианской патристики, и шире — всей позднеантичной литаратуры. Как пишет Майоров задачей Лактанция было «оправдать христианство в глазах еще привязанной к античным ценностям римской интеллигенции», что обусловило «интеллектуально привлекательную и литературно совершенную» форму его сочинений.

В наше собрание творения Лактанция вошли: «Божественные установления» (самое известное сочинение Лактанция, последняя по времени апология хрисианства), «Книга к исповеднику Донату о смертях гонителей» (одно их самых известных творений Лактанция, несколько тенденциозное, ярко и живо описывающие историю гонений на христиан от Нерона до Константина и защищающее идею Божественного возмездия; по жанру — нечто среднее между памфлетом и апологией), «Легенда о Фениксе» (стихотворение, возможно приписываемая Лактанцию ложно, пересказывающее древнеегипетскую легенду о чудесной птице, умирающей и возрождающейся, кстати «Легенда о Фениксе» оказала большое влияние на К. С. Льюиса и Толкина), «О Страстях Господних» (очень небольшое сочинение, тема которого ясна по названию — интересна его форма — это прямая речь ХристаЮ рассказывающего о Себе: «Кто бы ни был ты, входящий в храм — приближаясь к алтарю, остановись ненадолго и взгляни на меня — невиновного, но пострадавшего за твои преступления; впусти меня в свой разум, сокрой в своем сердце. Я — тот, кто не мог взирать со спокойной душой на тщетные страдания рода человеческого и пришел на землю — посланник мира и искупитель грехов человеческих. Я — живительный свет, когда-то озарявший землю с небес и теперь снова сошедший к людям, покой и мир, верный путь, ведущий к дому, истинное спасение, знамя Всевышнего Бога и предвестник добрых перемен»).

---

2. 1. И вот они приносят тучных и упитанных жертвенных животных Богу, словно Он голоден, возливают Ему вино, как будто Он мучим Жаждой, ставят светильники, будто бы Он пребывает во тьме. 2. Ибо если бы они могли догадаться и понять душой, каковы те небесные блага, важность которых мы, пока еще облечены в земное тело, не можем постичь разумом, то поняли бы, что сами они весьма глупы с этими их пустыми услугами. 3. И если бы они захотели обозреть небесное светило, которое мы называем Солнцем, то поняли бы, что Бог, Который дал людям столь ослепительный свет, не нуждается в их светильниках. 4. И все же когда в столь малом круге, который из‑за удаленности [своей] кажется не большим, чем человеческая голова, заключено такое сияние, что на него не могут смотреть смертные глаза, и даже если ты будешь смотреть на него недолго, ослабленные [напряжением] глаза застит мгла и тьма, почему же мы должны считать, что Богу, у Которого нет никакой ночи, нужны светильники и свечи? Бог, Который так устроил этот самый свет, что ни безмерным сиянием, ни чрезмерной яркостью он не приносит вреда живым существам, такую дал ему силу, что и смертные тела в состоянии его терпеть, и для созревания плодов его достаточно. 5. Неужели можно счесть находящимся в здравом уме того, кто Создателю и Дарителю света предлагает в качестве подношения мерцание свечей и воска? 6. Бог требует от нас другого света, который не испускает чада, но, как говорит поэт, прозрачен и ясен имеется в виду — требует света души, из‑за которого поэты называют нас светлыми. Его не может обнаружить тот, кто не познал Бога. 7. Их же боги, поскольку являются земными, нуждаются в светильниках, чтобы не пребывать во тьме. Поскольку почитатели их не знают ничего небесного, то и религии, которым они предаются, обращены к земле. Ведь есть необходимость в таком свете, ибо суть и природа земли темны. 8. И вот они приписывают богам не небесное, но человеческое чувство, и потому считают, что им необходимо и приятно то же, что и нам. Когда мы голодны — нам необходима пища, когда мучимы жаждой — питье, когда зябнем — одежда, когда заходит солнце — нам нужен свет, чтобы мы могли видеть. 9. Ничто настолько не доказывает и не показывает, что те боги мертвы, хотя они некогда были живы, сколько сам ритуал, который полностью связан с землей. Какое ведь небесное благо может содержать в себе пролитая кровь животных, которой они обагряют алтари? Разве только они полагают, что боги питаются тем, что отвергают и люди. 10. И всякий, кто им дарует такую пищу, хотя и был бы разбойником, прелюбодеем, отравителем, матереубийцей, будет блаженным и счастливым, его будут любить, о нем будут заботиться и будут давать все, чего он ни пожелает. 11. Справедливо, стало быть, Персий, как свойственно ему, высмеивал суеверия подобного рода:

Платой какой, какими такими дарами Уши богов ты купил? Потрохами и ливером жирным?'

12. Очевидно, понял он, что для умилостивления небесного могущества нужна не плоть, а, как он сам говорит, чистые мысли, и благородство души, и честное искреннее сердце.[578]13. Это небесная религия, не та, которая состоит из тленных вещей, но которая состоит из добродетелей души, каковая происходит от неба. Это истинный культ, в котором сердце почитателя само себя приносит Богу в качестве непорочной жертвы. 14. Каким же образом ему нужно следовать, каким образом исполнять [этот культ], станет ясно из рассуждений в данной книге. Ибо ничего не может быть столь прекрасного и столь подобающего человеку, как наставлять людей в справедливости.

15. У Цицерона Катул[579] в Гортензии, разыскивая философию всех вещей, сказал, что он предпочел бы [увидеть] маленькую книжицу об обязанностях, нежели [слушать] долгую речь относительно мятежника Корнелия.[580] Надо полагать, это суждение не Катула, который, по — видимому, этого [вовсе] не говорил, но Цицерона, который, я думаю, записал его, чтобы обратить внимание на те книги Об обязанностях, которые он напишет потом. В них он свидетельствует, что во всей философии нет ничего лучшего и более полезного, чем давать наставления для жизни.[581] 16. Если же это делают те, кому неизвестна истина, Насколько больше этим должны заниматься мы, кого просветил Бог, и насколько правильнее мы, просвещенные, можем наставить! И все же учить мы будем не так, как если бы мы сообщали о первых элементах добродетели, что не имело бы конца, но так, как если бы начинали учить того, кто, кажется, уже обучен теми [философами]. 17. Так, вняв [начальным] наставлениям их, каковые философы обычно давали надлежащим образом, мы дополним их тем, что не было им известно, чтобы довести до совершенства справедливость, которую они не постигли. 18. То, что может оказаться общим с этими наставлениями, я опущу, чтобы не показалось им, будто я перенимаю их заблуждения, в то время как решил уличить их и отвергнуть.

3. 1. Есть две дороги, по которым неизбежно идет человеческая жизнь. Одна поднимает на небо, вторая же опускает в преисподнюю. О них упоминали и поэты в стихах, и философы в своих рассуждениях. 2. Именно философы хотели, чтобы одна была дорогой добродетелей, вторая — пороков, и чтобы та, которая наполнена добродетелями, с первого шага была крутой и тернистой. Если кто по ней, преодолевая трудности, дойдет до вершины, получит свободный от прочего путь, некое светлое и восхитительное поле, и обретет обильные и чудесные плоды за все свои тяготы. 3. Кого же испугают трудности первого шага, те отклоняются и спускаются на дорогу пороков, которая поначалу как бы прекрасна и довольно проторена, затем же, когда по ней проходят чуть дальше, призрак тех прикрас исчезает, а дорога становится слишком покатой. Она то завалена камнями, то заросла терниями, то изрыта ямами, то пересечена бурными потоками, так что приходится стараться, застревать, скользить и падать. 4. Для того все это философы рассказывают, чтобы стало ясно, что следование добродетелям требует великих усилий, достижение же их приносит великие плоды и истинные и чистые наслаждения. В свою очередь, пороки естественными соблазнами совращают души людей и их, обманутых призраком пустых прелестей, ведут к горькой досаде и бедствиям.

5. Вполне разумным было бы это рассуждение философов, если бы они знали виды и пределы самих добродетелей. Ведь не ведают они, ни каковы добродетели, ни какая плата за них будет от Бога, что мы и откроем в этих двух книгах. Философы же, поскольку не знали и сомневались, что души людей бессмертны, оценивали добродетели и пороки по земным почестям и наказаниям. 6. Итак, все это рассуждение о двух дорогах касается благоразумия и разнузданности. Ведь философы говорят, что путь человеческой жизни подобен букве Y, ибо каждый человек, достигая ранней юности и подходя к тому месту, где дороги расходятся на две,[582] останавливается в нерешительности и не знает, 'в какую сторону лучше пойти. 7. Если найдется руководитель, который направит колеблющегося в лучшую сторону, т. е. если юноша станет изучать философию, красноречие или какое другое достойное ремесло, которым будет добиваться успеха, чего не может быть без большого труда, то будут считать, что этот человек намерен вести достойную и обеспеченную жизнь. 8. Если же он не найдет учителя умеренности, то встанет на неверную дорогу, которая обманывает, что ведет к лучшему. То есть он будет предаваться безделью, лени и неге, что хотя и кажется некоторое время привлекательным, все‑таки потом, когда будет утрачено всякое достоинство и [сведется на нет] семейное добро, приведет ко всякого рода несчастьям и позору. 9. Итак, философы относили окончание этих дорог к телу и к этой жизни, которую мы ведем на земле. Пожалуй, поэты говорили лучше, когда утверждали, что это распутье находится перед преисподней, однако они заблуждались в том, что обещали эти дороги умершим. Стало быть, и те и другие правы, и все же и те и другие не правы, так как следовало дороги эти относить к жизни, а окончание их — к смерти. 10. Итак, мы говорим лучше и более правильно, поскольку утверждаем, что из тех двух до-|рог одна — дорога неба, другая — преисподней, ибо праведным обещано бессмертие, а неправедным вечные муки. 11. Каким же образом эти дороги или поднимают на небо, или же [низводят в преисподнюю, я сейчас открою, а также покажу, каковы те Добродетели, о которых не знали философы, а потом — каковы награ‑за них. Одновременно я укажу, какие бывают пороки и каковы сбудут за них наказания. 12. А кто‑нибудь, наверное, ждет, что я буду Оговорить отдельно о пороках и добродетелях, поскольку из нашего рассуждения о добре и зле можно было понять, что это противоположные вещи. 13. Ведь если ты последуешь добродетели, пороки удалятся ами собой, и если ты будешь избегать пороков, то и добродетели сами Проявятся. Природа добра и зла так устроена, что они постоянно друг с другом борются и постоянно вытесняют друг друга. Так и выходит, что ни пороки не могут быть удалены без добродетелей, ни добродетели не могут проявляться без удаления пороков. 14. Итак, мы совершенно иначе представляем эти дороги, нежели обычно представляли философы. Очевидно, что и на той, и на другой дороге есть проводник, и тот и другой — бессмертны, но один достоин уважения, ибо руководит добродетелями и добром, другой же достоин позора, ибо управляет пороками и злом. 15. Те же философы лишь на правильной дороге допускают проводника, причем не одного и не вечного, ибо предполагают любого учителя благого искусства, который лишь бы отвращал людей от праздности и учил их быть благоразумными. Но не допускают они, что на эту дорогу может вступать кто‑то кроме детей и юношей, ведь искусства, конечно же, изучаются в эти годы. 16. Но мы вступает на этот небесный путь, являясь людьми разного пола, рода и возраста, так как Бог, Проводник на этой дороге, ни одному рожденному человеку не отказывает в бессмертии. Также форма самих этих дорог не такая, какой ее считают философы. 17. Ведь какая может быть буква Y для изображения противоположных и враждебных друг другу вещей? На самом деле одна дорога, та, что является лучшей, направлена к восходу солнца, другая, неверная, к закату. Ибо тот, кто следует истине и справедливости, обретя в награду бессмертие, будет пользоваться неиссякаемым светом; кто же, совращенный тем дурным проводником, предпочтет добродетелям пороки, а правде — ложь, неизбежно будет обречен на погибель и вечную тьму. 18. Итак, я разберу и ту, и другую дороги и покажу особенности и своеобразие и той и другой.