Фрэнсис Чичестер - В пустыне волн и небес

• Название: В пустыне волн и небес
• Автор: Фрэнсис Чичестер
• Издательство: Армада-пресс
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2002
• ISBN: 5-309-00373-8

Фрэнсис Чичестер, безусловно, человек действия, энергичный, предприимчивый. Его стихия — это стихия природы: свобода, простор, небо, море.

В жизни Чичестера много ярких и драматических событий: перелет на одноместном самолете из Англии в Австралию в конце 20-х годов; борьба с раком легких и удивительное излечение от болезни; труднейшие морские походы через Атлантический океан и вокруг света в одиночку на яхте…

Название книги — строчка из стихотворения Дж. Мейсфилда «Нерв моря».

---

Выглянув в окно, я немного взбодрился. Был великолепный тихий день конца лета, дымки над крышами почти не двигались. Ласково светило солнце, все дышало безмятежностью. Лететь вокруг света в такой день — и приключение, и наслаждение. Мне торжественно и церемонно вернули фотокамеру и пистолет, столь же торжественно и церемонно отсчитали в руку всё мои тринадцать патронов, один за другим. Вытащили гидроплан на пляж для заправки. Солнце ласкало, море сверкало и нежно гладило пляж, слегка вороша мелкую гальку. Я заливал бензин и чувствовал упоительную расслабленность.

Мне предстоял 300-мильный полет над морем. Когда земля скрылась из виду, стало совсем хорошо и спокойно. Тихий океан выглядел дружелюбным, я летел почти над самой его поверхностью, я будто черпал от него силу. Жизнь была прекрасна. «Летать на самолете — искусство, — думал я. — Могу сказать, что овладел им и чувствую себя мастером».

На подлете к берегу попал в область сумрачной, ветреной погоды и здесь повстречался со старым, ржавым пароходом. Это было настоящее корыто, неуклюже переваливающееся на волне. Я прочитал: «Беллерофон», из Ливерпуля. Свой, родной в этих чужих водах! Я подлетел к нему и сделал крутой вираж над высокой кормой. В это время там появился кок в белом колпаке и помахал мне сковородой. Я засмотрелся на него и едва не задел корму нижним крылом.

Облетев мыс, я стал искать Катсууру. На моей карте ее не было; Но вчерашний полисмен пометил ее и сказал, что Катсуура — маленький рыбацкий городок на берегу бухты. Вдоль этого побережья бухты были на каждом шагу. Сверившись с картой; я увидел ту, которая была мне нужна, — великолепную бухту, идеальную для гидроплана, и городок около нее. Но в бухте не было видно ни одного катера, и это показалось мне странным. Я решил не садиться здесь пока и пролететь немного дальше. Пролетел — и правильно сделал: мой полисмен пометил на карте точку в 6 милях южнее настоящей Катсууры. Здесь с катерами было все в порядке: с одного меня приветствовали флажком, с другого — зонтиком.

Бухта, на берегу которой располагалась Катсуура, формой напоминала кратер вулкана. От моря ее отделяла зубчатая стена отвесных скал, в которой было два прохода — с южной и северной стороны. В бухте был узкий, похожий на фиорд заливчик — около него я и опустился. Катера пошли ко мне и спустили сампан. Человека, махавшего мне зонтиком, звали Сузуки. Он оказался чрезвычайно деловым, двадцать лет провел в Соединенных Штатах и изъяснялся на английском, который я в основном мог понять. Сузуки предложил мне остановиться у него, на что я с благодарностью согласился. Его жена накормила нас обедом, после чего он одел меня в кимоно и обул в деревянные сандалии. Европейская одежда, пояснил Сузуки, будет привлекать слишком много внимания. Одевшись как надо, я в сопровождении Сузуки вышел на улицу. Цок-цок-цок: мы отправились осматривать городок.

Сузуки хотел, чтобы мы с ним завтра полетели в Токио, но я отказался. Я объяснил ему, что в случае аварии, когда самолет падает, тот, кто находится в переднем кокпите, почти всегда погибает. Поэтому я не беру пассажиров, когда лечу на дальние расстояния.

Утром катер отбуксировал мой гидроплан в заливчик-фьорд.

— Не покружишь ли ты над городом? — крикнул мне Сузуки. — Люди хотели бы посмотреть на твой аэроплан.

Гидроплан запрыгал на небольшой волне и вскоре оторвался от воды. Из заливчика я вылетел в бухту. «Сделаю пару кругов над этой деревней, как он просит». Полетел к северному выходу из бухты, чтобы набрать высоту над морем, а потом вернуться и сделать круги. Летел низко над бухтой, а когда набрал достаточную скорость, потянул ручку на себя. Гидроплан стал резко забирать вверх. Я посмотрел вниз на городок. Какой славный вид: крыши домиков под горой, солнце ярко освещает зеленые воды бухты. В этот момент я ощутил страшный удар, и у меня потемнело в глазах.

Способность видеть восстановилась не сразу. Сначала приоткрылась какая-то щель, маленькая дырочка, сквозь которую далеко-далеко я увидел участок склона, покрытый ярко-зеленым кустарником. Но я не сознавал отчетливо, что это такое. Я как будто смотрел в телескоп, и там мелькнула какая-то паутинка. Потом вид стал отчетливее и шире — сверкающая вода и крыши домов прямо передо мной. Я шел на них вертикально со скоростью не меньше 90 миль в час. Помню, подумал: «Ну, все, это конец» — и остро ощутил свое одиночество и какое-то неясное чувство потери: друзей, жизни. Затем пронеслась мысль: «Попробую все-таки в воду». В полусознании попробовал управление — оно было мертво. И вдруг весь страх исчез.

Моим следующим ощущением было что-то яркое, блестящее — надо мной и передо мной. Когда летел вниз, был уверен, что погибну, и теперь, очнувшись и увидев вокруг этот блеск, я подумал, что попал на небеса. Но почему в меня вцепилась дюжина рук? Придя в себя в очередной раз, я сквозь тусклый красный туман увидел толпящихся вокруг меня людей. Какой-то человек наклонился надо мной, но не к лицу, а к другим частям моего тела — я видел его спину. Боль была ужасная. Кто-то, что-то на мне зашивал; иногда я начинал считать, сколько наложили швов. Осознавая, откуда идет боль, я почувствовал жуткий страх — я евнух! — и подумал, что жить теперь не для чего. Решил не сопротивляться боли и впал в беспамятство. Потом снова пришел в себя и опять стал считать швы: сейчас протыкают, а сейчас зашивают. Я стонал от боли, понимал, что веду себя плохо, и сердился. Кончили зашивать, дали морфий. К ночи я всё еще был жив. Сознание то уходило, то возвращалось. Когда я мог сосредоточиться, то думал об одном, и эта единственная мысль приводила меня в ужас. Я не решался спросить, что со мной.

Сузуки всю ночь оставался возле меня. Утром во мне шевельнулось слабое чувство юмора и я стал задавать вопросы. Да и голос захотелось проверить.

— Сузуки, мои глаза — что у меня с глазами?

— Доктор говорит, он думает, ты их сохранил.

Я подошел к единственному вопросу, имевшему для меня в тот момент значение.

— Сузуки, я теперь евнух?

— Доктор говорит, он думает, ты сохранил все.

Это был один из величайших моментов в моей жизни. После такого известия я захотел поскорее встать на ноги и был готов приложить к этому все усилия. Но прежде мне не терпелось узнать, что произошло, ведь до сих пор я не имел абсолютно никакого понятия о том, что врезалось в меня или во что врезался я.

А произошло вот что. Между самой высокой точкой скалистой гряды внешнего края бухты и вершиной холма, под которым располагался городок, были натянуты семь стальных телефонных проводов. Расстояние между опорами было большим — около полумили. При быстром полете практически невозможно заметить провода в воздухе, особенно когда летишь прямо на них, если не знаешь об опорах, не видишь их и не соотносишь с ними возможное направление линии. Никакой предварительной информации об этих проводах я не имел и не мог подумать, что провода идут прямо над бухтой и на такой высоте. Я налетел на них. Они остановили мой гидроплан на полном ходу и отбросили его назад. Одна или несколько стоек, держащих поплавки, были перерезаны. Провода зацепились за обломки, натянулись, а потом, как спущенная тетива лука, вернулись в прежнее положение и катапультировали гидроплан вперед. При этом провода перерезали все стойки и распорки одного из поплавков, и они посыпались вниз. Думаю, это произошло в тот момент, когда гидроплан, брошенный вперед, опять застыл в воздухе. Потом он перевернулся и камнем пошел к земле. Я к тому времени был уже, вероятно, сильно контужен. Не знаю, удалось ли мне хоть как-то отклонить гидроплан к воде, но он действительно отклонился и врезался в выложенный камнем пологий берег бухты.

С земли все это, надо полагать, представляло собой фантастическое зрелище: гидроплан останавливается в воздухе, отлетает назад, затем вперед, рассыпается на части и падает на землю. Я мог только сожалеть, что мне не довелось увидеть все это самому. Мне очень хотелось знать, как долго это продолжалось, — я помнил картины, мелькавшие у меня перед глазами, помнил свои чувства и мысли, проносившиеся в мозгу.

Сузуки изложил происшедшее следующим образом:

— Тебе удивительно повезло. Никто не понимает. Все кинулись вытаскивать тебя, пока не взорвалось. Все думали, ты мертвый. Все страшно удивились, что ты еще живой. Страшное зрелище. Я просто больной. Все-все очень тебя жалко. Все-все молят Бога за тебя. Доктор думал, ты не будешь жить десять-двадцать минут.

Меня отвезли в Шингу, в больницу доктора Хама, в 10 милях от Катсууры. Сузуки продолжал:

— Все молодые люди несли тебя на поезд, очень осторожно. Они держали тебя все время, как поезд шел, целый час.

Все случилось почти как в том кошмаре, который посещал меня, наверное, раз пятьдесят: я лечу — и вдруг в глазах у меня темнеет, и я жду неминуемой катастрофы.