Евгений Вишневский - Нет билетов на Хатангу. Записки бродячего повара. Книга третья

• Название: Нет билетов на Хатангу. Записки бродячего повара. Книга третья
• Автор: Евгений Вишневский
• Издательство: Армада-Пресс
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2001
• ISBN: 5-309-00284-7

Как известно, дождь в дорогу — к удаче. А удача, если вы отправляетесь на побережье моря Лаптевых, необходима! Ибо Россия издавна славится своими дорогами и дураками.

...Если нет билетов на Хатангу, если дежурная в аэропорту — мегера, в ресторане только одно блюдо, а самолет неизвестно когда и куда прилетит, стоит иметь при себе книгу Евгения Вишневского — путешественника, математика, занимательного рассказчика и любителя вкусно готовить в экстремальных условиях. Время пролетит незаметно, самое главное — успеть на посадку...

---

— Ну ее, эту вашу медвежатину, противная она, и люди говорят: на человечину похожа...

Кусок медвежатины довольно долго валялся у нее в холодильнике, а потом, как мне кажется, Клава в подходящий момент просто выкинула его за борт. Копченой же медвежатиной мы (капитан, Петька, я и младший матрос Витька с запеленутой рукой — остальные наотрез отказались) лакомились два дня, причем Петька, который обычно в еде очень разборчив, съел больше всех.

Несмотря на заверения капитана, что теперь мы будем идти круглые сутки, в двенадцатом часу ночи в густых сумерках встали на недолгую стоянку, немного не дойдя до большого села Сумароково, на левом берегу реки.

19 июля

И опять весь день все то же: прекрасная погода, великая река, почти не тронутая человеком безбрежная тайга. Река настолько широка и полноводна, так пустынна, что катерком нашим можно почти и не управлять. Во всяком случае, в охотку стоял за штурвалом не только я, но даже и Петька. Рулевой Володя сказал мне просто:

— Правь вот так: все время прямо и никуда не сворачивай, а я сейчас.

Он исчез в трюме и вернулся оттуда минут через сорок. В течение всего этого времени я был на «капитанском мостике» нашего судна совершенно один, но ничего необыкновенного за это время не произошло.

Часов около четырех в рубку явился собственной персоной капитан и сказал:

— Ладно, хозяин, дальше я сам поведу, тут сейчас повороты начнутся.

Я стал сторонним наблюдателем, а капитан, лениво управляя нашим суденышком, неторопливо рассказывал:

— Вон за тем поворотом места грибные... И что характерно: сплошной рыжик. Мы по осени, как домой в Красноярск возвращаемся, всегда тут причаливаем и грибы рвем. Прямо сплошной ковер из грибов, и все кругами, «ведьмиными кольцами»... По пять, по шесть лодок грибами доверху нагружаем... Да, тут грибы не ищут, их тут берут.

А вон на юру пару домов видишь? Деревушка тут симпатичная была с чудным названием — Лебедь. Потом все поразъехались, один старик на все село остался. И лет пять, а может, поболее жил он совсем один, как и чем жил, неизвестно. В прошлом году помер, теперь вовсе никого не осталось. Вот пониже идти будем — там деревень этих брошенных — пропасть!

А вон там видишь бор какой — самая шишка. Тут знатные кедрачи, говорят, самые северные, и потому шишка особенно вкусная. Мы, когда по осени домой идем, всегда тут шишкуем.

А вон видишь, обрыв высоченный, а на нем разными красками на скале черт нарисован: здесь очень место опасное. Идешь вот так, идешь, расслабишься, а тут поворот, да еще с прижимным течением. И сколько тут посудин побилось — не перечесть, поболее, наверно, чем на Казачинских порогах.

А вон возле того острова мы лося завалили, прямо в воде. Он вздумал Енисей переплывать, а в воде-то нам его взять — плевое дело. Дождались мы, пока он на мелководье вышел, чтобы тушу потом сподручней разделывать, да в два жакана и жахнули. Мясо, правда, пока мы его домой, в Красноярск, привезли, слегка попортилось, но ничего, зимой за милую душу уплели.

А вон там, на правом берегу, сразу за гривкой, здоровенное болото, да какое богатое — и дичью, и клюквой...

За такими вот разговорами плыли мы и час, и два, и три. И навстречу нам не попалось буквально никого, то есть ни единой посудины — великая река была пустынна. Часов около восьми вечера приплыли мы к какой-то тихой заветной заводи.

— Шабаш, ребята! — весело сказал капитан. — Рыбачить будем. Что же мы на реке, а без свежей рыбы. Стыд, да и только!

— Ура! — закричал Петька и кинулся в трюм баржи за удочками.

Моторист Володя выскочил на топкий бережок, густо заросший тальником, быстро вырубил с десяток удилищ, потом схватил лопату, консервную банку и вскорости притащил в ней сплетающихся в клубок здоровенных дождевых червяков. А над тихой заводью многослойными, движущимися пластами параллельно воде, вертикальными столбами и даже крутящимися спиралями буйствовали полчища комаров. Разумеется, они тут же кинулись на нас, но мы загодя намазались «Дэтой», которую я раздобыл в трюме. Поначалу все, кроме Клавы, забросили удочки в воду, но постепенно рыбаки позорно ретировались в кубрики, плотно задраив окна и двери. Лишь мы с младшим матросом Витькой (он как-то ловко умудрялся забрасывать удочку и вытаскивать рыбу одной рукой, но, правда, насаживать червяка и снимать пойманную рыбу с крючка приходилось ассистенту — то есть мне) продолжали рыбачить. А рыбалка была простая: бросаешь наживку, рыба сразу же хватает ее, и ты выдергиваешь добычу на палубу. Правда, рыба-то была, к сожалению, вся одинаковая: мелкий, в пол-ладони жадный окунь. Через час на палубе появилась Клава, до самых глаз обмотанная платком, собрала пойманную рыбу (мы к тому времени напластали ее ведра четыре) и грозно сказала:

— Рыбаки, так вашу разэтак. Я вот самих вас эту рыбу чистить заставлю. В аккурат вам до Игарки хватит.

После этого мы рыбачить бросили, но суда наши почему-то еще часа два стояли, уткнувшись в берег, а в путь мы отправились уж в двенадцатом часу ночи и шли всю ночь, меняя вахты.

20 июля

С утра Клава попробовала было заставить Петьку потрошить пойманных вчера окуней, но уже на третьей или четвертой рыбине он плавником проколол себе палец и, охая от боли, убрался на железную крышу баржи. Пришлось заняться этим мне. Вдвоем с Клавой мы довольно быстро выпотрошили с ведро окуней, остальных же она решительно выкинула за борт. Впрочем, уха удалась на славу, и неудивительно: рыба была свежайшая, и было ее больше, чем бульона.

Весь день без особенных происшествий шли и шли вниз. Эта бездельная жизнь, похоже, стала угнетать и меня: я уже не так остро воспринимаю прелесть окружающих красот, так же, как и Петька, начал считать часы и километры, сам себе (не вслух, разумеется, а про себя) задавая все тот же риторический вопрос: «Ну когда же, когда появится наша Игарка?!»

— Сегодня к вечеру, — сказал за обедом моторист Коля, — до Верхне-Имбатовска дойти должны, а там, между прочим, большой рыбзавод. И при нем женское общежитие, полное вербованных сезонниц, так что, я думаю, нынче ночью оскоромимся.

— Оскоромимся! — дружно заорали мужики, и даже Витя со своей забинтованной рукой поддержал общий порыв.

— Кобели вы, кобели! — грустно взмахнула половником Клава. — Все вы, похоже, одним миром мазаны. И что вас всех, окаянных, так на сладкое тянет?..

— Сама-то давно ли в монашки записалась? — сально усмехнулся Коля. — Кобели!..

Клава отвечать не стала, и разговор этот утих сам собой.

Спать мы с Петькой улеглись в двенадцатом часу ночи, когда до вожделенного Верхне-Имбатовска еще не дошли, а проснулся я в восьмом часу утра — баржа наша (вместе с катером, разумеется) огибала какой-то лесистый остров.

— Ну и как Верхне-Имбатовск? — спросил я у рулевого Володи. — Оскоромились?

— Да кого там! — горестно махнул он рукой. — Пришли мы туда во втором часу ночи. Магазины все закрытые; мы — трезвые как стекло, с пустыми руками! Кому мы нужны такие?.. В один барак сунулись, в другой — нас оттуда по сусалам... Плюнули мы и решили идти дальше. Видно, не судьба... — И он грустно вздохнул.

21 июля

Путь наш продолжается без особенных происшествий. Давно уже изменились и ландшафт и растительность. Теперь вместо величественной ангарской сосны по берегам растет все больше лиственница («листвяшка», как зовут здесь это дерево). Солнце круглые сутки жарит и жарит с небес; все так же свирепствует комар (впрочем, на середине реки, обдуваемой ветром, его гораздо меньше, чем по берегам).

Днем на моторной лодке догнал нас небритый рыбак с красными глазами. После переговоров с капитаном он за длинную веревку прицепил свою лодку к корме нашего катера, сам же перебрался к нам на баржу — он пойдет с нами до Туруханска (сэкономит бензин). В уплату за провоз выдал он Клаве на кухню трех больших стерлядей и кострючка (маленького осетра) килограмма в четыре-пять весом.

— Рыба-то вся колотая, — говорю я рыбаку, — самоловами, поди, добывал ее.

— Ну да, — охотно согласился мужик, — краснуху[36] больше чем возьмешь? Спокон веку ее самоловами[37] берут. И мы, и отцы наши, и деды-прадеды. Самая верная снасть...

— Снасть-то варварская. Рыба не столько ловится, сколько калечится, а потом болеет и дохнет. Небось сам чувствуешь — в Енисее меньше рыбы стало, и с каждым годом все хуже и хуже.

— Рыбы все меньше — это верно, — согласился рыбак. — Только самоловы наши тут вовсе ни при чем. Я ведь уже говорил: и отцы наши, и деды-прадеды самоловами рыбу в Енисее брали, а не скудела река. Всем для жизни хватало... И ведь никаких рыбнадзоров в прежние времена не было, никто на реке никого не ловил.

— А кто же тогда виноват? — спросил я.

— А вот он виноват, — махнул головой рыбак, указывая на свой лодочный мотор. — И вот он виноват. — Он ткнул пальцем в наш катер. И самолет виноват, и вертолет... Отцы-то наши на долбленках ходили, на веслах да бечевой. И рыбы брали из реки столько, сколько могли взять, съесть или продать случайному человеку. Да и откуда в прежние-то времена здесь ему было взяться? А теперь все норовят загрести поболее да поболее сбыть.