Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

• Название: Всё тот же сон
• Автор: Вячеслав Кабанов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Книга воспоминаний.

«Разрешите представиться — Вячеслав Кабанов.

Я — главный редактор Советского Союза. В отличие от тьмы сегодняшних издателей, титулованных этим и еще более высокими званиями, меня в главные редакторы произвела Коллегия Госкомиздата СССР. Но это я шучу. Тем более, что моего издательства, некогда громкославного, давно уже нет.

Я прожил немалую жизнь. Сверстники мои понемногу уходят в ту страну, где тишь и благодать. Не увидел двухтысячного года мой сосед по школьной парте Юра Коваль. Не стало пятерых моих однокурсников, они были младше меня. Значит, время собирать пожитки. Что же от нас остается? Коваль, конечно, знал, что он для нас оставляет… А мы, смертные? В лучшем случае оставляем детей и внуков. Но много ли будут знать они про нас? И что мне делать со своей памятью? Она исчезнет, как и я. И я написал про себя книгу, и знаю теперь, что останется от меня…

Не человечеству, конечно, а только близким людям, которых я знал и любил.

Я оставляю им старую Москву и старый Геленджик, я оставляю военное детство и послевоенное кино, море и горы, я оставляю им всем мою маму, деда, прадеда и любимых друзей — спутников моей невыдающейся жизни».

---

Посылаю тебе интересные вырезки из Литературки прошлого года, которые мы проворонили.

Теперь я вспомнил, о каких неприятностях шла речь в письме моём к тёще. Тесть мой будущий переживал те же самые сюжеты, что и я. Он загадал переменить и в конце концов устроить как надо свою личную жизнь.

Отступление к тестю

Это был мой единственный тесть за всю мою долгую жизнь — Лев Абрамович Грейсер, полковник медицинской службы, ко времени нашего с ним знакомства уже в отставке.

Жизнь поколения отцов и матерей обычно высвечивается из не очень большого числа эпизодов, как-то, где-то услышанных, некоторых воспоминаний детей типа того, что «как папа говорил в таких случаях», а более — в пунктирах и туманностях. И всё нам было недосуг как следует порасспросить и связать эпизоды с общей линией их жизни. Да ведь и у наших отцов-матерей, сказать по правде, ведь тоже не было особенной охоты всю жизнь свою кому-нибудь поведать, тем более — детям. Вот выжили, вот вырастили вас, и всё. А как? Не столь и важно.

Тесть мой Лев Абрамович имел отчасти романтическое происхождение. Родился он не в соответствии с законом. То есть закон природы он исполнил в полной мере и явился на свет натурально, но нравственный закон нарушил, поскольку со дня свадьбы родителей не прошло не только девяти месяцев, но даже и семи. Рождение случилось в Петербурге: дед тестя моего был николаевский солдат, лямку тянул четверть века, отчего еврейская семья и получила право на жительство в столице. А впрочем, почему бы нет, и даже может быть, что привилегия семейства получена была и по некоему созвучию фамилий… Ведь дело-то решалось не само собой, а по очень даже высокому соизволению начальства. А вы знаете, кто был санкт-петербургский градоначальник как раз в то время, когда дедушка Грейсер закончил солдатскую службу? А был им Пётр Аполлонович Грессер! Вот так. Ведь они же неисповедимы — пути начальства.

Лёвочку-младенца, досрочно, противу правил рождённого, удалили от скандала в чухонскую деревню на тихое произрастание. Там он и прожил до семи, кажется, лет, а потом его в семью тихонечко вернули. Зато когда уже после войны пришлось Льву Абрамовичу жить и работать в Эстонии (причём, в городишке Тапа, где я впоследствии служил), он выяснил вдруг, что речь эстонскую понимает, а вскоре и заговорил, что, конечно же, весьма способствовало взаимопониманию с местным населением.

В семнадцатом же году, в начале апреля увидал юный Лёва, как иные граждане свободной уже России бегут в сторону Финляндского вокзала. Он кого-то спросил, мол, куда, и ему ответили:

— Ленин приехал!

Лёва пожал плечами и продолжил путь своей дорогой. Он имени такого не слыхал. Но уже в двадцатом, после Трудовой вечерней школы 2-й ступени, в возрасте 18 лет, поступил на Первые Симферопольские Кавалерийские Курсы и в должности комвзвода успел повоевать с Деникиным в Крыму в составе Сводной курсантской дивизии Южной армии. Ни разу не пришло нам в голову расспросить Льва Абрамовича, как ходили они «на рысях на большие дела», только в самом конце своей жизни он сказал как-то, что вспомнил, как звали его коня: Арбуз. И ещё от этих кавалерийских времён осталось у него пристрастие к гусарству, выражаемое через любовь к стихам Дениса Давыдова.

Мы с Иркой, бывало, навестим его (уже в чистой отставке), он выделит денежку, я сбегаю, и мы втроём сидим, распиваем поллитровочку. На середине бутылки Лев Абрамович закурит сигаретку, глаза уйдут куда-то далеко, и чистым тенорком поёт он на какие-то ему известные мелодии:

Я люблю кровавый бой,
Я рождён для службы царской!
Сабля, водка, конь гусарской,
С вами век мне золо-то-ой…

………………………………………..

За тебя на чёрта рад,
Наша матушка Россия!
Пусть французишки гнилые
К нам пожалуют назад!

Он досконально знал всю гусарскую атрибутику и когда пел:

На затылке кивера,
Доломаны до колена,
Сабли, ташки у бедра…

точно понимал смысл, устройство и назначение всех перечисленных предметов.

Однажды, было дело, мы с моим тестем как-то вспомнили новую тогда песню на стихи Исаковского, ту, что незадолго до того пропел Марк Бернес. И вот мы вместе с тестем немножко через пень колоду пропели эту жуткую повесть, как враги сожгли родную хату, а ему, солдату, пришедшему живым с войны, идти стало некуда… И я потом спросил о том, чего не то чтобы не понимал, а всё-таки не смел додуматься до самой сути. И вот спросил:

— А что же — медаль за город Будапешт, это что — его гордость или как?

Потому что Бернес пропевал эту концовку уж как-то слишком бодро.

И тесть мой Лев Абрамович ответил:

— Какая ж гордость? В том и трагедия, что за всё ему одна награда — медаль за взятие чужого и ни на черта не нужного ему города!

А в чтении стихов (что также всегда случалось за рюмочкой) Лев Абрамович отдавал полное предпочтение восемнадцатому веку: читал Ломоносова (немного), Тредьяковского (тоже немного), но более всего любил Кантемира.

Хочешь ли судьёю стать? вздень парик с узлами,
Браня того, кто просит с пустыми руками.
……………………………………………………………………
Если ж кто вспомнит тебе граждански уставы,
Иль естественный закон, иль народны правы,
Плюнь ему в рожу: скажи, что врёт околесну,
Налагая на судей ту тягость несносну…

В 1928 году Лев Абрамович окончил Военно-медицинскую академию РККА и стал военным врачом. Служил на Дальнем Востоке. Здесь проявил себя не только хорошим врачом, но и прекрасным организатором. В войсках свирепствовала цинга, и врач Грейсер тут же организовал сбор черемши и быстро поправил дело. Потом были бои при озере Хасан, где «японская военщина нарушила советскую границу»… 1 августа 1938 года «Правда» сообщала: «Японские войска несут большие потери в людях и материальной части. Потери советских войск выясняются». «Удостоверение участника Хасанских боёв 1938 г.» с правом ношения нагрудного значка выдано было старшему врачу 9-й артбригады Л.А. Грейсеру Военным Советом Первой Отдельной Краснознамённой Армии в г. Ворошилове Приморского края (б. Никольск-Уссурийский). И через год — Халхин-Гол, когда японские опять же милитаристы напали на дружественную нам Монгольскую Народную Республику, но «бесславно закончилась ещё одна попытка… прощупать мощь Красной Армии». А после Финская война, ну и, конечно, Отечественная… Потом жительство в Риге, где Лев Абрамович руководил возрождением Взморья, прокладкой туда шоссейных дорог, иных коммуникаций и прочих благоустройств.

Ирка как-то спросила отца, верит ли он в коммунизм? Мне очень понравился тогда его ответ:

— Как можно верить в коммунизм? Ведь это не загробный мир. Я знаю, что настанет коммунизм!

Теперь, когда и это стало мифом, и самый миф развеялся, ответ мне по-прежнему нравится. Ведь настоящий коммунист (а их практически тогда уже и не было) только так и должен был ответить.

Русский ли, еврейский ли Бог хранил моего тестя, но только его минули аресты, что сыпались все эти годы вокруг и около и совсем даже рядом, однако в 1952 году полковника со всеми его наградами, вплоть до Ордена Ленина, перевели-таки на лейтенантскую должность. Он унижения не вынес и подал в чистую отставку. Был уволен по приказу № 100: «с правом ношения военной формы с особыми отличительными знаками на погонах», а также исключительным правом (!) поселиться, видите ли, в любом городе Советского Союза, включая Москву и Ленинград.

За тридцать лет службы полковник почти не жил в семье и даже после войны неделями ночевал на постах. Теперь он решил взглянуть, а что же, собственно, делается в доме? Взглянул, и душа его уязвлена стала. Что он, собственно, увидел, я не знаю, и дело это не моё, но трещина прошла по чашке, а склеивать никто не захотел. Да, домашние неприятности как раз и были с этим связаны.

Когда миновала пора взаимных терзаний и всё улеглось, Лев Абрамович купил в Москве в районе Щёлковской кооперативную квартирку и поселился там один, а мы с Иркой стали заходить к нему, слушать распевы из Дениса Давыдова и декламации из Кантемира.

В одно лето Лев Абрамович даже съездил в Геленджик, но не у нас поселился, а снял недалеко комнатку. В гостях бывал и подружился с тётей Верой. Она ему сразу сказала:

— О! У нас же с вами отчества одинаковые!