Анатоль Франс - 8. Литературно-критические статьи, публицистика, речи, письма

• Название: 8. Литературно-критические статьи, публицистика, речи, письма
• Автор: Анатоль Франс
• Издательство: Государственное издательство ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1960

В восьмой том собрания сочинений вошли критические статьи на писанные в годы работы ведущим литературным критиком парижской газеты «Время» («Le Temps»), где он вел собственную рубрику Литературная жизнь (Critique littéraire), эссе из сборника Латинский гений (Le Génie latin, 1913), публицистика, речи, письма.

---

Так думаете и вы, товарищи. И вы решили установить справедливость хотя бы в одном уголке старого мира; вы решили привести в согласие ваши действия и ваши мысли; вы пожелали, чтобы плоды ваших трудов распределялись по справедливости. Это прекрасное, но и трудное предприятие. Берегитесь, товарищи, вы сами поставили себя вне общепринятого порядка: вы сами обрекли себя на бессрочное служение истине.

Предисловие к «СКАЗКАМ ДЛЯ МОЕЙ СЕСТРЫ» Эжезиппа Моро[576]

20 мая 1901 г.

Эжезипп Моро посвятил эти сказки своей сестре. Так называл он Луизу Лебо, дочь книгоиздателя из Прована, у которого поэт служил по выходе из Авонской семинарии корректором; и тогда же он полюбил Луизу самой нежной и самой чистой любовью.

В сущности, оба они были просто детьми. Эжезиппу не исполнилось еще и восемнадцати лет, когда он покинул дом господина Лебо и поступил в качестве наборщика к Фермену Дидо. Вот что пишет он в 1829 году из Парижа своей названой сестричке:

«Комната моя мала и холодна, но на ночь я укутываю шею платком, который касался вашей шейки, и не чувствую более холода».

В июле 1830 года вместе со своими товарищами он пошел на баррикады и выстрелил в солдат; ему показалось, что один солдат упал. Эжезипп не выдержал, он бросил наземь свое ружье.

Вечером того же дня он пишет: «Моя сестра! Я убил одного человека, но зато спасу другого».

Со слов его друга, господина Сент-Мари-Мароотта, мы знаем, что Эжезипп подобрал раненого швейцарца, спрятал его у себя и, чтобы тот мог уйти неузнанным, отдал ему свой сюртук, свой единственный сюртук.

Во время забастовки, начавшейся после революции, он покинул типографию и поступил в качестве классного надзирателя в пансион Лаббе. Там он стал ненавидеть общество, получил отвращение к жизни и серьезно заболел.

По выходе из больницы он, голодный, блуждает по улицам Парижа, спит под деревом в Булонском лесу или в лодках с углем, стоявших на причале у набережной Сены.

В дни волнений 1834 года[577] он без оружия, скрестив на груди руки, бродит вокруг баррикад, в надежде, что его сразит шальная пуля.

Умирая от усталости и голода, он пишет Луизе: «Почему суждено мне расстаться с вами, сестра?.. Бедная моя сестренка, вы пожертвовали ради меня своими привязанностями, и, вспоминая об этом, я еще сильнее полюбил вас. Да, я вас люблю, ибо вы окружали меня незаслуженной заботой и нежностью, за которые я не в силах ничем отплатить. Я люблю вас, ибо вам я обязан теми немногими счастливыми днями, что выпали мне на долю, и что бы со мной ни случилось, до последнего своего вздоха я буду любить вас. Адреса своего не сообщаю, бог знает, где придется мне провести завтрашнюю ночь!»

Несчастный бродяга нашел на несколько дней отдых в Проване у фермерши мадам Жерар, а потом вновь началась нищета, не оставлявшая поэта до самой смерти.

Моро не был настоящим типографским работником: это был ребенок, это был больной, это был поэт.

Если в наши дни его сатиры кажутся нам недостаточно сильными, то объясняется это тем, что Моро и впрямь был не силен по части ненависти. Но он оставил нам две-три изящные песенки, которые не забудутся никогда, а его сказки в прозе до сих пор сохраняют свою наивную прелесть и трогательную грацию.

Эжезипп Моро писал сказки в самые черные дни своей жизни, насчитывавшей так мало светлых часов. За кусок хлеба он отдавал их в «Журналь де демуазель», в «Журналь дез анфан», в «Псише». Рассказы «Маленькие башмачки», «Омела и дуб», названные сначала «Макариа» или «Гераклиды», «Племянник фруктовщицы» появились в 1836 году, а «Десятая муза», известная в наши дни под названием «Тереза Сюро», — в 1837 году.

Эжезипп скончался в больнице для бедных 20 декабря 1838 года. За гробом его шло много народу: это собрались друзья поэта, уже не опасавшиеся более, что бедняга будет им в тягость.

Избранные страницы Мультатули[578] Рецензия

1901 г.

Эдуард Деккер, голландец по национальности, долгое время служивший в колониальной администрации на Яве, опубликовал по возвращении на родину под псевдонимом Мультатули роман «Макс Хавелаар», в котором он разоблачил произвол колониальных властей в Нидерландской Ост-Индии. Соотечественник Мультатули Александр Коген тоже жил на Яве. Вот почему он лучше других мог познакомить нас с Мультатули и его творчеством. Он и постарался сделать это в настоящей книге, которую я с удовольствием предлагаю вниманию читателей: она содержит очерк о жизни Деккера, а также избранные страницы из произведений писателя в переводе на французский язык.

Мультатули известен не только как автор «Макса Хавелаара». Он оставил после себя много произведений о политике и морали, о деловой жизни и быте голландцев. Александр Коген, человек независимого образа мыслей, не рассматривает суждения Мультатули как законченную философскую систему и никому не навязывает этих суждений — ни писателю, ни нам. Более того, он предупреждал меня, что, стремясь в первую очередь познакомить читателей со своим любимым автором, он выбрал не те страницы, в которых Мультатули больше всего походит на него, а те страницы, в которых писатель больше всего походит на себя. Переводчики и составители антологий бывают обычно менее беспристрастны: писатель нравится им лишь в том случае, если он хоть немного походит на них.

Мультатули пленил Александра Когена своей полной откровенностью и поразительным чистосердечием. Мультатули на редкость своеобразный писатель: он говорит то, что думает. Таких людей очень мало в Голландии, да и не только в Голландии. Во всех странах и во все времена число мыслящих людей было весьма ограничено, а тех, кто дерзал высказывать свои дерзновенные мысли, было и того меньше. Откровенность нигде не поощряется. Это самая антисоциальная из добродетелей.

Мультатули любит отыскивать истоки наиболее распространенных идей, и эти изыскания очень часто приводят его на путь неожиданных и ценных открытий. Он отметил, между прочим, что все или почти все общепринятые добродетели носят, в сущности, экономический характер. Но лучше всего предоставить слово ему самому. Несмотря на свой пессимизм, он обладает подкупающей жизнерадостностью, а его горький юмор как нельзя более занимателен.

Этот голландец, писавший в период между 1859 и 1887 годами, несколько напоминает своей манерой французских авторов XVIII века. Он похож на дореволюционных философов смелостью взглядов, свободомыслием, живым, ярким языком и доброжелательной иронией. Он насмехается над «одержимыми» почти так же весело, как наши философы насмехались над иезуитами и капуцинами. Он также любит восточные сказки. Некоторые из его апологов не менее интересны, чем апологи аббата Бланше. По примеру наших философов, охотно прибегавших к форме диалогов с китайцами и браминами, ему нравится вести поучительные беседы с яванцами. Так и кажется, что некоторые его страницы написаны голландским Вольтером, быть может, Вольтером несколько грубоватым для нас, но не лишенным обаяния.

Не будучи знакомы с их литературой, ни слова не понимая по-голландски, мы знаем, однако, что голландцы были великолепными мастерами в области комической поэзии и сатиры. Голландские живописцы наглядно доказали это: Терборх, Питер де Хоох и Веермер Дельфтский — превосходные бытописатели. Ян Стен — подлинный Мольер в живописи.

И можно определенно сказать, что Мультатули, которого открыл для нас Александр Коген, является, как и они, остроумным художником, откровенно изображающим человека и общество, но только он пользуется при этом не кистью, а пером.

Речь на праздновании столетия со дня рождения Виктора Гюго[579]

1902 г.

Гражданки и граждане, первого июня 1885 года гроб, установленный под Триумфальной аркой, был привезен в Пантеон, сопровождаемый народом Парижа, представителями Франции и всего мыслящего человечества. По всему пути следования этого траурного и торжественного шествия трепетало в свете дня пламя фонарей, приглушенное крепом. Толпы шли мимо столбов, на которых были прибиты щиты с надписями, где на сей раз мы читали не названия битв, а заглавия книг. Ибо почести, воздававшиеся дотоле лишь королям и императорам, властелинам и завоевателям, взволнованный утратой народ воздавал ныне человеку труда и мысли, чья власть заключалась лишь в слове.

«Мыслителю!» Надпись эта десятки раз повторялась на стягах, которые несли за гробом ушедшего от нас гения. И не по приказу отцов города состоялась эта церемония — она была рождена величественным движением народной души и отметила собой новую эру в истории человечества. Если с незапамятных времен такими церемониалами восславляли могущество и насилие, то теперь мы впервые увидели торжественный кортеж, сопровождающий в последний путь кроткую власть ума и воздающий должное славе чистой души. Красноречивые похороны, великолепный символ революционной идеи! Они были знаком того, что народ отныне противопоставляет в сердце своем свободную мысль — догме, свободу — неограниченной власти, справедливость и мир — войне, любовь и братство — ненависти.