Анатоль Франс - 8. Литературно-критические статьи, публицистика, речи, письма

• Название: 8. Литературно-критические статьи, публицистика, речи, письма
• Автор: Анатоль Франс
• Издательство: Государственное издательство ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1960

В восьмой том собрания сочинений вошли критические статьи на писанные в годы работы ведущим литературным критиком парижской газеты «Время» («Le Temps»), где он вел собственную рубрику Литературная жизнь (Critique littéraire), эссе из сборника Латинский гений (Le Génie latin, 1913), публицистика, речи, письма.

---

То же самое, несомненно, произойдет и с европейскими народами. Связывающие их уже теперь братские чувства смогут беспрепятственно развиваться в интересах всемирной цивилизации с того дня, когда взаимоотношения между ними будут наконец урегулированы посредством хорошего административного и экономического механизма.

Письмо к издателю Альберту Лангену[605]

1904 г.

Дорогой господин Ланген! Вы просите у меня краткую автобиографию. Если доктору Зебу, как вам известно, удалось резюмировать всемирную историю в одной-единственной фразе, то я проявил бы крайнее неумение, если бы не смог изложить своей собственной истории в нескольких строках.

Я родился на набережной Малакэ, против Лувра, среди сокровищ наук и искусств. Отец мой был книгопродавцем. В корпорации книгопродавцев считалось непреложной истиной, что книгопродавец должен торговать книгами, а не читать их. Мой отец много читал. Ему не удалось разбогатеть.

Очень рано я почувствовал тягу к знаниям. Мне хотелось знать все. Именно поэтому я и не стал ученым. Ученый уже в ранней молодости должен примириться с мыслью о том, что об огромном окружающем его мире ему суждено знать очень немногое. Как-то раз в музее Зоологического сада я спросил у одного крупного геолога про клык мамонта. «Это не в моей витрине»[606], — резонно ответил этот типичный для своего круга человек. Мне же никогда не удавалось отказать себе в удовольствии заглянуть в чужие витрины.

Я не буду говорить о своих школьных занятиях. С моей точки зрения, есть только одна полезная для умственного развития школа — не учиться в школе вообще. Когда я стал уже достаточно взрослым, чтобы самому решать свою судьбу, я пытался заниматься всем, чем угодно, но только не литературой, и принялся писать лишь после того, как убедился, что это единственное занятие, для которого я пригоден.

Говорят, что я пишу хорошо. Если это действительно так, то я объясняю это двумя причинами. Во-первых, я много прислушивался к речи ремесленников и людей из народа. Языку учат нас они. И, напротив, светские люди и учителя говорят на языке искусственном и фальшивом. Вторая причина, по которой я, быть может, пишу неплохо, заключается в том, что я никогда не старался украсить свой язык и всегда стремился точно выражать свои мысли.

Я поступил в библиотеку Сената. Для меня это не было напрасно потерянным временем, ибо там я научился разбираться в политике и сделал кое-какие наблюдения, позволившие мне впоследствии самостоятельно судить о многих социальных вопросах.

В этот период Виктор Гюго был сенатором[607]. Я приглядывался к нему. Все говорили мне, что ему свойственна великая гордыня и мелкое тщеславие. Однако вскоре я заметил, что все мои коллеги, служащие Сената, привратники, истопники не менее горды и куда более тщеславны, чем он.

Я занимал в Люксембургском дворце скромную должность с жалованием двести франков в месяц. Как ни странно, но и эта должность создала мне врагов. Как всегда бывает, враги эти оказались для меня весьма полезны: они меня вынудили подать в отставку, и я обрел свободу и независимость для литературных занятий. Наши враги — лучшие кузнецы нашего счастья.

Став свободным, я много путешествовал, особенно по Италии. Я без конца наслаждался зрелищем стран, городов, картин, статуй. Я видел Египет, Грецию. Мои глаза напились красотою до опьянения.

Мне кажется, что я обладаю довольно ясным умом. Я — ученик Кондильяка. И когда мне говорят, что у него нет больше учеников, я отвечаю словами Мартена из «Кандида»: «Остался я!»

Ни на одну минуту я не дал ввести себя в заблуждение преступникам из генерального штаба, которые изощрялись во лжи и подлогах ради того, чтобы погубить невинного человека. Я нашел единомышленников в лице многих французских социалистов, которые понимали, что дело ничем не примечательного офицера еврея может породить большое общественное движение. Я всегда сочувствовал обездоленным и уважал труд. Я с живейшим участием слежу за усилиями пролетариата всех стран, борющегося за свое освобождение. Я знаю, что это освобождение явится делом самих пролетариев, и с радостью повторяю слова Ансиля[608], замечательного человека, которым я восхищаюсь: «Единение трудящихся принесет мир всему человечеству».

Церковь и Республика[609]

«Разбирайтесь сами, я не хочу быть судьею в этом»

Деяния апостолов, гл. XVIII, стих 14 и 15.

1905 г.

Господин Комб, человек весьма сведущий в церковных делах, недавно в разговоре с одним журналистом обсуждал интереснейшее мнение римской курии о конкордате[610]. По словам первого министра французской республики, Пий IX и Антонелли[611] утверждали, что конкордат является не двусторонним договором, а уступкой Святейшего престола, и что, следовательно, папа может в любую минуту взять обратно власть, дарованную им лишь под давлением необходимости.

И он добавил:

— Это мнение, по-моему, еще очень распространено в Риме.

Я готов согласиться с г-ном Комбом. Но для большей убедительности следует углубиться в каноническое право вплоть до крещения Константина[612], что мы и сделаем по возможности бегло. Тема эта серьезная, быть может, она окажется не слишком скучной.

Глава I Об отношении римско-католической церкви с государствами

Римско-католическая церковь — сила одновременно духовная и светская. Ее право главенствовать над миром основано на канонических текстах евангелия, на традициях церкви первых веков, на даре Константина[613], на священных канонах и священных декреталиях[614].

Чем бы она ни владела — обширной территорией или одним дворцом, римско-католическая церковь есть не что иное, как государство. Это светская власть, отличающаяся от всякой другой власти лишь тем, что она не ставит никаких пределов своему владычеству и не может сделать этого, не отказываясь от своего божественного происхождения, не искажая своего характера, не предавая и не отрицая самое себя. В отличие от других вполне земных государств, которые приспосабливаются к условиям, созданным человеком и природой, и подчиняют свою волю, свои действия и свои законы внешним обстоятельствам, церковь не может ни поступиться своим могуществом, которое, по ее неизменному учению, даровано ей свыше, ни отказаться от прав, якобы полученных от бога.

Ее происхождение, каким она его изображает, облекает ее гражданской и политической властью над миром. Ведь, будучи духовной властью, она является в то же время властью светской, ибо, для того чтобы действительно подчинить себе души, должна подчинить их телесную оболочку. И действительно, трудно представить себе господство над духом без господства над плотью. Церковь поистине возвышается над всем сущим; она поистине все охватывает и всюду проникает. Она властвует над всем земным, но сама есть создание земное. И когда наши государственные мужи и наши законодатели требуют, чтобы церковь ограничила свое владычество областью духа, уверяя нас при этом, что она не преминет их послушаться и только выиграет от этого, они либо чересчур наивны, либо попросту издеваются над ней или над нами. Во времена декретов[615] Артур Ранк, который отнюдь не слывет простаком и никогда не насмехается над республикой, беседовал однажды у большого камина Люксембургского дворца с одним из своих будущих коллег, сенатором Шенелоном, самым ревностным и искренним членом католической партии.

— Согласитесь со мной, — сказал ему Ранк, что религия — частное дело каждого, вопрос личной совести, и мы легко договоримся обо всем остальном.

Услышав эти слова, сенатор-католик вскочил с места и возмущенно воскликнул:

— Ни за что на свете! Слышите? Ни за что! Католическая религия — частное дело? Нет! Религия — дело общественное, сударь, общественное, и она — всемогуща.

Тогда возле большого камина Люксембургского дворца старик Шенелон выразил сущность римско-католической доктрины. И слыша порой, как министр вероисповеданий заявляет, будто епископы должны ограничить свою деятельность лишь духовной сферой, мы понимаем: министр либо не знает, что такое католический епископ, либо делает вид, что не знает этого.

Церковь, по ее мнению, указует человечеству его конечную цель и ведет людей к этой цели. Она считает своей миссией спасение мира и предписывает ради этого особые формулы и обряды; она установила правила, касающиеся брака, употребления пищи, праздников, воспитания детей, предначертала, что следует писать, говорить и думать. Но, для того чтобы обеспечить соблюдение этих правил, относящихся скорее к области управления государствами, чем к области духа, церковь должна контролировать деятельность правительств всех стран и занимать место в государственном аппарате всех народов.