Илья Лавров - Печаль последней навигации

• Название: Печаль последней навигации
• Автор: Илья Лавров
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1975

---

На палубе буксира пусто. Большущий, трехъярусный, он уперся лбом в баржи и прет их перед собой, вспенивая воду. Несколько раз гремит над Обью вопрос. Наконец там, на буксире, забегали, замахали:

«Да, да!»

Пришвартовались. На теплоход через поручни прыгают парни. Молодые, заросшие бородами, в резиновых сапогах. Длиннейшие голенища подвернуты несколько раз так низко, что раструбы хлопают нога об ногу, как ласты, и едва не метут по палубе. Некоторые в тельняшках и в болоньевых, цветных, стеганых в шашку, куртках. Это студенты из института водного транспорта. Этакие речные стиляги с поповскими длинными волосами и лихо чумазыми руками и лицами. Вид у них диковатый. В этом они находят особый шик.

— Да чего это вы, ребята, одурели? — возмущается Анна Филаретовна. — Усищи, бородищи отпустили, как староверы. Поцелуете девчонку, а поцелуй-то получится волосатый да лохматый. Тьфу!

Ребята хохочут, пытаются поцеловать «поварешку», но она убегает от них…

Рассказывая им о поэтах, читая стихи, Гурин видит, как в салон, незаметно для ребят, заглядывает хмурая Зоя. Мгновенно осмотрев ребят, сидящих за столиками с газетами и журналами, она скрывается. Гурин понял, что муж ее не пришел. И тут же он увидел в окно, как она подошла к поручням, перегнулась, вглядываясь в помещения буксира. Около нее возник киномеханик Софрон, и она стремительно куда-то исчезла.

Наконец ребята отправляются смотреть фильм…

Гурин выходит на палубу, на душе его муторно из-за того, что он ничем не может помочь этой девчонке.

Обогнали плавучий подъемный кран. И как это он, такой высоченный, не перевернет небольшое судно, на котором так царственно утвердился?

Серо-белые чайки кружатся. Их две. Почему они так высоко кружатся? Где они спят? Где зимуют? Издали они какие-то очень тугие, плотные, а хвосты у них такие коротенькие, что птицы кажутся бесхвостыми. Летают они далеко друг от друга. А летом у них, наверное, были птенцы. Сейчас же они чужие друг другу. У них все это просто…

Небо синее-синее. Веселая вода Оби слепит солнечными бликами. А ветер студеный, речной. Гурин поднимается погреться в рубку. За штурвалом сидит на высоком — Гурину по пояс — круглом табурете Шляхов. Из угла в угол расхаживает, шурша плащом, возбужденный киномеханик. У него смешно вывернутые крылышки носа и очень коротенькие брови, странно похожие на два вихра, торчащие вперед.

Есть такие лица, что взглянешь на них — и тебе становится весело. Увидев этого киномеханика первый раз, Гурин сначала развеселился, но скоро почувствовал, что это самолюбивый и недобрый парень. Глаза его, ищуще-напряженные, так и рыскали по сторонам. Едва теплоход причаливал у какого-нибудь селения, как он сбегал на берег, куда-то мчался, а потом притаскивал сумку с рыбой и с банками муксуньей икры.

Софрон был уверен, что только он живет правильно. И поэтому обожал поучать всех, изрекая всякие истины…

Мельтеша по рубке, он напористо убеждал кэпа:

— Ведь она же еще совсем зеленая! Что же из нее дальше-то будет?! Ведь жизнь прожить — это не поле перейти.

Гурин садится на деревянный диванчик.

— Это такая хитрая бестия, что ей в рот пальца не клади! Задурила башку Витьке, женила его на себе, а теперь взялась за Николая. Семья — это же ячейка общества. А она разрушила ее. Надо призвать к порядку. Мы все в ответе друг за друга.

— Мало ли их, таких-то? — усмехается Шляхов, зорко глядя вперед и примечая все пылающе-алые бакены, красные створные знаки на островах, знакомые яры и старые деревья, по движению воды угадывая опасные мели. С высоты стеклянной рубки хорошо и далеко видно во все стороны.

Внезапно на реку обрушился сильный ветер, и Обь расходилась вовсю, покатились большие волны с пенными гребнями. Вода здесь была не серая, а густо-коричневая, и пена тоже коричневатая, как чай в ведре над костром. По этой воде Шляхов уже знал, что недалеко здесь впадает таежная река Кеть, она и приносит этот торфяной «чай».

За тридцать лет плавания он изучил Обь-матушку, как свою улицу. Киномеханик все мечется, все громит безнравственность молодых, а капитан знай себе покручивает штурвал.

— По-моему, это Николай бегает за ней по пятам, — ворчит Гурин. — Покоя не дает ей.

— А чего ему зевать, если может клюнуть, — замечает Шляхов и добродушно смеется.

— А если это кого-нибудь из троих на всю жизнь ранит? — Гурин холодно смотрит в затылок, на красноватую шею капитана.

— Э, молодые! С них все это как с гуся вода. Отряхнулись и пошли. Все мы были такими.

— Ну, не скажите! — Гурин все не спускает взгляда с затылка Шляхова. — Не для каждого все просто… Может, для Николая и просто, а для этого самого Виктора?.. Да и Зоя… Могла ведь и ошибиться…

— Да она девчонка неплохая, — соглашается капитан. — Работящая, дисциплинированная.

— Вот-вот-вот! — так и всплеснулся киномеханик. — Я и толкую, что это хитрая бестия, некуда пробы ставить. Она умеет прикинуться невинной овечкой.

— Ну, а вам-то какое дело до нее? — злится Гурин, — Любила — разлюбила, ушла — пришла: это все ее личное…

— Вот это здорово! Хорошенькое дело! — изумляется киномеханик. — Жить в обществе и быть свободным от общества! Это не наша философия.

Гурин вздыхает и спускается по крутой лесенке, уходит из рубки…

Еще солнце не зашло, а уже появилась луна, смутная, как бы прозрачная. Долго вышагивает Гурин на корме, где нет леденящего ветра. Он думает о неведомом ему Викторе на буксире и через себя, через свою далекую унизительную историю понимает, что сейчас происходит в его душе…

Продрогнув, уже в темноте, Гурин уходит в каюту. И ему представляется, что у Зои сейчас такое состояние, как будто она живет в заброшенной на берегу деревеньке с заколоченными окнами и дверями. Одна в таких вот выморочных развалинах.

6

Гурину иногда снилась эта заброшенная деревенька, с тощей кошкой на завалинке. И всегда он просыпался от этого сна переполненный смутной тревогой.

Вот и сегодня приснилось ему это заброшенное человеческое гнездо. Он ворочался и ворочался на своем скрипучем ложе. Мучила бессонница — это уж от возраста, от беспорядочной жизни, от многолетней работы. Наконец вышел из каюты. Ночь угрюмая. Он скитался по тесной палубе, и некуда ему было сбежать от самого себя, от своих мыслей…

Жена вспоминалась, то живая, молоденькая, то старая, мертвая.

И это было страшно…

И он обрадовался, когда к нему подошла Анна Филаретовна. Все-таки живут они в одном доме и в одном подъезде; жена любила поболтать с ней.

Они стояли освещенные из окошка каюты.

— Скучаете? — участливо спросила Анна Филаретовна, поднимая от ветра меховой воротник пальто.

— Если бы только скучал, — буркнул себе под нос Гурин, и взгляд его стал тяжелым, усталым, глаза его словно бы медленно гасли, засыпали. И почему-то напомнил Гурин Анне Филаретовне еле плетущегося, измученного вола.

— Ах, боже мой, — вздохнула она. — Да не тираньте вы себя без толку! Ничем ведь теперь не поможешь… Трудно, конечно, забыть такую женщину. Уж очень она была какая-то теплая да уютная, ровно бы пуховая оренбургская шаль. Бывало, все-то она что-нибудь вяжет или вышивает. Сидит себе; пушистый халат на ней; в руках спицы мелькают; настольная лампа горит; у ног на коврике кошка мурлыкает; тихая музыка по радио. Чисто все, славно так, прибрано. Посмотришь на нее, и так хорошо тебе сделается. Я, грешная, всегда завидовала вам. Ведь ничто не мешало вашей работе.

Анна Филаретовна замолчала, испугавшись — то ли она говорит, не делает ли больно Гурину?

Молчал и Гурин. Смотрел в небо. Над холодной огромной рекой с низкими, плоскими берегами в тальниках оно неприветливое, в тучах. А между туч, в прорывах, струился какой-то леденящий свинцовый свет. От него и на реке такие же свинцовые блики. Иногда на палубу прилетали листья с осин и берез…

— Что это за история случилась у Зои с мужем? — спросил тихо Гурин.

Анна Филаретовна, поняв, что ему не хочется продолжать разговор о жене, облегченно затараторила:

— А! Эти молодые! Бить их некому. Немногим больше года прожили, да так и не сжились. Оба с норовом. Она ему — слово, он — два, она ему — три, он ей — десять. Ну и пошло-поехало! Так и цапались каждый день. Да оба еще ревнивые, не приведи господь. За каждым шагом друг друга следили. Чуть чего — пыль столбом. Улыбнется Витька какой-нибудь девчонке, вот тебе и потасовка. Она ведь, Зойка-то, драчунья. Ну, увидела однажды Витьку на танцах в клубе с какой-то вертихвосткой, побила дома всю посуду и ушла. — Анна Филаретовна оглянулась по сторонам, прошептала: — С нашим-то Колькой она от злости, чтобы отомстить Виктору. Хотела его ударить, а ударила себя.

— Надо же как-то помирить их, — прервал Гурин.

— Куда там! Они совсем не подходят друг к другу. Каждый хочет верховодить. А любви-то большой и нет.