Лидия Чуковская - Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)

• Название: Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)
• Автор: Лидия Чуковская
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-86793-879-6

Переписка Алексея Ивановича Пантелеева (псевд. Л. Пантелеев), автора «Часов», «Пакета», «Республики ШКИД» с Лидией Корнеевной Чуковской велась более пятидесяти лет (1929–1987). Они познакомились в 1929 году в редакции ленинградского Детиздата, где Лидия Корнеевна работала редактором и редактировала рассказ Пантелеева «Часы». Началась переписка, ставшая особенно интенсивной после войны. Лидия Корнеевна переехала в Москву, а Алексей Иванович остался в Ленинграде. Сохранилось более восьмисот писем обоих корреспондентов, из которых в книгу вошло около шестисот в сокращенном виде. Для печати отобраны страницы, представляющие интерес для истории отечественной литературы.

Письма изобилуют литературными событиями, содержат портреты многих современников — М. Зощенко, Е. Шварца, С. Маршака и отзываются на литературные дискуссии тех лет, одним словом, воссоздают картину литературных событий эпохи.

---

Как Вам показалась книга «Мы знали Евг. Шварца»?

248. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

19/VII 66.

Дорогой Алексей Иванович.

Мне раздобыли сборник о Шварце, и я прочла его уже недельки две тому назад. Я нахожу, что, не говоря уж о Ваших великолепных воспоминаниях, весь сборник на очень большой высоте. Ну, конечно, Дымшиц плох (и жаль, что Е. Л. и с ним ходил гулять, и для него острил!); и наш друг Рахтанов, к сожалению, слабоват; но прекрасен Акимов, и даже Кетлинская недурна. Николай Корнеевич рассказал кое-что интересное, но увы! его старинная нелюбовь к С. Я. заставила его исказить факты в том месте, где он говорит о «Еже» и нашей редакции. (Будто в начале тридцатых годов все крупные писатели покинули редакцию — и даже такая крупная сила, как Груня Левитина!) Когда он пишет, что якобы у С. Я. руки не доходили до «Ежа», то под строчками слышится «к счастью не доходили»… Но все это пустяки; а в общем — образ Шварца глядит со страниц сборника.

Ваши воспоминания я прочитала снова — с тем же интересом, с тою же радостью — и хорошо, что тут они полнее.

Но знаете, что мне осталось неясным? Из сборника я не поняла того, чего не понимала в жизни, была ли в Евгении Львовиче — смелость? Я знала его долго, но более издали, чем вблизи; понимала, что он добр, деликатен, мягок; очень чувствовала силу его артистического очарования, его редкостного дара. Но иногда мне казалось, что юмор его был в жизни щитом, некоторой формой душевной уклончивости, способом самоохраны. В его пьесах это не так — ну, а в жизни? Я не знаю.

_____________________

Говоря о посмертной катастрофе, я имею в виду судьбу ахматовских рукописей[344]. Они в недостойных руках. (Это между нами.)

_____________________

Здесь живет сейчас внучка Колина — Митина дочка. Ей 6 месяцев. Я такого ребенка никогда не видала: это чудо здоровья, веселья, спокойствия. Как ест! Как спит! Как — никогда не плачет! Как с каждым днем умнеет и хорошеет! Просто диво дивное.

249. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

Võsu. 6.VIII.66.

Дорогая Лидочка!

Спасибо Вам за доброе слово о моем «Шварце» и за похвальный отзыв о всем сборнике. Мне кажется, Вы напрасно не отметили Малюгина, который очень хорош. Дымшиц — Хлестаков. Он врет, что «то Евг. Львович ко мне забегал, то я к нему заходил». Этого не было.

Неточностей, вранья (часто бессознательного, от забывчивости) немало и в других статьях. В книге, посвященной Шварцу, это как-то особенно огорчает: вранье он почитал, кажется, за самый большой грех.

Был ли он СМЕЛ? Не помню, кажется у Сервантеса я прочел когда-то запомнившуюся мне испанскую поговорку: «Никто не может сказать о себе: „я храбр“, но некоторые могут сказать: „я был храбр“».

Да, я знаю случаи, когда Евгений Львович проявлял (перебарывая лень и трепет душевный) настоящую храбрость, шел и вступался за людей даже не очень близких ему. Но вместе с тем есть большая доля правды и в том, о чем пишете Вы, — иногда ЮМОР ЕГО становился именно таким, защитным, самоохранительным. Но, скажите, кто из нас, проживших сталинские годы и оставшихся тут, может сказать: я — храбр?! Да, я знал много смелых людей: Вас, Т. Г. Габбе, Ф. А. Вигдорову, Р. Васильеву, А. А. Ахматову, М. М. Майслера… Список можно продлить. Но разве не было у каждого из названных какого-нибудь щита или другого средства самоохраны? Пожалуй, из всех, кого я когда-либо знал, самым смелым, прямолинейным был М. М. Зощенко. Но ведь и у него был «щит»: его слава!

250. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

18/VIII 66, Пиво-Воды.

Дорогой Алексей Иванович.

Какие же вы молодцы оба — Вы и Элико, что вам удалось уговорить Александру Иосифовну приехать и пробыть у вас целую неделю! Хоть неделю! Я говорила с ней по телефону на днях — у нее даже голос посвежел, по-моему.

Теперь о Евгении Львовиче. В предыдущем письме я неверно, плохо, неточно задала Вам вопрос — храбр ли он был? Я не имела в виду гражданское мужество — какая уж в тридцатых годах гражданственность! какая гражданская доблесть! она не была возможна даже для хороших людей хотя бы потому, что даже лучшие понимали действительность неясно, мутно. И я, как и все, ни от кого не вправе ее требовать и никому не судья. Но общаясь с Е. Л., я всегда чувствовала — может быть, и ошибаясь, — что человек он вообще уклончивый, непрямой, что его редкостный, прелестный, очаровательный юмор служит ему в жизни прикрытием. Вот и все, о чем я хотела спросить Вас. В сборнике он не такой.

А насчет статьи Малюгина Вы правы — отличная статья[345].

Что Вы нового хорошего читали? В «Москве» появились стихи Анны Андреевны (№ 6), в журнальчике «РТ», № 13 — тоже… Как бы она рада была увидать их. Но хорошо, что хоть читатель их видит, наконец — с опозданием чуть ли не в четверть века.

А что Вы думаете о «Святом колодце» Катаева? Очень интересуюсь, потому что сама думаю разное-всякое. Я читала его сразу после новой превосходной вещи писателя № 1 — фон весьма для Катаева неблагоприятный[346].

251. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

Ленинград, 16.IX.66 г.

Дорогая Лидочка!

За свое молчание я наказан — долго не слышал Вашего голоса. Если и читал Ваши письма, то адресованные не мне… Но и на том спасибо! И большое спасибо!!! Не хотел бы я быть на месте Вашего милого адресата[347].

Вы спрашивали меня о «Святом колодце». Я летом его не читал, не получал журналов. Здесь недавно прочел с большим интересом. Это, как мне кажется, и насколько я знаю автора, — блестяще написанный автопортрет. Другие отплевываются, бранятся, говорят — «скучно», ругают и редакцию, изменившую славным традициям. Нет, я уже сказал — скучно мне не было. И не вижу измены хорошей традиции — печатать все по-настоящему яркое. Но понимаю, что здесь можно и поспорить, понимаю, что снобизм, пижонство Катаева рядом с Быковым, Можаевым, Солженицыным — может раздражать. И меня раздражает. Потому что и для меня гражданственность искусства стала значить больше, чем значила когда-то. Мы вот с юности не любим передвижников, снисходительно посмеиваемся над ними, над заданностью, тенденциозностью их полотен. А несколько лет назад я смотрел выставку молодых ленинградских художников, там было выставлено немало симпатичного, очень свободного, очень левого. А все-таки дольше всего я стоял у карандашных рисунков неизвестного мне художника, у рисунков, которые назывались: «Репрессированный», «В колхозе» и т. п.

PS. Хотел с Вами посоветоваться, Лидочка. У меня конфликт с Детгизом — вроде того, что был недавно у Вас.

В предисловии к «Нашей Маше» я объясняю, почему поздно обзавелся семьей, говорю, что за спиной у меня — четыре войны, блокада, ежовщина и т. д. В корректуре я не обнаружил слова «ежовщина», восстановил его, написал (из Высу) редактору. Она пишет, что слово это вторично вычеркнул Морозов[348], а от себя написала следующее:

«Дело в том, что у нас недавно была целая история со статьей Л. Чуковской, где было то же самое, долго советовались, дошли вплоть до ЦК — не разрешили, статья не пошла. Я знала это, потому и вычеркнула. Далее, к этому понятию сейчас часто прибегают люди отнюдь не Вашего достоинства и биографии, мне показалось, обидным видеть Вас в этом ряду… И в самом понятии еще столько неясного: читали ли Вы в „Правде“ от 15-го августа статью о Якире[349] — так даже там ни слова об этом».

Редакторше я ответить не мог, она в отпуске, а Морозову написал, потребовал оставить слово в тексте, а в случае несогласия со мной — объяснить мне письменно, чем я должен объяснить его самоуправство и чем ему не нравится вычеркнутое слово. Вчера звонил гл. редактор, сказал, что пришла верстка, что слово «пока не восстановлено», что «директор занят выяснением этого вопроса», «не знаю, где. Кажется, в Обкоме».

Еще месяц назад, Лидочка, я уговаривал Вас пойти на компромисс. Здесь компромисс невозможен. Мною взят простейший иероглиф, его заменить нечем.

Боюсь, почти уверен, что со мной не согласятся. Я решил писать Демичеву. Одобряете или — не стоит? Если стоит — сообщите, пожалуйста, его имя-отчество.

252. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

Ленинград. 1 окт. 66 г.

Дорогая Лидочка!

Большое Вам спасибо за добрый совет, за имя-отчество Демичева. Кажется, обошлось без этого письма. Морозов, посоветовавшись в обкоме, предложил мне вместо «ежовщины» написать «культ личности». По его словам, «ежовщина» — понятие не научное, этого слова нет ни в одном партийном документе. Я охотно согласился и пошел на этот «компромисс».

Ваши филиппики по адресу Филиповой — не по адресу[350]. Мой (давний уже) редактор не она, а Г. В. Антонова — личность куда более яркая, я бы сказал монолитная, давно уже определившаяся и куда более опасная, чем бесцветная Р. И. Мне еще предстоят объяснения с нею по поводу «лиц не моего достоинства» и т. п. (сейчас она в длительном отпуске).