Лидия Чуковская - Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)

• Название: Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)
• Автор: Лидия Чуковская
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-86793-879-6

Переписка Алексея Ивановича Пантелеева (псевд. Л. Пантелеев), автора «Часов», «Пакета», «Республики ШКИД» с Лидией Корнеевной Чуковской велась более пятидесяти лет (1929–1987). Они познакомились в 1929 году в редакции ленинградского Детиздата, где Лидия Корнеевна работала редактором и редактировала рассказ Пантелеева «Часы». Началась переписка, ставшая особенно интенсивной после войны. Лидия Корнеевна переехала в Москву, а Алексей Иванович остался в Ленинграде. Сохранилось более восьмисот писем обоих корреспондентов, из которых в книгу вошло около шестисот в сокращенном виде. Для печати отобраны страницы, представляющие интерес для истории отечественной литературы.

Письма изобилуют литературными событиями, содержат портреты многих современников — М. Зощенко, Е. Шварца, С. Маршака и отзываются на литературные дискуссии тех лет, одним словом, воссоздают картину литературных событий эпохи.

---

Вы спрашиваете про Люшу. Что бы где ни валилось — валится на нее. Летом должны были ставить К. И. памятник; процедуру переписки и установки мог бы изобразить только Гоголь; я не берусь… Люша попала в аварию — и все кончилось; Клара Израилевна и Слоним мучились, ездили, звонили, ходили — но — о где ты, т. Гоголь! Лето упустили; ставить такое сооружение осенью в 10 раз трудней. Впряглась Люша; убедившись, что рабочие только пьют, но не работают, а когда начинают работать — начальство перебрасывает их ремонтировать дачу Кешокова (председателя Литфонда), Люша организовала 3 субботника подряд. Три субботы приезжали 18 молодых мужчин, работали с утра до темна и кончили все за час до 1-го снега. Разумеется, каждый день дважды в день их надо было кормить и поить, чем и занимались Люша и Клара Израилевна… Чуть кончилась установка памятника — приблизилось 28-ое; 40–50 человек на могиле и в доме; Люша устроила выставку ранних фотографий и книг К. И. …Горы посуды — и — страшный финал: смерть Слонима. Встречать Таню, помогать Тане, венок, похороны, поминки, горы посуды и пр.

Сквозь все это — срочный доклад в институте, который она должна сдать завтра.

Как ее здоровье? Ей лучше. Друзья раздобыли ей церебролизин, который она себе сама вкалывала; нужен гаммалон — из Японии; его оттуда послали, но он как-то мимо нас оказался в Болгарии и теперь его оттуда, опять-таки с оказией, добывать.

_____________________

Я относительно здорова, пытаюсь ежедневно работать. Все зависит от ночи, а ночь от дня, а дни бывают разнообразны. Уехал недавно навсегда один мой друг, с которым особенно тяжко далась мне разлука[525].

Дорога со всей прямотой
Направилась на крематорий[526], —

то бишь на аэродром, — и было это очень страшно, горько, больно, как-то противоестественно.

Ну что ж. Хорош и утешителен только глубокий пышный снег в Переделкине. Вот кажется все хорошее кругом.

А плохо еще вот что (это — между нами): я получила от Шуры такое дурное, незаслуженно злое письмо, что от обиды не могла дочитать его, и так ей и написала, что прочесть не могу и не хочу подобного читать. После этого наступило молчание; затем телеграмма 28-го, вдень К. И., — и все. Что воспоследует, не знаю. Любовь Эммануиловна все твердит: «Лидочка, она психически больна».

Наверное, старость у каждого выражается по-всякому. Шура к старости очень помельчала. Ей бы следовало быть крупнее.

384. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

Ленинград, 20.11.73.

Дорогая Лидочка!

На днях получил Ваше большое письмо. Уже одним видом своим, одним весом оно порадовало меня, хотя и знал я, что не может быть в нем ничего очень уж радостного. Где там!..

О некоторых грустных событиях я знал из письма Володи….

А когда прочел Ваши строки о Тамаре Григорьевне (которою Вы вспомнили, глядя на Татьяну Максимовну у гроба), я вздрогнул. У нас в квартире ремонт, волей-неволей мне приходится приводить в порядок свой ужасный, безалаберный архив, перебирать и переставлять книги и т. п. И как раз в этот день на глаза мне попались три школьные тетрадки, куда я когда-то, по просьбе С. Я., заносил все, что вспомнится о Тамаре Григорьевне. И там, в последней тетрадке, — строчки, почти буквально совпадающие с тем, что пишете Вы:

«Помню ее в крематории на похоронах Соломона Марковича.

Стоит перед гробом на коленях (на одном колене — как рыцарь, как ангел, как паж, как воин перед знаменем), и так она в эту минуту хороша, так прекрасна, что не я один залюбовался ею в этом страшном месте. Александра Иосифовна призналась мне потом, что и она восхищенными глазами смотрела тогда на Туею.

Она действительно преобразилась в эту минуту. Куда девались ее полнота, грузность, ее уже не молодые годы?!

Ни рыданий, ни всхлипываний, ни закушенных губ. Улыбаясь, — ясными, веселыми глазами смотрит она на того, кто через минуту должен будет провалиться сквозь землю и сгореть, нежно гладит его иссиня-желтую щеку, его высокий лоб, прощается с ним (вернее, говорит: „до свиданья“) и улыбается при этом ласково, любовно и как-то очень значительно, как человек и в самом деле знающий больше других»…

Простите мне, Лидочка, эту огромную цитату.

Не знаю, удалось ли мне передать то, что я запомнил (конечно, нет, не удалось), но сам я, как сейчас, вижу Тамару Григорьевну в этот день в этом страшном месте.

385. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

11 дек. 73. (День рождения сверхрадости).[527]

Дорогой Алексей Иванович.

Как я Вам благодарна за Вашу запись о Тусе. Помнить прекрасное — ведь это наша единственная защита. А вы закрепили все. Я помню, Вы сказали мне (тогда или на похоронах Евгении Самойловны?) «Т. Г. была так прекрасна, что даже не вызывала жалости».

Вот и Таничка. Но сейчас ей, видимо, с каждым днем тяжелее, хуже, грустнее. Она осталась одна в большой и разнообразно опустевшей квартире: мама ее в Лондоне (временно), одна дочка в Штатах — надеется, что временно, но уверенности нет, и только что родила; другая дочка в Москве, но живет не с нею и надолго ли в Москве — не скажешь… Сейчас Таня занята фотографированием его мастерской и последних работ. Занятие почти невыносимое. Она по-прежнему проста и естественна, но горестность, несчастливость и седина стала виднее.

На днях из Детгиза мне без всяких объяснений вернули мои Воспоминания о К. И. Закономерно!

386. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

Ленинград. 25.XII.73.

Дорогая Лидочка!

Почти целый месяц я занимался разборкой своего ужасно запущенного архива. Нашел очень много Ваших писем — еще довоенных. Одно из них начинается так: «Глубокоуважаемый Леня!» Вот какое давнее.

И много другого нашел и перечитывал. Несколько десятков писем Гриши Белых — оттуда.

Есть люди, которые всегда видны в их письмах. Завяжите мне глаза и прочтите вслух любое Ваше письмо, Ванино, Гриши Белых — сразу узнаю.

Никак не выражен в письмах С. Я. Как это ни странно, не выражена Тамара Григорьевна. В ее письмах (ко мне во всяком случае) нет ни грамма того, что так отмечало и отличало ее в жизни: юмора!

387. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

10/II 74.

Дорогой Алексей Иванович.

Спасибо за встревоженность. Пишу только для того, чтобы весть подать. Мне гораздо лучше; от гриппа я уже оправилась и в Переделкине выхожу, но вот в работу еще не влезла: все время отрываюсь от книги для мелочей — необходимых, но досадных. Вообще — не соскучишься.

За Ваше письмо в Союз[528], дорогой друг, не благодарю, потому что за чувство чести и дружества не благодарят. Разумеется, Ваши слова (как и все остальные) оглашены не были, и даже не упомянуты, но до меня они дошли. И мне это незабвенно.

388. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

Комарово. 17.IV.74.

Дорогая Лидочка!

Стало труднее писать не по причинам цензурным, они всегда были, а просто потому, что болезненнее стали ощущаться все беды, огорчения, напасти, сваливающиеся и на тебя и на твоих друзей и близких.

Легко, изящно, шутливо уже не пишется. (Чего захотел, — скажете Вы.)

А хочется, очень хочется сказать — если не в лицо, то — доброе слово людям, которых любишь и которых все меньше, на бумаге.

389. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

20/IV 74.

Дорогой Алексей Иванович.

Ваше письмо от 17/IV дошло до меня молниеносно: сегодня 20/IV, я застала его, вернувшись с дачи. Отвечаю немедля, и оно будет послано Вам заказным сегодня вечером или завтра утром. (Почта ко мне стала доходить аккуратнее после того, как, не добившись толку от почтового отделения, я написала жалобу Министру Связи СССР[529]… Я написала: ничего не имею против распечатывания и чтения моих писем и писем ко мне, но требую, чтобы после всех манипуляций их доставляли по адресу.)

_____________________

Я вообще не люблю переводы и вообще сейчас мало читаю. Когда мой друг М. С. Петровых подарила мне сборник стихов и прозы некоего болгарина Далчева — я приуныла: времени-то и глаз у меня совсем нет. Но я открыла прозу и потряслась. Стихи тоже отличные, а проза напоминает дневник Жюля Ренара, только без снобизма и сердечнее. Если можете — купите; книжка только что вышла: Москва, 1974, Изд. Худ. Лит., Атанас Далчев, «Избранное». Бывают же на свете чудеса!

390. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

Комарово, 7.VI.74.

Дорогая Лидочка!

Книгу Далчева я заказал, но до сих пор мне ее не достали. И никто из тех, кого я спрашивал, о ней не знают. Даже заядлые книгочеи[530].

У нас опять волнения: Маша готовится в институт. Но вряд ли ее допустят к экзаменам. Талант у нее признают, но требуют от нее того, чего природа нашей дочке не дала: голоса, слуха, умения танцевать.

«Закон есть закон». Программа есть программа.