Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон

• Название: Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон
• Автор: Николай Вирта
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

В первый том Собрания сочинений Николая Вирты вошел роман «Вечерний звон». В нем писатель повествует о жизни крестьян деревни Дворики в конце XIX — начале XX века, о пробуждении сознания трудового крестьянства и начале революционной борьбы на Тамбовщине. Действие романа предвосхищает события, изображенные в широко известном романе «Одиночество».

---

Петр прорычал что-то, но голос его затерялся в общем шуме.

— Но это, отцы, — говорил между тем Лука Лукич, — только присказка. Сколько годов я жил, столько годов собирал свое хозяйство! Конечно, оно не в пример вашим, отцы, — он качнул головой в сторону богатеев. — Однако сами знаете, голодом семейство я не морил, в подпаски ребятишек не отдавал, Улусову руки не продавал…

— Работали на тебя как полоумные! — выкрикнул Семен. — Ради кого хребтовину гнули? Не желаем!

— Слыхали, отцы, что внук мой Семен сказал перед всем честным миром, будто я работой его давил, — с веселым блеском в глазах сказал Лука Лукич. — Старики, на кого все в дому шло? Семен на меня кричит, а вы, отцы, сосчитайте, кому из хозяйства приходилась главная доля? У Семена семеро ребятишек, ведь это понять надобно. Настругал-то он их настругал, а кто кормил? Да нешто он один? А я не кормил их? Теперь он раздела просит. Отцы, ведь его кровные дети в побирушки пойдут. Сердце мое кровью обливается, когда думаю, что будет делать Семен. Одна-то пчела, отцы, много ли меду натаскает? На меня, слышь, хребтовины гнули! — Лука Лукич скорбно покачал головой. — Да много ли мне надобно? Как и каждый человек, один обед ем, три ковша воды в день выпиваю. Не ради ли их старался? Не ради ли их каждому грошу счет вел? Чей был глаз в хозяйстве, чья указка?

— Дубьем на работу выгонял! — начал один из зятьев. — Село дрыхло, а мы уже на дворе.

Старики недовольно зашевелились.

— Погоди, Парамошка, — сказал толстый Молчанов. — Ты Луке Лукичу дай высказаться, а тебя, молокососа, мы и слушать-то не желаем!

— Точно, — добавил второй Акулинин, косоглазый мужик, одетый в дорогую шубу на лисьем меху.

— А почему ему молчать? — спросил кто-то из толпы. — Парамошка ко мне то и дело с жалобой приходил: невмочь, мол, батюшка, жить, вовсе нас Лука заездил!

— Эх, Прокопий, Прокопий! — укоризненно заговорил Лука Лукич, обращаясь к свату. — Тебе бы своего Парамошку уму-разуму с малолетства учить. Парамошка, отцы, во всем моем дому самый отчаянный лодырь, — это и все прочие могут сказать.

Зятья насупились и косо поглядели на молодого сытого парня; в семье Парамона не любили за леность.

— То-то и оно, — возвысил голос Лука Лукич. — Конечно, дому без хозяина, как человеку без головы. Иной раз и постращаешь, иной раз и по затылице кого… Не без того, старики! Сами хозяева, сами знаете — молодые на работу не споры, им бы с женами подольше поваляться, им бы погулять… — Он помолчал. — Не вам от меня обида, ребятушки мои, вы меня обидели!

— Им не дай хорошего кнута, — поддакнул Фрол, — они до полдня проваляются.

— А кто это ему такую власть дал — кнутом размахивать, — послышался голос из толпы родных, окружавших сторожевских зятьев. — Скажи, пожалуйста! Мы ему в дом наших ребят не для кнутобойства отдавали.

— Замордовал! — раздался вопль из той же толпы.

— Делить, делить! — понеслись крики.

Лука Лукич поднял посох. Люди замолчали.

— Вот тут начали кричать: делить, мол, делить! Головы ваши неразумные. А о том вы подумали: ведь в братчине все, в складчине… В согласном-то стаде, наши отцы говаривали, и волк не страшен. Ну, разделю я их, что будет? Одному хозяйству поруха, шести — по миру идти. Отцы! — воззвал Лука Лукич к сходке. — Ведь оно сказано: сноп без перевясла — солома! Размотают мой дом, разрежут землю на малые кусочки, все пойдет прахом… Или мало нищих на селе, что вам охота еще шесть нищих семейств к тем, что есть, добавить? Или мало на селе горя, чтобы еще горюшка подлить? Рассудите нас. Я все сказал.

— Теперь, старики, пожалуй, и Петьку можно послушать, — просипел Данила Наумович.

— Желаем, желаем!

Петр одернул поддевку, снял шапку и вышел на круг. Сходка притихла, все головы вытянулись, старики подставили к ушам ладони, чтобы лучше слышать.

— Так, отцы… Дед все сказал. Мы не перечили, не орали. — Он солидно помолчал. — Хозяйство наше, старики, все равно рушится, потому как дед наш Лука Лукич от дома отбился. Он строит храм и на той постройке, вы сами знаете, пропадает целыми днями.

— Эй! Ты про храм помолчи! — прикрикнул на Петра Фрол. — Это божье дело, мы его всем миром Луке Лукичу поручили. И не тебе за то выговоры миру чинить!

— Я не то, чтобы выговоры, — оправдался Петр, — я про хозяйство… Храм, известно, дело божье, а дом? Что дом без хозяина? Дед в разъездах: то по одному мирскому делу, то по другому… Кому он хозяйство оставляет? Андрияну. А чем Андриян займается? Как грош заведется — в кабак.

Народ долго смеялся. Лука Лукич гневно хмурился. Старики толкали его в бок и что-то шептали.

— Теперь еще скажу. Дядя наш Флегонт в бегах…

— Помолчи о Флегонте! — с яростью выкрикнул Лука Лукич. — Зачем Флегонта касаешься? Какое тебе, волчонок, дело до Флегонта?

— Пусть говорит, — поддержал Петра один из Туголуковых, желая показать свое уважение к власти, против которой, как все знали на селе, пошел Флегонт.

Сходка пошумела и успокоилась.

— Дядя наш Флегонт Лукич, — продолжал Петр, — разыскивается начальством за свои злодейские дела, а наш дед того смутьяна ждет не дождется. Рассудите сами: то он возле церкви, то он в разъезде, то он сидит на погосте у сторожки и все на дорогу поглядывает, сынка своего ненаглядного, Флегонта Лукича, поджидает. Да и не он один Флегонта ждет! — Петр уперся взглядом в Андрея Андреевича. — Вот и он, отцы, ждет не дождется Флегонта, чтобы опять такое же устроить, что у нас было.

Сходка пришла в необыкновенное возбуждение. То там, то здесь образовались отдельные группы, где каждый толковал о своем. Народная толпа колыхалась, со всех сторон неслись выкрики, оскорбительные прозвища; охрипшие голоса мешались в кучу, никто никого не слушал.

Стороннему наблюдателю могло показаться, что мир забыл о главном и занимается бог знает чем… Сосед ругался с соседом из-за каких-то давнишних обид, ругань переходила в отчаянную свалку. Мужики налетали друг на друга, хватали за полы поддевок, петушились и были готовы каждую минуту к драке, но тут взрыв шума, возникший в другом месте, отвлекал их; люди шарахались из стороны в сторону… Кто-то взбежал на крыльцо и говорил оттуда, путаясь в словах. В других местах тоже несли околесицу.

Андрей Андреевич и его соседи с Дурачьего конца подбегали к крыльцу и ввязывались в яростные споры с нахаловцами, припоминая им мироедство, обкладывая Туголуковых и Акулининых последними словами, изрыгая проклятья и прося у бога ниспослать на их головы все небесные кары. Нахаловцы отбивались, обвиняя народ в делах столетней давности. Иные громко говорили, ни к кому, в частности, не обращаясь, да их никто и не слушал, другие горланили только ради того, чтобы произвести как можно больше шума. Весь запас обидных колкостей, попреков, все старые счеты выкладывались начистоту. Глаза у всех покраснели от возбуждения, в воздухе мелькали палки.

Данила Наумович с осоловелыми глазами наблюдал за разгулявшейся стихией. Он был спокоен: все сходки испокон веков так же начинались, но совсем по-другому кончались.

В этом нестройном шуме голосов, во всеобщем волнении в конце концов выкристаллизовывалось мудрое мирское решение. Тут все имело свой глубокий смысл. Здравый народный рассудок почти всегда побеждал, и скандальная сходка расходилась, разумно решив дела села.

4

В этой буре народных голосов и мнений, во всеобщем волнении спокойным оставался только Лука Лукич. Он сидел недвижимый и думал спокойно и сосредоточенно: казалось, шум, вопли и ругань, раздававшиеся вокруг, не доходили до его слуха.

Ему стало ясно, что после слов Петра он уже не сможет жить с ним под одной крышей. Перед всем миром внук учинил донос на него и на Флегонта. Самое худшее, что мог сделать Петр, он сделал. В отношении Луки Лукича с семейством и со всем селом Петька замешал самое дорогое и сокровенное, что осталось у старика. Не то чтобы Лука Лукич безоговорочно одобрял линию жизни младшего сына. Но он знал, что все невзгоды, претерпеваемые Флегонтом, все муки и страдания, ссылка в Сибирь и каждый день, полный опасностей, скитание по белу свету без теплого угла к ночи — все это ради народа, ради его счастья. Много на свете людей ищут счастья для народа… Сам Лука Лукич жил в постоянных поисках его. Много путей к нему: у одного один, у другого — другой. Одним путем шел Лука Лукич, другим — поп Викентий, третьим идет Флегонт. Кто знает, может быть, путь, избранный Флегонтом, наилучший и наикратчайший к достижению того, о чем мечталось Луке Лукичу: чтоб сыт был народ, чтобы не было на свете обмана и несправедливости, чтобы отдали землю тем, кто поливал ее своим потом.

Он так углубился в свои думы, что не слышал, как умолк шум в народе и как снова заговорил Петр. Прошло немало времени, прежде чем до его сознания донеслись слова внука: