Евгений Биневич - Евгений Шварц. Хроника жизни

• Название: Евгений Шварц. Хроника жизни
• Автор: Евгений Биневич
• Издательство: Издательство ДНК
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-901562-80-2

Первая биография замечательного российского писателя. В книге прослеживается судьба Евгения Шварца от рождения до последних дней жизни. Автор широко использует тексты самого Шварца, воспоминания его друзей и коллег, архивные материалы. Перед нами не просто биография выдающегося писателя, но повесть о сложном, трагическом времени, с такой рельефностью отразившемся в удивительных сказках Шварца.

---

24 сентября состоялось очередное заседание Художественного совета Ленфильма. На повестке дня — просмотр и обсуждение отснятого материала по картинам «Золушка» и «Улица Росси». Председательствует директор студии И. А. Глотов.

«Председатель: Есть предложение сначала заслушать режиссеров, потом приступить к обсуждениям ввиду того, что мы должны уяснить себе точку зрения режиссера. Режиссер скажет, что нужно исправить по сценарию и возможно ли в дальнейшем работать по данному сценарию. Начнем с «Золушки»…

Н. Н. Кошеверова: Мы много думали о сценарии в свете последнего постановления ЦК ВКП(б) и пришли к убеждению, что жанр этой вещи вполне возможен, что вредного в нем ничего нет. Это — жанр сказки, жанр комедии, но это углубленная вещь, и из неё можно извлечь для нашей молодежи много полезного… О чем говорится в картине? О благородных чувствах, о девушке, которая собственным трудом добивается счастья. Она не только пребывает забитой, но она должна, несмотря на свою подневольность, защищать своего отца, находить радость в труде. Нужно, чтобы она не была забитой, этого не нужно вытягивать у Золушки, но нужно вытянуть мораль воспитательного значения, чтобы на этой сказке молодежь могла почерпнуть для себя полезные вещи в смысле благородного отношения друг к другу. Это можно сделать не вульгаризируя вещь, так как это сказка, у неё есть свои законы. Но необходимую мораль можно вытянуть и из самого образа и характера Золушки…».

Простим Надежде Николаевне косноязычие. В нем чувствуется растерянность, непонимание, чего, каких слов, от неё ждут. Она очень хочет снимать этот фильм. Но Худсовету нужно бросить кость. И она начинает придумывать переделки. То она говорит, что «нужно найти умный глаз у короля не только в актерской интерпретации, но и в самой вещи», то «первая сцена — спальня, которая неудачна», то «фея должна являться морализирующим началом», и так далее. Короче говоря, «Шварцу мы посылаем подробное письмо, что нужно делать, как нужно дорабатывать…».

Козинцев поддержал режиссера. А в последующих выступлениях неожиданно возник вопрос о неуважении автора к сказке. «Меня беспокоит, что тут непрерывное недоверчивое отношение к сказке, — сказал начальник сценарного отдела студии Л. Жежеленко, — и я не понимаю, почему обращаются к сказке, если она вообще не удовлетворяет. Если у нас почему-либо не получается, замените другой вещью, а не старайтесь подобрать огромное количество подпорок, от сказки не идущих… Меня коробит непрерывное неуважение к сказке, которое здесь происходит в материале и даже в тех задачах, которые будут выдвинуты по линии переделки сказки перед Шварцем…».

«Я. Б. Фрид: Я не вижу возможности ставить этот материал в силу того, что он, с моей точки зрения, является порочным… В образе Золушки я не обнаружил активной любви к труду, равно как не обнаружил традиционной обаятельности в других образах. Все остальные персонажи, окружающие Золушку, удивительно несимпатичные лица. Дегенеративен Гарин, который никак не вызывает симпатии, неприятен принц — рахитик с разжиженными мозгами. Почему его такого должна любить Золушка? Все это действует так, что начинаешь беспокоиться за весь материал в силу того, что он, с моей точки зрения, является порочным.

С. Васильев: Мне кажется, что сценарий Шварца был малоинтересен с точки зрения идейной и художественной стороны. Что сказка была пересказана неясно. Не было простого изложения кинематографическим языком известной сказки… Относительно уважения или неуважения к сказке. Это неуважение к сказке проявлено автором прежде всего в сценарии. Он её так трактует, и поэтому нельзя криминировать к постановщикам…».

Были, конечно, и заступники — и у автора, и у режиссеров. И, тем не менее, страсти так разгорелись, что И. Глотов вынужден был остужать пыл особенно рьяных товарищей. «Ряд сегодняшних выступлений мне не понравился. Я считаю, что такие выступления свидетельствуют о недостаточно серьезном отношении к порученному делу… Тема Золушки нам утверждена Министерством в общем тематическом плане на 1946 год. Министерство кинематографии у нас эту тему не сняло, а, наоборот, дало 7 миллионов рублей и поручило за счет расхода этих денег дать высокоидейную и высокохудожественную картину… Мы с вами неоднократно возвращались к этой теме, обсуждали литературный сценарий, и художественный совет единодушно принял его. Режиссерский сценарий был утвержден на основании наших постановлений, и сейчас поздно говорить, нужна или не нужна эта тема, её надо правильно решить…».

Сценарий был сложен для съемок, поэтому ещё раньше, до этого худсовета, Кошеверовой, у которой «Золушка» была лишь второй самостоятельной постановкой, придали тоже, в общем-то, начинающего Михаила Шапиро, её сорежиссера по «Черевичкам». Во время этого худсовета было решено, что курировать съемки будет Г. М. Козинцев, который сказал: «Тут два пункта. Первый — желательно присутствие Шварца, так как в этом материале без него трудно разобраться. Передать текст Шварца гораздо труднее, чем текст обычного сценария. Второй — все, что от меня нужно, я с большим удовольствием сделаю, но, кажется, с этим материалом не так будет просто…».

Евгений Львович на этом заседании отсутствовал. Он был в Сочи, куда его увез Акимов, чтобы под его присмотром Шварц работал над новой, «современной», пьесой для театра Комедии. Шварц решил написать пьесу, которая рассказывала бы о трудностях, с которыми сталкиваются молодые в первый год брака. С ней-то и маялся Евгений Львович в Сочи.

— Только что произошло событие, тень которого все сгущалось, — решение о журналах «Звезда» и «Ленинград». И мы отбрасывали мысли о том, каковы последствия этого решения для всех нас. Тоже невеселая работка… Но чувствовался мой любимый юг, море… Я любил смотреть с пристани в воду. Водоросли на столбах дышали с прибоем. Рыбы проходили возле — все больше зеленушки и собаки, которых не едят. Море ты чувствовал везде, даже в столовой… Я подходил к морю, к самым волнам. И кроме радости, возникало желание, безбрежное, но тоже праздничное. Это желание ближе понять или сойтись с морем, чем это тебе дано. Ты не достигал этого, купаясь или в лодке. Море оставалось само по себе, а ты сам по себе. Больше всего приближался ты к морю, когда, ни о чем не думая, лежал на берегу…

А однажды штормило, и купаться было нельзя. Я шел по берегу, а море равномерно шумело и накатывалось на камни, выбрасывая водоросли, обкатанные волнами деревяшки с давным-давно утопленных им кораблей… И вдруг я почувствовал себя муравьем перед этим огромным, бесконечным, вечным морем, которое точно так же накатывало волны на берег тысячи лет назад, и будет таким же спустя ещё тысячи лет. И кто я ему? Песчинка, живущая на его берегу одно мгновение, которое оно даже не замечает. И я ужаснулся — в библейском понимании этого слова…

Хоть и чувствовал я себя в те дни, как всегда на море, бессмысленно счастливым, но, словно звуковой фон, мешающий слушать по радио то, что ты любишь, обстановка мешала жить спокойно. Труппа бушевала не менее бессознательно, чем море, но менее величественно. Как всегда в тяжелые времена, вылезали на свет божий самые ядовитые неудачники и пристраивались к самым настойчивым склочникам и карьеристам. И я чувствовал, что это не только в театре, а и у нас в Союзе писателей. А из «Ленфильма» шли телеграммы, одна настойчивей и повелительней другой, требующие, чтобы я приехал и занялся переделкой «Золушки» в свете решений о журналах. Я ни за что не хотел ехать, чувствуя, что чем позже вернусь, тем здоровее будет обстановка. Но воспоминание о перепуганно-повелительном тоне телеграмм Глотова преследовало, как запах гари, впитавшийся в одежду. А Акимов настаивал, чтобы я написал пьесу очень быстро, он настаивал неотступно, чтобы пьеса на современную тему, крайне театру необходимая, была сделана мною в месяц. И я сидел за столом на длинной, во всю длину дома, широкой галерее за маленьким столиком и пытался писать. Жужжание ос, шум прибоя, сад некоторое время поддерживали ощущение счастья. Но скоро чувство неблагополучия брало верх. И я то начинал писать, то бросал и вспоминал, все вспоминал…

И вот подошел срок возвращаться. Летели Шварцы из Адлера через Москву. Евгений Львович позвонил Фрэзу (правда, в те годы его фамилия писалась через «е» — Фрез. Через «э», вероятно, казалось, что звучит чересчур вызывающе) и узнал, что сценарий «Первая ступень», «в свете постановлений об искусстве», не утвержден.

— Фрэз приезжает поговорить со мной, худой, смуглый, стройный, больше похожий на бедуина, чем на еврея. Как подобает кинорежиссеру, бодр и весел. Но в глазах выражение растерянное. Он в смятении, как мы все. И я предлагаю забыть сценарий «Первая ступень», а подумать о новом, назвав его просто «Первоклассница». На чем мы и расстаемся, с полной уверенностью, что у нас ничего из этого не выйдет…