Станислас де Гуайта - Очерки о проклятых науках. У порога тайны. Храм Сатаны

• Название: Очерки о проклятых науках. У порога тайны. Храм Сатаны
• Автор: Станислас де Гуайта
• Издательство: Ланселот
• Жанр: Религия
• Год: 2004
• ISBN: 5-902753-01-5

Автор книги — знаменитый французский маг, оккультный философ, поэт и библиофил конца XIX в., создатель Каббалистического ордена Розы+Креста (руководителем российского отделения которого был известнейший оккультист Г.О.М.) — пользуется мрачной славой сатаниста, отравителя и колдуна; некоторые даже считают, что он играл в XIX в. такую же роль, какую Алистер Кроули — в XX в. Названия его книг всегда будут шокировать как «доброго христианина», так и устойчивого в своей благонамеренности неоспиритуалиста «правой руки». В настоящий сборник вошли его «Очерки о проклятых науках» и «Храм Сатаны» (первая часть трилогии «Змей Книги Бытия»). Недолгая жизнь (1861–1897) бесстрашного разоблачителя темных сторон оккультизма закончилась, по словам его ученика и соратника Папюса, в результате враждебной магической атаки. И весьма вероятно, что такая атака была вызвана содержанием его книг: ведь то, что описывал Гуайта, небезопасно предавать огласке. Мы впервые знакомим российского читателя с одной из ярчайших фигур французского эзотеризма и его невероятно глубокими и загадочными произведениями, приобретающими подчас почти детективную занимательность.

---

Нет ничего более забавного, чем обвинения, выдвигавшиеся против всех гениев упрямыми маньяками сверхъестественного — обвинения, которыми возмущается почтенный Ноде. Мы приведем лишь два примера.

О Корнелии Агриппе: Дельрио сообщает, «что, будучи в Лувене, когда дьявол задушил одного из его воспитанников, он приказал ему войти в его тело и велел ему 7 или 8 раз обойти вокруг городской площади, прежде чем покинуть его, дабы его не покарали и не заподозрили в убийстве, тогда как весь народ сочтет эту смерть скоропостижной и естественной. Сюда же относится то, что Поль Жов говорит в своих «Славословиях», что он умирал в глубокой бедности и покинутый всеми в городе Лионе, и что, охваченный раскаянием, он отпустил своего большого черного пса, который следовал за ним в течение всей его жизни, надев на него ошейник, весь покрытый магическими рисунками и фигурами, и сказав ему в приступе гнева: Аbi perdita bestia, quae me totum perdidisti[267]; после чего упомянутый пес пошел и бросился в Сону, и с тех пор его больше никто не видел и не встречал»[268].

О св. Фоме Аквинском: Ноде сокрушается по поводу того, что этому Отцу Церкви приписывают скверный гримуар «De Essentiis Essentiarum»[269], где говорится, что Авель заключил в камень трактат по астрологии! После потопа Гермес, придя, чтобы разбить камень, извлек из него эту книгу, «в которой было изложено искусство создания подобий под некоторыми созвездиями и планетами; и поскольку его занятиям мешал громкий топот лошадей, каждый день проходивших перед его окном на водопой, то он сделал подобие лошади, следуя правилам указанной книги, которое поместил на улице на глубине 2-х или 3-х футов под землей, и после этого конюхи были вынуждены искать другую дорогу, ибо они были больше не в силах заставить ни одну лошадь пройти по этому месту»[270].

Эти легенды наглядно показывают, что в те времена свирепствовала мания — подлинная нравственная эпидемия — повсюду видеть волшебников.

Об Агриппе рассказывают еще много других историй; но мы не станем загромождать эти страницы подобной дребеденью. Послушаем лучше Ноде: припомнив множество особых обстоятельств, делающих честь тому, кого тогда клеймили именем архиколдуна, в частности, о том, «что он был избран кардиналом Святого Креста для присутствия на Церковном соборе… что Папа написал ему письмо, призывая его продолжить делать то, что он начал, что Кардинал Лотарингии пожелал стать крестным отцом одного из его сыновей во Франции… и т. д… и, наконец, что он был близким другом четырех кардиналов, пяти Епископов и всех ученых людей своего времени… что Поль Жов называет его portentosum ingenium[271], что Жак Гогори помещает его inter clarissima sui saeculi lumina[272], и что Луд Увигиус называет его Venerandum Dominum Agrippam, litterarumque omnium miraculum et amorem bonorum, и т. д…»[273], Габриель Ноде, которому не изменяет логика, «охотно спросил бы у Дельрио… почему суждение Папы, авторитет стольких Кардиналов и Епископов, покровительство двух Императоров и множества Королей не могут служить хорошими и законными доказательствами его невиновности…»[274]

Все эти цитаты преследуют единственную цель — показать читателю, какими обвинениями пытались тогда очернить и какими аргументами старались защитить память о таком ученом, как Генрих Корнелий Агриппа… И вся эта борьба разворачивалась еще в конце XVII столетия!

И последний штрих, способный раскрыть состояние умов в эту эпоху: «Николаю Ремигию, судье по уголовным делам из Лотарингии, приказавшему сжечь заживо восемьсот женщин, магия мерещилась повсюду: это была его навязчивая идея, его мания. Он призывал к крестовому походу против колдунов, которыми, по его мнению, была наводнена Европа. В отчаянии от того, что ему не поверили на слово, когда он утверждал, что почти все люди виновны в колдовстве, он, в конце концов, донес на самого себя и был сожжен в соответствии со своими же собственными признаниями»[275].

Подобные факты можно считать типичными; и они настолько красноречивы, что не нуждаются в комментариях. Если верить Фердинанду Дени[276], толковому собирателю всех древних летописцев, в правление Карла IX в Париже насчитывалось более тридцати тысяч колдунов.

Если же быть беспристрастным (и даже делая большую скидку на преувеличение современников, вызванное всеобщей манией повсюду видеть посланников ада), приходится признать одну вещь: эта эпоха просто кишела колдунами, и отсюда понятен ужас народа; чего не скажешь об ослеплении судей, которого мы не осознаем, сожалея о нем. Дело в том, — и мы не устанем это повторять, — что колдовство — не пустой звук; порча, чары и сглаз во все времена обладали и по-прежнему обладают грозной реальностью… Обвинениями в черной магии, несомненно, злоупотребляли, и мы еще приведем поразительные примеры; но может ли это служить основательной причиной для утверждений о том, что колдовство всегда было лишь мечтой; что все чародеи — жалкие и беспомощные фигляры; а околдованные всегда были несчастными жертвами своего больного воображения?

Слепцу, который поддерживал бы подобный тезис, современная наука — да-да, сама университетская наука — могла бы представить ежедневные опровержения. Не ссылаясь здесь на неоспоримую реальность оккультных феноменов, которые повергли бы в ужас «докторов» спиритизма (их-то, утверждающих, что они ничему не удивляются!), я прошу недоверчивую публику попросту обратиться к экспериментам докторов Льебо, Бернгейма, Бони, Шарко, Люи и других корифеев университетского образования.

Я заявляю прямо: всякий, кто, познакомившись с фактами, научно зарегистрированными этими мэтрами гипнотизма, и немного поразмыслив над сущностью этих феноменов, по-прежнему отрицает возможность колдовских чар, в моих глазах лишен здравого смысла или чистосердечия… Я надеюсь доказать это в свое время и в своем месте; но здесь подобная дискуссия стала бы отступлением от темы.

Я возвращаюсь к своему предмету, и предо мной предстает колдун, каким его знавали наши предки в XII–XVII веках. Это «средний», поистине классический тип: мне не терпелось до него добраться.

Мишле посвящает ведьме всю свою удивительную монографию целиком[277]: «На одного колдуна (пишет он) приходится десять тысяч ведьм». Небольшое преувеличение![278] Статистика судебных приговоров свидетельствует о другом. Мишле, как всегда, слегка подтасовывает факты, чтобы насильно подвести их под свой тезис, всегда предвзятый, но при этом весьма красноречиво отстаиваемый. Как бы то ни было, предубеждение, очевидное на каждой странице, сильно вредит правдоподобию, а порой даже занимательности его картин; и если он создал в итоге замечательное произведение, то лишь потому, что любая, даже иллюзорная картина преображается под дыханием дикарской поэзии, которой она пронизана.

Впрочем, какая разница — ведьмы или колдуны? Вопрос стоит следующим образом: кто такой колдун, мужского либо женского рода?

Будем судить о дереве по его плодам.

Несомненно, проще всего было бы привести длинные и сбивчивые описания Бодена или любого другого демонографа; но мы считаем, что лучшее средство знакомства с колдуном — вывести его на сцену во время исполнения его печальных обязанностей в обстановке пресловутого шабаша.

Предлагая читателю «карандашный набросок» шабаша, мы позволим его воображению воскресить этих безумцев в том фантастическом окружении, где творилось их безумие… Ведь важно учесть, что все невероятные рассказы, своеобразное резюме-синтез которых мы собираемся сделать, вышли из уст самих подсудимых, преследуемых за преступления, связанные с колдовством; они были взяты из их признаний, часто добровольных и не всегда вырванных под пыткой. Более того, обвиняемые заранее знали, что подобные признания обрекали их на неизбежную смерть и приговаривали их к жуткой казни на костре без возможности помилования[279].

Не всякое дерево, говорил Пифагор, подойдет для того, чтобы вырезать из него Меркурия; точно так же не всякое место пригодно для того, чтобы воскрешать на нем еженедельные сборища[280] колдунов и злобных духов, названные шабашами.

Есть места, где природа-мать словно бы улыбается своим детям и на немом языке вещей говорит им о надежде и счастье. И есть также бесплодные и опустошенные местности, внушающие человеческому сердцу лишь разочарование, ужас и безумие…

ШАБАШ

Любители «охотиться» за маргаритками часто встречают на поросших травой холмах кругообразные полосы темноватой зелени, где более густая растительность наполовину выше. Очень часто в форме полукруга, а порой развернутые полной окружностью, эти полосы различаются по диаметру и ширине: кажется, словно они нарисованы с помощью циркуля, и осенью на них багровеет «царский венец» мухоморов и прочие «криптограммы» ярких расцветок.