Олег Гриневский - Перелом. От Брежнева к Горбачеву

• Название: Перелом. От Брежнева к Горбачеву
• Автор: Олег Гриневский
• Издательство: Олма-Пресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 978-5-94849-616-0

Восьмидесятые годы ХХ века стали переломными в новой истории и судьбе России. Автор книги – непосредственный участник описываемых событий, в те годы посол по особым поручениям, руководитель делегации СССР на Стокгольмской конференции по разоружению в Европе, рассказывает о том, как менялась внешняя политика Советского Союза в переходный период от Брежнева к Горбачеву и какие изменения начались в МИДе с приходом нового министра Э. Шеварднадзе. Вы узнаете, ценой каких усилий и противоборств формировалась новая политика СССР и США в области международной безопасности и что же на самом деле происходило тогда, в 1983-1987 годах, за кремлевскими стенами…

---

1. Если у одного государства возникнет сомнение в выполнении согласованных мер доверия другим государством, оно может послать ему соответствующий запрос. Такой запрос должен содержать все возможные доказательства, подтверждающие его обоснованность. Государство, получившее запрос должно дать на него ответ с надлежащими разъяснениями.

2. Другая форма проверки — двусторонние и многосторонние консультации. Они проводятся, когда есть основания считать, что какое— либо государство не выполняет согласованных мер доверия.

3. При необходимости может быть созвана на временной основе консультативная комиссия в составе представителей всех государств— участников. В ее задачу входило бы рассмотрение вопросов, касающихся выполнения согласованных мер доверия, а также связанных с этим ситуаций, которые могут считаться неясными.

Вот такие существенные разногласия оставались по итогам полутора лет переговоров в Стокгольме.

ГЛАВА 8

ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЯ ГРОМЫКО

Горбачев приступал к внешней политике осторожно и не спеша. 21 марта 1985 года, десять дней спустя после его избрания Генеральным секретарём, заявил на Политбюро:

— «Нам внешнюю политику менять не надо, она завоевала авторитет, требуется лишь активизация».[101]

И приступил к борьбе с пьянством и алкоголизмом. Во все советские посольства за подписью Громыко пошло строгое указание: спиртное не пить и не подавать.

Это было главное нововведение во внешнюю политику. А первые заявления Горбачёва по сути мало отличались от речей его предшественников. Даже рефрен мартовского послания Рейгану — нельзя говорить на двух разных языках: одним для конфиденциальных переговоров, а другим для публики, был повтором андроповско — черненковского постулата — нужны не слова, а дела.

На знаменитом апрельском Пленуме ЦК, с которым ассоциируется начало перемен, само понятие «перестройка» употреблялась лишь в контексте «преобразования хозяйственного механизма» страны наряду с подтверждением «генеральной линии на совершенствование общества развитого социализма». Военная и внешняя политики оставались такими же, как были раньше — идти «ленинским курсом мира».

Перемены начались с другого конца. На этом Пленуме Горбачёв добился изменения соотношения сил в Политбюро. Когда дело дошло до голосования, он вынул из кармана блокнотик и предложил ввести в Политбюро Лигачёва, Рыжкова, Чебрикова, кандидатом — маршала Соколова, а Секретарём ЦК по сельскому хозяйству избрать Никонова. После голосования он всех поздравил и пригласил в президиум. А Лигачёва посадил рядом с собой на председательское место. Всё стало ясно.

Теперь в Политбюро у него стало 8 сторонников против 5 явных оппонентов — Тихонова, Кунаева, Гришина, Щербицкого, Романова. Но уже в первый год правления Горбачёва двое из них — Гришин и Романов удалились на пенсию. В высшую партийную иерархию выдвинулись Яковлев, Лукьянов и другие. А центральными фигурами, влиявшими на формирование политики, становились Лигачёв и Яковлев. По своим человеческим качествам это были два антипода.

Лигачёв, появившийся в Москве из сибирской глубинки, был для московской элиты личностью необычной — прямолинеен и настойчив. Его энергия, приправленная категоричностью и резкостью суждений, била ключом. При этом в оценках у него существовало только два цвета — чёрный и белый. Он никогда не сомневался в своей правоте и не менял своих взглядов.

Яковлев, вернувшийся из канадской «ссылки», являл собой полную противоположность. Никто никогда не знал, что на самом деле думает этот человек, и что он хочет. Вчера он был самым ярым антиамериканистом,  одним из самых ортодоксальных работников Отдела пропаганды ЦК КПСС. Сегодня стал самым гибким сторонником сближения с Америкой. И не потому, что таковы были его убеждения, а потому что так ему было выгодней.

Пожалуй, это была самая сложная из всех фигур в окружении Горбачёва. Как подметил один из его давних соратников Фёдор Бурлацкий, выглядит Яковлев простовато, а умудрён как библейский змий, соблазнивший Еву. Только змий этот постоянно ввергал в соблазн Горбачёва, а сам оставался в тени райских кущ.

* * *

Но всё это было потом. А теперь в апреле Горбачев начал с того, что выступил с предложением о замораживании ракет средней дальности в Европе. Но в этом не было ничего нового — такое замораживание уже предлагалось Андроповым: оно давало преимущество Советскому Союзу. Новое, пожалуй, было лишь в том, что в мае Громыко и Шульц поехали в Вену, чтобы договориться о встрече в верхах Рейгана и Горбачева.

Её предложил президент США, пригласив Горбачёва в Вашингтон. Советский Генсек откликнулся согласием, но с оговоркой — о времени и месте встречи нужно договориться позднее. В этом не было никакого подвоха — Горбачёв только что принял бразды правления и ему нужно было время, чтобы осмотреться и подготовиться.

Судя по всему, взгляды Горбачёва на внешнюю политику ещё не устоялись, но в ту пору были далеки от миролюбия. Несмотря на горы мемуаров, об этом до сих пор мало что написано. Некоторый свет проливает А.Ф. Добрынин:

«Из первой обстоятельной беседы с Горбачёвым мне запомнились две высказанные им мысли. Первая: через гонку вооружений нельзя добиться «победы над империализмом», больше того, без её прекращения никаких внутренних задач не решить. Вторая: в противоборстве с США — и он считал это тогда неизбежным — надо прежде всего добиваться их вытеснения из Западной Европы. Наиболее эффективный способ — это ослабление международной напряжённости и взаимный поэтапный вывод американских и советских войск. Для американцев это будет означать возврат за океан; для нас — фактический отвод войск на несколько сот километров за наши границы, где их присутствие всё равно будет незримо ощущаться европейскими государствами».[102]

И ехать в Вашингтон Горбачёв не собирался — по понятием того времени это означало идти на поклон к дядюшке Сэму. Тут и начался спектакль из театра абсурдов, написанный по худшему сценарию времён Холодной войны.

В 2 часа дня 14 мая 1985 года грузный госсекретарь США медленно поднимался по роскошной лестнице советского посольства в Вене. Зал на втором этаже, где его принимал Громыко, был отделан белым мрамором и хорошо знаком ветеранам дипломатических сражений. Здесь грозный Хрущев в 1961 году поучал президента Кеннеди, немощный Брежнев ворча подписывал с Картером договор ОСВ — 2 и здесь же не раз встречались делегации СССР и США на переговорах по ограничениям стратегических и обычных вооружений.

 Но Шульц, не обращая внимания на ностальгические воспоминания своих советников, сразу же начал с жёстких обвинений Советского Союза в гибели американского офицера связи в Берлине майора Никольсона[103], нарушении прав человека и других грехах. Громыко насупился, а потом прервал госсекретаря, заявив, что главное сейчас — это разоружение. И в течении двух часов без запинки читал американцам лекцию, что надо делать, чтобы предотвратить гонку вооружений. Но не сказал ни слова о предстоящем саммите.

Шульц мрачнел, слушая эту проповедь, а его помощники суетливо доставали из портфелей заранее припасённые памятки по техническим аспектам разоружения, которые излагал Громыко. Вскоре на столе перед госсекретарём выросла увесистая стопка бумаг, высотой с десяток сантиметров. И как только Громыко кончил декламировать, Шульц начал читать эти бумаги. Делал он это громко, уверенно и тоже ни слова не сказал о саммите.

Так шли час за часом, хотя время встречи министров было рассчитано на 2 — 3 часа. Сотрудники обеих делегаций успели по несколько раз сбегать в туалет, обмениваясь недоуменными пожатиями плеч, и только Шульц с Громыко безвылазно сидели за столом переговоров. Наконец госсекретарь кончил читать, но тут Громыко сразу же принялся критически комментировать американскую позицию.

Толпы журналистов у ворот посольства гадали, что происходит там, за закрытыми дверьми? Неужели прорыв в советско— американских отношениях? А советники советской делегации перешёптывались между собой: соревнуемся с американцами, кто тупее выглядит.

Наконец, после шести часового сидения — было уже 8.15 вечера — Громыко произнёс:

— Пора ехать на приём к австрийцам.

Все поднялись и направились к дверям, а Громыко отвёл Шульца в сторону.

— Не хотите ли Вы сказать мне ещё что— нибудь? — спросил он госсекретаря как бы ненароком.

— Нет, мы затронули все темы, — ответил тот.

— А как в отношении саммита? — поинтересовался Громыко.