Ицик Мангер - Книга Рая. Удивительное жизнеописание Шмуэл-Абы Аберво

• Название: Книга Рая. Удивительное жизнеописание Шмуэл-Абы Аберво
• Автор: Ицик Мангер
• Издательство: Симпозиум
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-89091-377-7

Ицик Мангер (1902–1969) — крупнейший еврейский поэт, писавший на идише. Родился в Коломые (Галиция), детство провел в Черновцах, затем жил в Яссах, Бухаресте, Варшаве, Париже, Лондоне и Нью-Йорке. Умер в Израиле, куда переехал незадолго до смерти.

Мангер, последний романтический поэт старой Европы, снабдил свой единственный роман «Удивительное жизнеописание Шмуэл-Абы Аберво» подзаголовком «Книга рая», видя в нем первую часть будущей трилогии. Роман был написан в 1939 г., перед самым началом Второй мировой войны. Книга вышла в свет в Варшаве за неделю до того, как немецкие бомбы упали на город. «Изгнание из рая» стало уже не завязкой романа, а свершившимся фактом истории. Две другие части написаны не были: подзаголовок стал заголовком. «Книга рая» — единственный в своем роде библейский ироикомический роман: он совмещает в себе традиции апокрифов, философской сатиры XVIII в. в духе «Путешествий Гулливера» и польского предвоенного кабаре.

---

— Это далеко отсюда, Писунчик?

— Два часа лета на восток, Шмуэл-Аба. Наш царь Давид богач хоть куда. Целыми днями в золотой короне обходит он свои владения. Он идет, заложив одну руку за спину, и наблюдает, как работают ангелы, осматривает свои поля. Ему, этому царю Давиду, очень нравится, когда поют его псалмы. Он считает свои песни самыми прекрасными в мире, и ангелы, которые работают на него, должны целыми днями петь за работой.

— Хорошо, Писунчик. Полетели, послушаем, как ангелы поют песни царя Давида.

Мы расправили крылья и пустились в путь. Мы летели на восток. Солнце слепило нам глаза.

Первые полчаса нам было тяжело лететь навстречу солнцу. Потом мы привыкли. Я сгорал от любопытства увидеть имение царя Давида.

Мой друг показал пальцем.

— Видишь, Шмуэл-Аба?

Я посмотрел вниз и увидел. Зеленые поля тянулись до самого горизонта. По правую руку раскинулись леса в цвету. Слева серебрилась река, как серебряный пояс, потерянный царицей Савской.

Я не мог сдержаться и воскликнул:

— Ой, красиво как!

Мы спустились ниже, чтобы получше все разглядеть. На полях трудились простые ангелы в рубахах навыпуск. Они пахали и сеяли. Большие капли пота стекали у них со лба. Ангелы пели:

За окном светает,
На поля тотчас
Из нашей бедной хаты
Палкой гонят нас.

Расскажи, кукушка, Богу,
Как мы стонем тут, внизу,
Отнеси, кукушка, Богу
Нашу тихую слезу.

Мы пашем и сеем,
Мы косим и жнем,
А детям на ужин
Лишь голод несем.

Расскажи, кукушка, Богу,
Как мы стонем тут, внизу,
Отнеси, кукушка, Богу
Нашу тихую слезу.

— Почему их песни так печальны? — спросил я моего друга.

— Почему, почему? — вздохнул мой друг. — Погляди, как они живут, и не будешь спрашивать. Им не позавидуешь.

Он показал пальцем. Я посмотрел и увидел маленькие низкие мазанки, крытые соломой.

— Вот там, в этих мазанках, и живут они, бедные ангелы. Никогда не наедаются досыта, никогда не высыпаются.

— Почему у них, бедолаг, такая горькая доля, Писунчик?

— Почему, почему… — скрипнул зубами Писунчик. — Почему? Потому что нет справедливости в раю. Подумай, ведь они такие же ангелы, как и все остальные. Они могут летать и петь, а на тебе выкуси!

Из глаз Писунчика упала слеза. Я поймал слезу на ладонь. Она была горячая.

— То есть не для каждого в раю рай? — спросил я.

— Пока… пока нет, — ответил мне мой друг.

И мы полетели дальше.

Обдумав все увиденное в имении царя Давида, я громко спросил:

— Где справедливость?

Писунчик поморщился:

— Дурень, слышал, что сказал праотец Авраам в ту субботу на прогулке: «справедливость — шмаведливость»…

Я вспомнил тот разговор праотцев и покраснел от стыда.

— Ну а царь Давид? — спросил я. — Чем занимается царь Давид?

— Чтобы так все ангелы жили: он живет в раю, как Бог во Франции[56]. Целыми днями болтается без дела. Или играет на арфе, или любится с Ависагой, а когда ему это надоедает, пристает к красивым дочкам бедных ангелов.

— Он все еще не забыл свои старые штучки?

— Нет, наоборот. В раю царь Давид только ими и занят!

Мы пролетали над серебристой райской рекой. Ангелицы стояли босиком на берегу и стирали. Молодая ангелица с красными руками пела:

Будьте здоровы,
Пра-вед-нич-ки,
Моем бельишко
Мы у реки.

Вам бы все пачкать,
Вам бы марать,
Нам день-деньской
Мыть и стирать.

А другие ангелицы, старые и молодые, которые были на берегу реки, хором подхватывали:

Праведник Бога
На арфе хвалит:
«На справедливости
Мир Твой стоит!»

Он-то — на арфе,
А мы день-деньской
Гнемся над стиркой,
В полях, в мастерской.

Из мазанок доносился плач грудных ангелочков. Они лежали одни в своих колыбельках и надрывались.

Брайна, райская кормилица, ангелица с большими полными грудями, переходила из хаты в хату и кормила маленьких ангелочков. Хозяин имения царь Давид нанял ее для того, чтобы «сосунки» не отрывали матерей от работы.

— Откуда у Брайны, райской кормилицы, столько молока, чтобы накормить всех ангелочков? — спросил я у моего друга.

— Ты что, не понимаешь, дурень? — проворчал мой друг Писунчик. — Она подливает в молоко воду…

Мы полетели дальше. Взяли вправо. К садам. Солнце стало припекать. Мы искали тенистый уголок. Посреди цветущего парка оказался мраморный дворец. Окна дворца были широко распахнуты. Две молодые ангелицы с пухом в волосах проветривали перины.

— Это дворец царя Давида, — сказал мой друг Писунчик. — Во дворце больше ста покоев. Тут-то царь и живет со своими женами и наложницами.

— Красивый дворец, — подивился я. — Хотелось бы взглянуть, что там внутри делается.

— Боже упаси! — вскрикнул Писунчик. — Едва ты переступишь порог дворца, тебя сразу же схватят евнухи и сделают из тебя пажа.

— Разве быть пажом у царя Давида так плохо, Писунчик?

— Врагу не пожелаешь, Шмуэл-Аба. Ты сам не знаешь, что говоришь. Делать тебе больше нечего, как целыми днями носить мантию за царем Давидом или чесать ему пятки.

Я передернул крыльями.

Я представил себе пару потных ног с большими мозолями на пальцах. Я чешу эти ноги. Воняет потом, а царь гневается и кричит на меня:

— Сильнее, сильнее чеши, Шмуэл-Аба! Не паж ты, а болван глиняный!

Бррр… Меня снова передернуло.

Мы услышали звуки арфы. Писунчик навострил уши.

— Слышишь, Шмуэл-Аба?

— Слышу, Писунчик!

— Царь Давид играет на арфе. Полетели, только тихо, на кончиках крыльев, чтобы он нас не услышал.

Мы полетели на звуки арфы. Под тенистым дубом сидел царь Давид. Он играл. Рядом с ним сидела девушка с черными косами. У нее была родинка на левой щеке.

Мы с моим другом опустились недалеко от парочки. Я разглядел царя. Он был среднего роста, коренастый, с острыми зелеными глазами. Подстриженная рыжеватая борода.

— Это тот, кто сложил псалмы? — спросил я шепотом у моего друга.

— Тсс… — Писунчик приложил палец к губам. Я понял, что сейчас лучше молчать и слушать.

Должен признаться, что царь Давид играл очень хорошо. Пока он играл, девушка, сидевшая рядом с ним, становилась все прекраснее и прекраснее.

Когда царь Давид закончил играть, я увидел, как над его головой семь раз прокружил орел. Из-за деревьев сада раздались тысячи голосов:

— Да здравствует Давид, царь над Израилем!

Царь улыбнулся. Похоже, ему это нравилось. Девушка, сидевшая рядом с ним, поднялась.

— Что ты так торопишься, Суламифь? Подожди немного, — сказал царь и взял ее за руку.

— Я должна идти, свекор. Соломон скоро начнет искать меня в винограднике. Вы же знаете, как только я немного задерживаюсь, он начинает меня искать. Он уже, наверное, десять раз пропел Песнь Песней от начала до конца.

Но царь Давид не отпускал ее. Он потянул ее поближе к себе под тенистое дерево и крепко обнял.

— Шулечка… голубонька… кисонька.

Суламифь вырывалась из его рук. Ее волосы растрепались, лицо вспыхнуло.

— Оставьте меня в покое, свекор! — горячо дышала она. — Это грех, вы грешите против своих псалмов.

— Если ты захочешь, кисонька, — горячо шептал царь Давид, — если ты захочешь, я сочиню в твою честь еще более прекрасные псалмы и Песнь Песней, еще прекраснее, чем у Соломона…

Мы услышали поцелуй. Второй. Третий. Суламифь умоляла, вырывалась из его рук:

— Пустите меня, прошу вас, пустите, свекор! Соломон узнает, будет скандал.

— Ни фига он не узнает, кисонька, ни черта он не узнает, голубонька…

— Птицы ему расскажут, свекор. Соломон знает язык птиц.

— Птицы моего имения, — сопел царь Давид, — ничего ему не расскажут. Птицы моего имения на моей стороне.

Мы снова услышали поцелуй. Второй. Третий. Кто знает, до чего бы дошло дело, если бы царь Давид не услышал голос Вирсавии.

— Давид, где ты, Давид?

Суламифь вскочила, поправила волосы и умчалась, как серна, пылающая, разгоряченная. Царь Давид поднялся, взял арфу и пошел в сторону мраморного дворца. Мы смотрели ему вслед до тех пор, пока он не исчез среди деревьев.

С поля до нас доносилась песня работавших там ангелов. Пахло изюмом и миндалем[57], потом и псалмами.

Я посмотрел на моего друга, мой друг посмотрел на меня, и мы поняли друг друга.

— Если бы Вирсавия знала, что здесь случилось… — начал я.

— Вирсавия уже свыклась с этим несчастьем. Но если бы узнала Ависага, даже не спрашивай, что было бы.

— Ну а царь Соломон, если бы он узнал, он бы смолчал?