Лариса Васильева - Альбион и тайна времени

• Название: Альбион и тайна времени
• Автор: Лариса Васильева
• Издательство: Современник
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1978

«…Книга эта о стране, которая столько раз была описана авторами разных эпох и, наверно, всех литературных жанров, удивляет как новое открытие Англии.

У ровесников Ларисы Васильевой до «Альбиона и тайны времени» не было «своей» книги об Англии. Но она должна была появиться. <…>

В ней — настойчивый поиск того, какие духовные качества, культурные ценности, глобальные задачи и т. д. могут стать основой дружбы между народами. И не только поиск, а утверждение найденной основы».

---

И так много изменяется на этой земле каждый день, каждый час, каждую минуту. А то ли еще впереди.

Миллионер

Что греха таить: желание увидеть его, настоящего, и, главное, быть уверенным, что это вот он, настоящий, притча во языцех, гидра капитализма, паук и кровопийца, могущественный, колеблемый и непоколебимый, предмет проклятий и зависти, мешок с деньгами в человечьем обличье — миллионер — это желание совершенно естественно для того, кто живет жизнь в Британии, соприкасаясь с понятием капитала, и для того, кто залетит сюда ненадолго, зная о капитале по книгам и учебникам.

— Ах, я уже совсем немолодая женщина, а никогда не видела настоящего миллионера! — сказала миссис Кентон. — То есть я видела их, конечно, в спектаклях и кино, выдуманных; на страницах газет и в телевизионных интервью реально существующих. Думаю, что многих я видела в «роллс-ройсах», проезжающих по улицам. И все же никогда не сидела я рядом и сама не разговаривала с настоящим миллионером. Собственно, я не умру, если этого не случится, и все же интересно, было бы о чем вспомнить и рассказать.

Настоящий миллионер — это такая же достопримечательность в Британии, как Тауэр, живая королева или Британский музей, тем более что миллионеров, как говорят, становится в этой стране все меньше и меньше. И все же именно Британия — колыбель миллионеров, их историческая кухня, откуда они в свои времена быстро расплодились во всех странах. Встретить настоящего британского миллионера — это все равно что смотреть бриллиант Кох-и-Нур не в Тауэре, а в Индии. Достоверно и примечательно. Подлинно.

Моя первая встреча с настоящим миллионером была совсем неинтересной: на каком-то официальном приеме кто-то познакомил меня с каким-то господином, мы обменялись ничего не значащими фразами и разошлись в полном взаимном равнодушии. А спустя десять минут кто-то из знакомых сказал мне: «Вот тот миллионер, с которым ты говорила, потерпел недавно большие убытки и близок к разорению».

Ах, ох, а миллионер уже ушел с приема. Утешало, правда, то, что он близок к разорению, значит, вроде как бы уже и не совсем миллионер.

Один из университетов средней Англии пригласил меня выступить перед студентами с лекцией о советской литературе. Антони Слоун тоже собирался в этот город по своим инженерным делам, и мы договорились совместить наши поездки — вдвоем веселее.

Решено было встретиться на вокзале перед отходом поезда. Билеты брал Антони. Он явился чуть позже меня, но секунда в секунду в назначенное время, держа в одной руке два билета, а в другой огромный чемодан ярко-желтого цвета с увесистыми медными застежками.

— Я не согласовал заранее, видите ли, я взял билеты в вагон второго класса.

— Прекрасно. Какое это имеет значение?

В вагоне, набитом до отказа, едва усевшись, Антони уткнулся в газету, а я стала оглядываться по сторонам. Какое разнообразие лиц и типов!

Вот строгая монахиня в черной робе с белым воротничком и в черной косынке. Совсем молодая, почти девочка, лицо узкое, худое, на тонком носике огромные очки, которые уродуют ее, старят. Она — вся сосредоточенность и углубленность — прильнула ухом к маленькому красному транзистору. Что слушает она — молитву или музыку?

Двое — оба в застиранных, модных своей линялостью, заношенных джинсах, оба с длинными лохматыми волосами — не разберешь, кто юноша, кто девушка, сидят обнявшись и целуются; а публика видит и равнодушно отводит глаза — замечать неприлично. В нашем вагоне непременно нашлась бы вредная старушонка и разворчалась бы: «Ах, страмота, люди добрые. Поглядите, чего эти делают! На глазах! И что же это за молодежь, пошла нынче!» Так и втянула бы старушонка в дискуссию весь вагон, и, глядишь, добилась бы своего — выбежали бы двое на первой остановке. А тут и старушонка есть, тоже по виду вредная, и сидит она так чтобы видно ей было целующихся, а занята старушонка разговором с подругой, которая ни дать ни взять моя миссис Кентон, высокая и седая, и подруге твердит старушонка о каком-то гараже, который она сдала внаем; а съемщик требует, чтобы она отремонтировала гараж, а ей ремонт делать не на что, и если уж она сделает ремонт, то поднимет арендную плату за гараж вдвое. Так все теперь делают.

Муж и жена, индийцы, она в сари и на ногах сандалии, а ноги без чулок, хотя день осенний, холодный. Трое детишек, один другого меньше, висят на руках и коленях матери, и она вся яркая, как праздничная елка, только лицо печальное, глаза огромные, а во лбу это индийское красное пятно, знак касты.

Старый джентльмен с хорошенькой светловолосой девушкой сидят молча, каждый погружен в свои мысли, только иногда она поглаживает узкой ладошкой серый рукав его пиджака, и он отвечает ей глазами. Кто они? Отец и дочь, только что похоронившие мать и жену? Я ищу в их лицах сходства и не пойму — похожи они или нет. А может быть, не отец и дочь, а совсем, совсем другое между ними…

Антони свернул газету и повернулся ко мне.

— Скажите мне, Антони, почему вы взяли билет второго класса?

— Я взял билеты в вагон второго класса прежде всего потому, что здесь ехать дешевле. Выбрасывать деньги на ветер глупо. Пусть разница невелика, но ведь из мелочей складывается весь мой бюджет, и я не имею права швыряться деньгами попусту. Но даже если бы я решил не жалеть денег, по недолгом размышлении я все равно взял бы билеты во второй класс.

— Антони, почему?

— Потому что пословица говорит: «Каждый сверчок должен знать свой шесток». Не хочу брать того, что мне по классовой принадлежности не положено. Могу, но не хочу. Оскорбительно вылезать из собственной кожи и чувствовать на себе взгляды людей точно гадящих, что ты птица не их полета.

— Да как же они это видят, полно вздор болтать?! Вы интеллигентный человек, инженер, вид достаточно солидный.

— Э-э, не знаете вы англичан. Англичанин, как пес, натренирован видеть, кто к какому кругу принадлежит. А если рот откроешь и заговоришь, англичанин без ошибки окажет, из каких ты мест, где учился и каков твой годовой доход.

Я оглядела вагон. Монахиня и двое влюбленных, вредная старушонка с соседкой, индийцы, старик с девушкой поплыли перед глазами, затуманились, и проступили из тумана совсем другие лица, другая вагонная картина, где вперемежку сидели на пути в Мытищи или Дубну рабочий с закопченным лицом, сильными широкими ладонями и насмешливыми бледно-голубыми глазами, от него пахло металлом, пивом, и пышная дама в кримпленовой душной блузе, на которой был разрисован целый пестрый огород.

— Как отвратительно ваше английское понятие «своего места». И это вы-то, англичане, похваляетесь своей пресловутой свободой. А есть она у вас только в музее свободного слова, на углу Гайд-парка, по утрам в воскресенье. В сущности, вы, быть может, самый несвободный народ на свете!

— Как всегда, вы преувеличиваете, — миролюбиво ответил мне Антони, — но что касается предрассудков, то мы, правда, — самые предрассудительные люди на свете.

Он помрачнел и затих. Я почувствовала свою бестактность и, чтобы как-то исправить положение, в конце концов Антони не хочет и не может все в своей стране переменить по моему желанию, ухватилась за тему его чемодана, желтевшего в сетке над нашими головами, как перезрелая тыква.

— Антони, вы едете всего на два дня, зачем такой огромный чемодан? Я женщина, мне более одежды нужно, и посмотрите, я ограничилась небольшим баулом. Там, наверно, какие-нибудь нужные по работе бумаги или образцы?

Он засмеялся, немного подумал:

— А ведь я не знаю зачем. Привычка. Наша английская дурость. В чемодане бритва я две рубашки. Он пуст. Все это можно было уложить в небольшой портфель. Впрочем… Это еще дедушкин чемодан. Потом он перешел к отцу. Меня отправили с ним в колледж. С детства, куда бы я ни ехал, он едет со мной.

— Хорошо. Но в следующий раз, перед поездкой, вы, быть может, вспомните наш разговор и возьмете что-нибудь поудобнее?

— Вряд ли. Я привык. Будет его сильно недоставать.

Мы благополучно доехали до места и расстались, отправившись каждый по своим делам. Хотя мы и намерены были возвращаться вместе, в последний момент перед отъездом Антони позвонил оказать, что вынужден задержаться по делам службы, очень сожалеет и желает мне хорошего путешествия.

— Вам какого класса билет? — спросил меня пожилой билетер из своего окошечка.

— Первого! — сказала я назло Антони и английским предрассудкам и пожалела о своем поступке, едва уселась в бархатное кресло шестиместного купе. Одна. Скучно. А там, в следующем вагоне, во втором классе жизнь бурлит и переливается красками. Не каждый день приходится путешествовать по английским железным дорогам, можно ли упускать возможность сидеть среди простых англичан, наблюдать их. К тому же вспомнила я, как мой друг, Владимир Осипов, автор прекрасной журналистской книги «Британия. Шестидесятые годы», предупреждал, что англичане в вагонах первого класса совсем неразговорчивы. Даже если кто и войдет, промолчит.