Лариса Васильева - Альбион и тайна времени

• Название: Альбион и тайна времени
• Автор: Лариса Васильева
• Издательство: Современник
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1978

«…Книга эта о стране, которая столько раз была описана авторами разных эпох и, наверно, всех литературных жанров, удивляет как новое открытие Англии.

У ровесников Ларисы Васильевой до «Альбиона и тайны времени» не было «своей» книги об Англии. Но она должна была появиться. <…>

В ней — настойчивый поиск того, какие духовные качества, культурные ценности, глобальные задачи и т. д. могут стать основой дружбы между народами. И не только поиск, а утверждение найденной основы».

---

— Наконец-то соизволили объявиться. Простили, значит? Что я здесь делаю? Я прибираю. Донни будет здесь жить. Жена нашего приятеля неожиданно возвращается домой раньше времени, и Дональду надо вытряхиваться оттуда.

— Да, но…

— Что «но»? Неизвестно еще, кто из нас двоих буржуазнее. Вы думаете, я не понимаю, что вы презирали меня за измену народным интересам. Но вам еще будет стыдно. Приходите сегодня вечером.

Она сказала адрес. Это было совсем близко от меня, в добротном, благопристойном районе.

Ну, конечно, гостиная в доме мистера Ричарда Картера была большой и красивой комнатой с мягкими креслами того грязно-розового и серого цвета, который принято считать изысканным и утонченным. На стенах вперемежку со старинными картинами, ранней голландской школы и акварелей Тернера, щедро были развешаны гравюры Пегги. Это была новость: она сама в своей крохотной комнатенке никогда не вывешивала своих гравюр.

Наконец-то настала пора рассказать о Пегги-художнице. Тончайшими разноцветными перьями наносила она на белые листы причудливо-фантастические видения. Это не были абстракции, это не было конкретное искусство. Во всех изящнейших переплетениях линий и форм угадывались явным намеком очертания лиц и фигур, сцепления рук и нагромождения крыш. Если долго смотреть на них, вглядываясь я дополняя воображением то, что было не досказано художником, можно было находить все новые и новые намеки на сюжеты и образы. Все эти рисунки вызывали во мне, да не во мне одной, — странную, безотчетную тревогу, и думалось при рассматривании их о человечестве слабом и сильном, скованном цепями и разрывающем их, о неопределенности будущего, о том, что все проходит.

Посреди этой гостиной, среди картин и рисунков, на полу, на креслах, даже на подоконнике сидели лохматые, небритые молодые люди, девушки в длинных оборчатых юбках, одна женщина была с малюткой. И, о чудо, здесь же, на полу, протянув длинные ноги ела, сидел Дональд. К плечу его прижималась девушка в очках со схваченными резинкой серенькими волосами. По всему видно было, что друзья Пегги обосновались прочно.

Через несколько минут пришел муж Пегги, Ричард, и я сразу же отдала ему должное — это был статный англичанин лет сорока, чуть седоватый, с большим лицом, глубоко и далеко друг от друга посаженными глазами, большим пухлым ртом. Все в его фигуре было добротно и прочно, спокойно и уверенно. Он не производил впечатления делового человека, он, видимо, был из породы тех людей, которые зовутся «хорошими», что бы они ни делали в жизни и чем бы ни занимались. Впрочем, именно такие люди никогда не занимаются ничем плохим. Мне еще не было стыдно за мои нехорошие мысли, но я уже понимала, что такого Ричарда можно полюбить без памяти.

Пегги казалась неуловимо изменившейся. Она двигалась и говорила мягко, тихо. Она была как во сне. Она была счастлива.

Вскоре после прихода Ричарда Пегги вместе с девушкой, что прижималась к Дональду, стала обносить всех тарелками с ужином. Все сладко жевали, сидя на полу. Молодая мать кормила ребенка грудью, не смущаясь окружением — она была одной из сторонниц движения за пропаганду материнского молока, одной из противниц молочных смесей, которыми в Англии успешно кормят детей.

Дональд получил свои паровые котлетки и, как всегда, долго меланхолично жевал их. Ричард участвовал в общем разговоре с видимой охотой, и хотя чувствовалось, что он всем остальным чужой, но в доброжелательности ему отказать было нельзя.

— Но ведь вы — англичане, — сказала я Пегги, когда мы наконец остались одни в прокуренной и наполненной объедками элегантной гостинице. — Ваш муж — примите мои поздравления — он производит впечатление с первой минуты-был сегодня очень терпим к этому табору, но неизвестно, что он на самом деле думает.

— Известно, — кивала Пегги, — он пока что думает весьма неважно.

— Он говорил вам об этом?

— Что вы? Он — англичанин. Чем он доброжелательней к моему табору, тем хуже он о нем думает. Но он точно знает, что это все не его дело. И потом… — ее глаза блеснули детской надеждой, — он со временем все поймет и примкнет к нам.

— Этого не будет, Пегги, неужели вы не понимаете, не будет.

— Понимаю. Ну что ж. А может быть, будет.

— Он не знает про Дональда?

— Я с ним не говорила об этом, по-моему, он знает. Ему нравится Донни. Я, кажется, понимаю природу этого чувства. У Троллопа Плантагенет Пализьер говорит своей жене Гленкоре о том парне, который ее любит: «Я видел, как искренне он боготворит тебя, и чувствовал, что от этого мы с ним братья». Это тоже совсем по-английски. Впрочем, возможно, что я и ошибаюсь, просто почему-то стала немного сентиментальной.

Она вскочила, убежала наверх. Там, в нескольких комнатах располагались на ночлег молодая мать с ребенком и еще трое друзей. Нужно было стелить постели, раздавать полотенца и ночные пижамы.

Я осталась одна. Мне чуть было не стало стыдно. И все же я решила повременить со стыдом. Пусть пройдет время, ведь только оно отвечает на вопросы человека, запутывает, темнит, ставит перед сложностями, а в конце концов отвечает. И хотя я понимала, что сроки нашей тесной дружбы с Пегги ограничены моим пребыванием, но даже за это время можно было бы что-то понять и сделать выводы.

Ричард зашел в гостиную. Несколько минут мы сидели молча.

— Как вам нравятся работы Пегги?

— Не знаю, что сказать. Вообще Пегги и ее творчество для меня трудно соединяются: Пегги в жизни слишком горячий человек, а в этих рисунках — слишком изысканный.

— Вот как? — Ричард поднял брови. — Я так не думаю. Пегги вообще удивительная и очень богатая натура.

— Как вы познакомились?

Он улыбнулся самому приятному воспоминанию:

— Она пришла ко мне с защитой женщин-жен бастующих железнодорожников. Женщины бунтовали у ворот депо, и их пришлось отвести в полицию. Она явилась их освобождать и с первой же минуты набросилась на меня. Страшно ругала.

— А что вы подумали о ней?

— Я мгновенно влюбился и подумал, что она уже сказала мне все самые ужасные слова, которые я мог бы услышать от жены за всю мою жизнь.

— А как вы относитесь к ее друзьям?

— Пегги предупреждала меня, что вы любите задавать не очень тактичные вопросы, изучая с помощью ответов нашу английскую жизнь. Я отношусь к ним хорошо, они все симпатичные люди.

— Это ответ англичанина.

— А я и есть англичанин. Впрочем, — его лицо, доброе и светлое, как-то потемнело, устало, — впрочем, если хотите ответа честного — я искренне завидую им, они люди будущего, а я — прошлого. У них есть цель, ради которой стоит жить. Я бы так не смог.

— Но ведь и вы тоже работаете, руководите не без цели.

— Я служу. Мои цели утилитарные. Это совсем другое дело.

— Но вас не раздражает, что посторонние люди поселились в вашем доме, и вы, наверное, понимаете, что Пегги от своего не отступит?

— Все я понимаю, — Ричард резко поднялся с кресла и пошел спать.

Мне еще не было стыдно. Рано было еще стыдиться.

Одна новогодняя ночь

Сколько людей — столько любви. Столько характеров, привычек, принципов. Столько же отношений к жизни, к будням и праздникам. И как бы различны ни были устройства быта народов, в какое разное время ни справляли они разные свои праздники, есть один день для общечеловеческого удобства: сутки с тридцать первого декабря по первое января — Новый год.

В молодости любила я убегать из дому, дабы новогоднюю ночь провести с друзьями совсем новыми, недавно встреченными, или — чего лучше — встреченными впервые этой же ночью — нечто подобное символу: новый год, новые друзья и, возможно, почему бы нет — в новогоднюю ночь та главная встреча с тем главным в жизни человеком, которого ждет не дождется все твое существо.

Наспех обняв стариков-родителей, еще не достигших сорока, я втайне сочувствовала им и удивлялась, замечая, что не в тоске они, а в приятнейших хлопотах собираются сидеть дома в кругу самых наитеснейших — неужели же ненадоевших — своих друзей и родственников и заговорщически готовят им подарки, точно зная, чего кому хочется… Вот ведь удивительные люди — точно знают, чего хочется, — как же можно знать такое, как знать можно и не подыхать от скуки своей жизни?!

Чересчур, быть может, долго норовила я убежать из дому в новогоднюю ночь, а когда наконец осел песок и поняла я всю прелесть домашних новогодних бдений, осталось во мне привычкою молодых лет одно желание: после часу ночи, когда старый год провожен, а новый встречен с непременным загаданным желанием, которое чаще всего не сбывается, сорваться с места и — в ночь, мороз, слякоть (последняя чаще всего бывает в Москве этой ночью) — по домам к друзьям и знакомым, ненадолго, лишь винца прихлебнуть и дальше, дальше, чтобы увидеть в короткий срок как можно больше народу. Тут и встречи внезапные, и разговоры неожиданные. Кажется — весь мир с тобой, весь твой. Долго потом память такой ночи веселым, счастливым хмелем живет в тебе, пока не вытряхнет ее какое-нибудь обидное или горькое событие жизни.