Лев Трутнев - Живая душа

• Название: Живая душа
• Автор: Лев Трутнев
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-08-004348-2

В сборник современного сибирского писателя Льва Трутнева включены произведения, повествующие о жизни птиц и животных. Часто автор делает главным героем лесного жителя. Человек же выглядит наблюдателем, гостем в этом таинственном царстве. Своим творчеством Л. Трутнев прививает читателям умение любить, бережно и уважительно относиться к совершенно незнакомому, как оказывается, для нас миру – миру Природы.

Для среднего и старшего школьного возраста.

---

Теперь шаги двигались к входным дверям. Веранда распахнулась перед Лешкой пустым объемом, а за стеклами стоял сонный, весь в причудливой игре теней и лунного света лес, глубоко просматривающийся, с таинственным мерцанием не то инея, не то холодной росы. Но никого не увидел Лешка снаружи.

В ту же минуту вкрадчивые шаги таинственного незнакомца затихли у крыльца. Лешка босиком, на одних пальцах, сделал два-три шага и резко сбросил крючок запора с петли – в широкий проем рванулся стылый воздух с запахами леса и талой воды. Глазам открылось свободное, хорошо видимое пространство, мягкие тени от домика, близких деревьев, ограды – и всё. Тишина, покой… Лешка вышел на крыльцо, поглядел в ограду, в лес, но и там была пустота. Те же тени, тот же лунный свет, холодный стоячий воздух. Он, ежась, вернулся в домик, закрыл на крюк двери, оставил у себя ружье. Боязнь неизвестного, необъяснимого у него не проходила.

Какое-то время все было тихо. Лешка даже ощущал, как струился лунный свет в окошко. А потом вновь зашлепали по листве шаги. Раз, другой, пошли в сторону крыльца, зашелестели за окном. Лешка снова поднялся, снова повторил то же самое, но более осторожно, и опять никого не увидел.

Тревога стойко держалась под сердцем, знобила спину, не давала спокойно думать, лежать. Лешка посмотрел время: был второй час ночи. Ясно, что охотники заночевали на дальнем озере и ждать их бесполезно. Дом егеря был близко, сразу за оградой базы, и Лешка подумал, что можно уйти к нему – места в обширном доме много. Но как объяснить свой столь поздний приход? Сразу догадаются, что струсил один в домике.

Лешка снова лег, томясь тревожным ожиданием загадочных шагов, и услышал их с мучительным напряжением. Та же нелегкая поступь, то же шуршание опавших листьев, та же остановка у крыльца… Лешка терзался в различных предположениях по поводу происхождения этих шагов, но ни на чем не мог утвердиться. Ну прямо зверь-невидимка или человек-привидение! Оставалось одно: спать. «Пусть себе это нечто ходит – вреда от него пока нет, лишь бы другого чего не случилось…» Этого «другого» он и боялся. Вспомнился ясный женский голос, навалившаяся тяжесть… А вдруг там, снаружи, только и ожидают, когда он уснет?… В трепетном том ознобе, в жутком беспокойстве Лешка и уснул, не заметив как.

Утро было солнечным, тихим. Лешка проснулся сразу, как по команде, и оглядел комнату: все было на месте, и он цел и невредим. Ночные страхи вспомнились с легкой веселостью, но без смеха, а тем более иронии. Все же было какое-то наваждение: память цепко держала и голос, и туманное явление, и тяжесть, и шаги…

Едва Лешка оделся, как пришла жена егеря с крынкой свежего молока. За завтраком и застали его вернувшиеся охотники. Лешка не сдержался, рассказал им про рогатое существо и ночные шаги, но обо всем остальном умолчал.

– То рысь была. У нее уши что рога, – утвердил свое мнение отец. – А по листьям мыши бегали. В такой тишине они, как лошади, топают.

Лешка не стал возражать, в чем-то согласившись с доводами взрослых, но не расстался со своей тайной: всему на свете есть причины, все можно объяснить, но всего никто не знает.

Чужое зло

Долго и трудно, урывками сшибали мы с матерью жесткую траву по кустам, заготовляя сено корове на зиму. Большей частью косил я один. Мать билась на колхозной работе, а уж сгребать и складывать сено она каким-то образом вырывалась. Я понимал, что от этого трудного сена зависела жизнь коровы, а от нее – наша, и не роптал, гнулся, забываясь ночами в коротком и горячем сне. Но набитые и не раз сорванные до крови мозоли, исколотые и исцарапанные ноги, искусанное комарами тело, недетская работа при скудном питании не так мучили меня, как тревожные переживания об охоте – на нее не оставалось времени: мы уходили, когда утренняя заря едва разгоралась, и приходили, когда потухала вечерняя. А в это время над озерными береговыми плёсами стали мотаться одинокие стайки вылинявших диких уток, и чем дальше, тем объемнее и гуще текли они из-за камышовых зарослей.

Наконец была поставлена заветная сороковая копна – то количество сена, которое позволяло без особых ужимок прокормить корову всю длинную сибирскую зиму, и я засобирался на озеро.

– И чего удумал! – сердился немощный дед, неторопливо расхаживая в валенках: у него с осени сильно болели ноги. – Мало тебе уток на крайних плёсах, рядом, засобирался на ту сторону озера, да еще с ночевкой. Что я матке скажу?

– Так и скажешь, как есть, – со взрослой настойчивостью держался я.

Если бы он знал мои истинные намерения, было бы еще не то. Я собирался вовсе не на другую сторону озера, а на остров, глухой и опасный, с хлипкими зыбунами, мелкими и глубокими плёсами, непролазными крепями. Про тот остров я услышал от заготовителя пушнины, когда, вернувшись с покоса, сидел на жердях огородного прясла[41], наблюдая, как кружатся над мелководьем утки, как потухает заря…

– Спать-то где будешь? – не унимался дед, все выискивая что-то в избе и сердясь и на меня – за опасную затею, и на себя – за бессилие. – Сейчас ночи росные, холодные.

– Мало там сена, что ли? Закопаюсь – и что мне роса…

– Ну удумал, – все волновался дед, – удумал! Я сколь живу и то пару раз в тот угол ходил…

Положив в сумку несколько холодных картофелин, сваренных в тонкой кожуре, – мало-помалу мы стали подкапывать молодую картошку, – пару огурцов и кусок жмыховой[42] лепешки, сдобренной отрубями, я торопливо вылетел из дому под недовольное ворчание деда.

Не было той, минувшей, жары, того ослепительного света. Солнце, скатившееся к самому лесу, грело мягко и нежно, а лучи его, четко высвечивая каждую травинку, не мешали взгляду. После сенокоса, после сухих колючих корней мягкая приозерная трава казалась ватой, и я, обозревая береговые плёсы, шустро огибал озеро.

Когда за одним из камышовых выступов скрылась деревня, по берегам стали попадаться большие стаи куликов-кроншнепов. Они подпускали почти на выстрел без всякого скрадывания, но я торопился: впереди меня ждал таинственный, никем не посещаемый остров – царство водоплавающих птиц. По словам заготовителя, на него и до войны мало кто пробирался, а теперь и вовсе никто. Считай, несколько лет на нем не было людей.

Обойдя длинный ряд береговых тальников, я остановился: где-то здесь был проход на остров. Передо мной стеной стояли непролазные крепи. Оглянувшись на светлый, залитый солнцем луг и заметив вдали одинокую, приметную березу, на которую ориентировал заготовитель, я двинулся вперед. Заросли тут же закрыли от меня и луг, и пространство, и низкое солнце, оставив вверху клочок неба в овчинку. Под ногами захлюпала прохладная вонючая грязь. С трудом раздвигая спутанные камыши руками и животом, я все же угадывал, с какой стороны солнце, и по нему держал направление. В душных зарослях стало одиноко и тоскливо, пошли жуткие мысли, вспомнились предостерегающие слова заготовителя, но я шел и шел, вопреки тревоге, мыслям, задыхаясь от болотной вони и густой жары, – заросли эти не продувались, и дышать в них было тяжело.

Сколько бы времени я выдержал эту пытку, не знаю, только впереди вдруг засветилось свободное пространство, блеснула вода. Плёс был широкий, уходил заводями вправо и влево. Далеко-далеко, в едком блеске низкого солнца, я различил два дерева, едва торчащие над стенкой камыша, и с облегчением вздохнул: это были нужные мне ориентиры. На них и надо было держать направление.

Завязав крайние камыши крупным приметным узлом, я снял штаны, куртку и двинулся вперед. Вода была теплой, медленно поднималась по голым моим ногам. Ровное, невязкое дно приятно холодило подошвы. Примерно на середине плёса я оглянулся: завязанная камышовая куделька была хорошо видна – заметный ориентир на выход.

Вода дошла мне до пояса, стала подниматься под грудь. Я вытянул вверх руки, держа на весу и куртку со штанами, и тряпицу с едой, и ружье. Снова боязнь кольнула сердце: а вдруг дальше будет еще глубже? Но дно стало твердым, как пол, резко пошло вверх.

Пройдя редкий камыш, я вышел на сухое место. Вокруг меня, насколько хватало взора, стелилось зеленое море густых высоких трав и тростников. Вдали на фоне неба густо чернели теперь уже четыре дерева. Там, возле них, и было глухое мелководье, где уток, по словам заготовителя, кишмя кишело. Надев штаны, я закатал их выше колен и двинулся на эти деревья.

Твердый бугор вскоре кончился. Под ногами вновь захлюпала вода, холодная, как из колодца. Ноги заныли, и скоро я ощутил легкое покачивание почвы. Начались зыбуны, то страшное и опасное, о чем я не раз слышал, но никогда не видел и не испытывал. Тревожно и горячо застучало сердце. Боясь провалиться, я не отрывал глаз от подрагивающего впереди меня дерна и старался наступать туда, где трава была пожестче и погуще. Несколько раз надо мной прошумели плотные стайки уток, но я не поднял головы. Дальше – больше: тонкий слой дерна начал пузыриться, глубоко тонуть, и жгучая вода студила ноги до самых колен. Всем своим нетяжелым телом я чувствовал опасное напряжение переплетенных травяных стеблей подо мною и всякий раз обмирал, ухнув в очередном прыжке на новое место. Не вернуться ли? Но я упрямо двигался к приметным деревьям.